Когда она ложилась спать Он догонял её во снах Красивый юноша с цветком Я и твой кот Греем твою кровать Без нас не уснуть От нас не сбежать
— Проходи. Об порог не запнись только. Горошко криво, но слабовато улыбается. Вроде и в своей типичной насмешливой манере, но не в ней самой, а скорее в её пародии. Плохо сыгранной наскоро пародии. Конечно же после этой ухмылки Серёжу, как по закону подлости, и ведёт в сторону, качает. В теле — слабость, перед глазами — мушки. Он старается незаметно коснуться косяка двери, опереться всем весом на него. При том сделать всё незаметно и плавно. Но конечно Дима замечает подхватывая его за плечи, когда худые костяшки-пальцы тянутся к кроссам, стягивая их с ног. Серёжа печально вздыхает, сжëвывая вместе с абсолютно сухими и уже почти скрипящими губами гулкое «блин». — Совсем плохой, — замечает, хотя наверно уже констатирует как диагноз, Чеботарёв, проблеском глянув на его белое, как лист А4, лицо с вставленными стеклянными и мутноватыми глазами. — Нормально, — пытается облизнуть губы он и всё ещё погружает пальцы в обувь, тщетно пытаясь зацепиться и стянуть её. Толком не получается, пальцы ослабевшие и ощущаются совсем как какие-то пару веревочек, болтающиеся из стороны в сторону. Дима резко, но аккуратно ставит переноску с уже начавшей беспокойно мяукать Китти на пол и опять хватается за Горошко, на этот раз опустив руки куда-то ему на рëбра. Он почти шипяще выдыхает, чувствуя кости рёбер под пальцами. — Так, иди в спальню, — звучным голосом проговаривает мужчина, поддерживающе гладя по спине, стаскивая налипшую на кожу куртку, помогая снять обувь, небольно дëрнув её одним махом. — Я сейчас... Бульон у меня где-то был, я разогрею. Надо поесть. Для Серёжи эта пара слов звучит уж совсем оглушительно и он почти протестующе дëргается, вырываясь из ласковых рук, пошатываясь отходя к стене. — Дима, я не буду. У меня диета, — говорит он, а по ощущениям чувствует будто водит наждачкой по своему языку и горлу, стирая его в труху. Хочется пить до буквальной боли в губах, которые трескаются и ноют из-за того, что он не пил уже столько времени, но нельзя. Диета. Дима молчит какое-то время, наклоняясь к переноске и раскрывая её. Китти, мяукая, выбегает и принимается обнюхивать всё, постепенно подбегая к ногам хозяина. Горошко глядит на неё и думает взять на руки, но... Но в какой-то момент понимает, что если наклонится, то просто въедет носом в пол. Решает всё же так не делать. — Хотя бы просто ляг на кровать, — смиренно проговаривает Дима пару секунд спустя. — Диеты на отдых не существует. — А может... — Серёжа пытается выдать какую-то шутку, но вместо этого только прыскает от смеха и резко прикусывает сухой язык острыми зубами. Дима буравит его тяжёлым взглядом и Серёже думается, что именно из-за него слабеют ноги. Но да, это опять лишь защитный механизм, основанный на шутках, не более того. Конечно он понимает из-за чего немеют ноги. — Иди в спальню. Я скоро буду, — с чувством обрывает Дима, уходя на кухню, обозначая чëткую грань «я — на кухню, ты — на кровать», оставляя Горошко вместе с Китти в прихожей в одиночестве. Горошко поплывше глядит вниз на кошку, а та и впрямь вдруг обходит его и идëт в спальню. — Обступили, — «со всех сторон» сглатывает, проговаривая лишь треснувшими губами. Ладошка скользит вновь по стене и Серёжа всё так же, по стеночке, отходит к кровати Димы.***
Он смотрел в одну точку и почти, кажется, не моргал, рассматривая что-то на стене. Не мог до конца понять, что именно — в глазах мало-помалу плыло и мутнело каждый раз, стоило ему начать вглядываться в что-то чуть более подробно. Серёжа утыкался носом в простынь и всё же закрывал глаза. Было не невыносимо больно, а ноюще больно. Боль преследовала и находилась постоянно на периферии. Голова раскалывалась как спелый арбуз, упавший с третьего этажа. Горошко откровенно говоря отрицал помощь себе. Но когда у него зазвенело в ушах так, что он перестал слышать что либо, а в глазах вовсе потемнело как свет выключили, тогда пришлось вступить носком ботинка на горло собственной важности и поддаться, написав Диме «мне как-то нехорошо, можешь приехать?» Да, ему безумно повезло, что Дима оказался в Питере, да, ему безумно повезло, что несмотря на его давление, что упало ниже плинтуса, он всё ещё мог и может нормально говорить и думать и конечно ему повезло в том, что Дима — сердобольный и помог ему быстро собраться, чтобы буквально прыгнуть из питерской квартиры на Сапсан, в квартиру к Диме. Зачем, почему, ради чего? Все эти вопросы сам Чеботарёв не раз задавал себе, потому что Серёже в таком состоянии их задавать не стоило. Но ответ был един и Горошко произнёс его сразу, как попросился в Москву.Мне там хорошо.
Просто без причины хорошо. Тепло. Уютно. Приятно. Он как будто по деталькам заново собирался в его квартире. Серёжа чувствовал, что его части — все тут. Тут его душа, раскрошенная на множество кусков. Валяется на кухне, забитая в угол рядом с раковиной, разносится пылью по полу, лежит единым камушком на диминой постели. Мягкой постели, которая пахнет самим Чеботарёвым. Серёжа морально и физически собирал себя по кусочкам только тут, несмотря на то, что за окном по всей Москве шагал дождь. Серёже было всё равно, Серёжа мог собрать свои части исключительно здесь, ему могло быть легче только тут. Потому, что в его квартире стояла аура одиночества и тишины, несмотря на его характер. Там редко кто бывал, и даже сам он пропадал чаще у друзей, в отелях, барах или так — у Димы. Квартира была уютной, с появлением Китти так точно, но никогда не была родной и безопасной. А димина — была. Поэтому, когда живот связало узлом после нескольких дней голодовки и дня без воды, Горошко попросился именно сюда. Он знал, что тут помогут, даже если на словах эту помощь отрицал. Здесь просто хорошо. Серёжа тянет носом запах свежего белья и аромат тела Димы, которым окутана эта постель. Их уже общая постель, в который Дима был один, пока парень находился в разъездах. Горошко хватает пальцами простынь и прикрывает глаза, ощущая, как за спиной в клубок сворачивается Китти. Становится ещё более тепло и Серёжа слабо слабо улыбается. Он резко вспоминает о том, что когда он жил у Чеботарёва продолжительное время, ел на одной с ним кухне, спал на одной кровати, запахи их тел на постели постепенно смешивались, создавая нечто новое и родное. До каждой нотки оно было хорошим, уютным и домашним и при том только их, до интимного их. Интересно, Дима тоже чувствовал это или Серёжа надумал себе что-то опять? Ибо Горошко по этому запаху честно скучал. Вот бы задержаться у Димы в квартире на подольше, а лучше остаться навсегда, прямо так, прямо в его постели. Лежать, свернувшись клубочком-камушком, как Китти, греться и спать вечность напролёт, пока дождь барабанит по крыше. Звучит как несбыточная мечта, учитывая все обстоятельства. То, что уже завтра-послезавтра нужно ехать обратно в Питер, потому что съëмки Грома не ждут, а он всё ещё недостаточно похудел для Разумовского. Серёжа от обиды зарывается лицом в подушку и просто протяжно дышит. Почему опять так. — Серëг, — Дима как всегда мягко оглаживает его волосы, будто луч солнца, вырывая из его негативных туч-мыслей. Пропускает коротко пальцы через пряди и как-то своей рукой ведёт так, что Горошко сам собой голову приподнимает. Серёжа смотрит всё ещё мутными уставшими глазками на него, часто моргает и с долгим вздохом наблюдает за тем, как Дима держит в руке миску супа. — Дим, — он пытается толком перевернуться, но выходит достаточно нелепо. Голова всё ещё идёт кругом, а горло стягивает всё сильнее. — У меня времени в обрез, нужно похудеть и срочно. Ты должен ж понимать, сам... Массу набираешь. Дима опять ничего не говорит, просто опускает глаза в тарелку и укладывает туда же ложку, мерно помешивая горячий куриный бульон. Запах от него доносится до ноздрей Горошко и парень рефлекторно сглатывает, поглядывая на то, как наполняется ложка. Чеботарёв оценивающе смотрит на неё, потом переводит взгляд на Горошко и опускает ложку обратно в бульон. Он ставит тарелку на прикроватную тумбочку и усаживается на кровати рядом с парнем более удобно. Руки его ложатся на собственные колени, поглаживая их, приглашая Серёжу лечь. Горошко сразу же улыбается мягко и вдохнув вдоволь диминого запаха укладывает голову на колени. Он тут же расслабляется и понимает, что наконец отдыхает в тот момент, когда пальцы Димы ласково и нежно принимаются ощупывать его голову и делать массаж. — Серёжа, ты же понимаешь, что так нельзя? — задаётся вопросом Дима и прежде, чем парень ответит, продолжает. — Понимаешь, ты у нас крайне разумный человек. У тебя прописана диета, так? — Серёжа слабо кивает, прикрыв глаза, пока Дима всё ещё чешет его по голове. — Я понимаю, что хочется всего и сразу. Боишься, что можешь не успеть и не скинуть. Или скинуть недостаточно, так ведь. — Угу, — угукает Горошко, уже окончательно поплыв на бёдрах любимого, расслабляясь от голоса Димы, его рук и от тёплой Китти, что урчит под самым боком. Дима склоняется над ним, приблизившись лицом к лицу, выжидающе разглядывая его закрытые глаза, поджатые сухие губы и такую же кожу. — Ты со всем справишься, — тянет он и медленно поглаживает Горошко по щеке, успокаивает и будто даже баюкает. — И для этого не нужно так нагружать свой организм. Тебе правда будет хуже от пары ложек бульона? Серёжа с минуту лежит и не открывает глаз. Но Дима, наблюдая за тем, как вся мимика его дёргается и меняется — брови хмуро сводятся, а губы подрагивают, продолжает поддерживающе гладить его щеки, плечи, шею и волосы, стараясь не дать Серёже напрячься. И Серёжа действительно более не чувствует в себе напряжение, лишь покой и расслабление. Впрочем, находясь на коленях Чеботарёва по-другому быть и не могло. Спустя минуту он всё же нерешительно приоткрывает глаза, глядит ими на Диму, что как всегда смотрит на него с нежностью, в которой Горошко готов погрузиться и плавать всю жизнь до смерти и вяло, но искренне тянет болезненные уголки губ. — Будет лучше, — с оттенком нерешительного вопроса произносит Горошко шелестом своего иссохшего рта. Чеботарёв беззлобно прыскает от смеха и по простому сокращает расстояние до его губ, опять целует так вдумчиво, так трепетно и мягко, не забывая поддерживающе гладить по щекам... Серёже становится в момент так хорошо и тепло, что даже стянутый от голода живот на секунду перестаёт ныть, затихая. — Будет лучше, — говорит Дима уверено, но тихо, в самые губы, лишь на чуть-чуть отстранившись. Он весело оглядывает лицо Горошко, не может сам свести с него ладоней и лишь вздыхает. — Тем более я такой вкусный бульон приготовил, загляденье. Поешь? Серёжа, всё ещё пошатываясь, опирается на локти и встаёт с колен Димы. Глядит в сторону стоящей тарелки, смотрит с пару секунд всё также недоверчиво, а потом переводит взгляд на спящую Китти, после неё — на спокойного и влюбленно улыбчивого Чеботарёва. — Поем.