Глоток и всю комнату охватит огонь, спастись не удастся только возлюбленным, по чьей вине сгорел старый заброшенный дом.
Кодировки Хвана — сизифов труд. Сколько не старайся, итог всегда один — срыв и возвращение к любимой жестокой привычке. И не уговорить, даже под угрозой расставания с еще более любимым и более жестоким не откажется от бутылки. Но Джисон не перестает, потому что не может. Оттаскивание Хана от Хёнджина уже не сизифов труд, потому что каждый смирился и перестал даже пытаться. Джисона и от унитаза порой не оттащишь с его бесконечными голодовками. Зато осиновая талия, за которую Хван цепляется, как за последнюю надежду. И периодами нездоровая худоба. Зато талия. И пока один забывается в страстном поцелуе с бутылкой, второй греет его ледяную руку под своим пушистым свитером. И им обоим жутко хорошо. Компания, собравшаяся рядом и с громким смехом и разговорами потягивающая самое дешевое пиво, становится фоновым шумом, не мешающим наслаждаться ночью и друг другом, а приятно это дополняющая. Хёнджин считает чужие ребра. Уже который год считает. И, только-только оторвавшись от яда, цепляется поцелуем за искусанные губы Хана и на языке оставляет противный вкус алкоголя. От него свой язык холодный и холодит другой. У Джисона мурашки бегут от сочетания холодного языка во рту, щекотно ведущего по верхнему нёбу, и ледяной руки на тонкой, отчего его преследует вечный холод, коже. Свитера летом — единственное спасение, но в куртке ночью при плюс десяти градусах было бы явно лучше. И, конечно же, самые частые гости на таких тусовках — ребята при погонах. Хёнджин может быть не в состоянии говорить от выпитого алкоголя, ноги Джисона могут ощущаться, как две ватные палочки, но каждый раз, крепко держа друг друга за руки, они первыми покидают любезно принимающий их с выпивкой в обнимку домик. Домик трижды горел, впервые, когда еще был жилым, но уверенно выстоял перед невзгодами, и теперь стал самым настоящим притоном. — Сука, забыл вторую бутылку, — выдохнул Хван, плюхаясь на траву и обнимая ногу Джисона, стоящего рядом и также тяжело дышащего после бодрящей пробежки. — Значит выпьешь меньше, — младший присел на корточки и, уложив ладони на щеки Хёнджина, стиснул их и чмокнул в сложившиеся уточкой губы. Джисон любит физически ощущать испытываемые чувства и сейчас тело действительно гоняет тепло от смешной мордашки любимого перед собой, от его забавной улыбки и прищуренных глаз. Так, хотя бы ненадолго, он перестает жутко мерзнуть и становится проще дышать. Хёнджин любит физически ощущать Джисона рядом. Он не мягкий, на его бедрах неудобно лежать, иногда его страшно обнимать, но он влюблен в каждый миллиметр тонкой кожи с просвечивающимися под ней венами, в каждую выпирающую косточку и никогда не исчезающие пухлые щеки. Мосты давно разведены, общежитие Хвана закрыто, а старый парк мало напоминает комфортную замену небольшой комнатушке в его блоке. Тем более он даже близко не стоит со светлой комнатой в квартире родителей Джисона, из которой он никак не может съехать. Потому что опека, потому что нет денег и желания работать, потому что нет сил. Мятье щек переросло в поцелуи в траве, и это обязательно оставит зеленый неотстирывающийся след на джинсах старшего, поцелуи — в игривую драку, а игривая драка — они и сами, честно, никогда не понимают, как это происходит, но это происходит — в реальную драку. Скулу сломать легко, потому Хан, намеренно, бьет именно туда, а Хван, не трогая тело, лишь наносит на лицо парня пару ссадин и кольцом, совершенно случайно, режет щеку.***
— Бабу что ль не поделили? — санитар, уперев руки в бока, хохотал, часто поглядывая на молодую, совсем еще зеленую медсестру, в отдельном кабинете готовящую спирт и марлю для обработки ран любовников. Джисон с опаской посмотрел на него, но заметив краем глаза, что Хёнджин не переставая буравит пол уставшим взглядом, ни на секунду не напрягаясь, чуть подуспокоился. — Ага, — буркнул себе под нос Хван. Естественно, от глаз юной медработницы не скрыть, как нежно, но от этого не менее крепко, старший, что с длинными потрепанными волосами с торчащей из них редко августовски рыжей листвой, сжимает руку щекастого. Коллеге сообщать она не спешит — еще драк в приемном покое ей не хватало, но про себя она тепло улыбнулась, то ли от того, как ласково они вели себя друг с другом, пусть и видно, что обижены, то ли от непроглядной тупости санитара, с коим ей не повезло оказаться на смене. — Зашивать будем? — голос тихий, будто готовый петь самые нежные песни, а обладательница в белом халате и убранными под свитер волосами уже плывя идет к ним и с ваткой, и с мисочкой со спиртом, и с обезболом, на всякий пожарный. — Кого? — Хёнджин поднял взгляд на подошедшую к ним девушку, на вид даже моложе него. — Друга твоего. — Не-не, не надо, — ожил мгновенно Хан и замотал головой, — До свадьбы заживет? — А ты у меня спрашиваешь? — ярко улыбнулась медсестра. — Наверное? — Заживет, заживет, но шрам в любом случае останется. — А, ну и зачем тогда маленького мучать, да? — Хван пихнул Джисона локтем в бок. — Ну и кто победил? — выкрикнул из-за женской спины санитар. — Решили, что нахуй бабу, — вяло ответил Хван, пока девушка, придерживая его голову за подбородок, стирала с щеки кровь и тихо-тихо шептала, что утром ему нужно обязательно обратиться к врачу, но сейчас держится он стойко, — Друг с другом короче теперь ебемся. Санитар вновь залился заразительным смехом, а Джисон подхватил, но нервозно, поглядывая при этом на тонкие пальцы медсестры с зажатым между подушечек неаккуратно оторванным кусочком марли. — Ну ничего, шрамы мужчин украшают, — Хван подмигнул медсестре. — Как он поломать-то тебя умудрился? — не унимался санитар, — Ты ж крупнее, не? Силы побольше должно быть. — Перед ним я слаб, — напускно ласково проговорил Хёнджин под шипение младшего, когда девушка принялась за обработку пореза на его лице. — Типа, маленьких не обижаем? — Типа. — Не ломал никого никто, уймись, — застонала медсестра, — Максимум трещина, а может и ее нет. Под заинтересованным взглядом медработника, пока не способного найти себе занятие в ночную смену, Хёнджин аккуратно сжимал худое колено Хана, проживающего болезненные для любого человека процедуры. Собственная поврежденная кость казалась чем-то скучным и незначительным — то ли еще будет. А может, повреждение и правда было не таким значительным, просто совсем юной девушке не удалось определить степень серьезности травмы. В любом случае — никаких докторов. Этого ему еще не хватало. Насиделся уже в очередях на прием к эндокринологу с его постоянным гостем — Джисоном. Теперь мысли о больницах навевают лишь неприятные воспоминания о разлуке, потому что Хан после них всегда попадал в больницу, и от того мороз по коже проходил. Приемный покой — не больница в его понимании. Это нечто другое, уже родное. Знакомые стены, знакомая скамейка, дальше которой он заходил только в самых крайних случаях. В больнице дурная компания из бабок и противных докторов, уже выгоревших к работе, а здесь — заебанные студенческими годами в медицинском молодые ребята, с которыми провести время за радость. И на выходе на крыльцо горячо любимого приемного покоя Джисон, уже открывшийся, несмотря на новых людей, не унимаясь болтает, путаясь в словах, вроде о доме, а может и о колледже, а может обо всем разом, перебивая самого себя. Хван слушает, но только краем уха, ведь, каким бы младший для него не был интересным и захватывающим все внимание, всегда найдутся еле заметные на светлом ночном небе редкие звезды, перетягивающие одеяло заинтересованности на себя. Частично. В Хёнджине при взгляде на ночное по-летнему для их краев небо просыпается что-то не меньшее, чем великий философ. Каждое понятие искренности вскрывается, и Джисон рядом кажется до смерти красиво вызывающим нежеланную жалость. Обоим от нее, в отношении одного Хана, тошно. — Хан, — окликает старший. — Чё? — Красивый ты. — Тобой покоцанный, — сказал, как котёнку на лужу указал, — Не прощен. — Шрамы украшают мужчин. — То есть с целым ебальником я тебя уже не привлекаю? Украсить решил? — Джисон засиял широкой улыбкой, затмевая каждую, даже самую яркую звезду, что Хван углядел на светлом небе. — Не посмел бы. — Но посмел. — Я не украшал, — возразил Хёнджин, — Нельзя улучшить совершенное — мое художественное мнение. Можно дополнить и сделать особенными. Знаешь, типа… Единственным в своем роде. — Ага, — язвительно ответил Хан, не переставая улыбаться и радовать этим глаз старшего, — Только это тебя все еще не оправдывает. Хван спорить не стал — себе дороже. Да и пусть Джисон лучше считает себя правым, чем развяжется бессмысленный конфликт — оба в таких мастера. И конфликт на почве этого мастерства тоже был. Хёнджин только легонько хлопает Хана по тыльной стороне ладони и, воспользовавшись тем, что чужая рука ненадолго расслабилась, сцепил их пальцы в некрепкий замок. Почти пять утра — мосты вновь должны свести и до следующей ночи разлучить избитых сегодняшней. И они, как корабли, выплывают лишь с ночным разводом мостов, отправляясь в «гавань» лишь с приходом утра. Верить не хочется, что долгожданный развод может когда-то стать самым худшим и болезненным воспоминанием, с ночью возвращающийся, чтобы по свежим ранам царапать ледяные сердца.