Патокой на море голов
Лжеблагодать стекает с престола царя
Заковал их волю пророк
Всем голодать велит славя и благодаря
Песок вечно горящего в солнечном пламени Египта ужасно забивался в сандали. Он прокатывался под стопой, царапал нежную кожу меж пальцев ноги, и высыпался обратно в землю, к своим бесконечным песчиночным собратьям. Для Чати это было привычным, как-то, через что ты проходишь каждый день, как-то, что создает ежедневную стабильность. Он любил страну, находящуюся под его началом, любил своих людей, и своего фараона. Но видимо не так, как стоило. Власть всегда требует от тех, кто ей служит полной отдачи, многие царственные потомки привыкали, что жизнь ближайших советников крутится только вокруг них. Это странная истероидная мания, когда не интересуют взгляды сотни глаз, но существует четкая необходимость в том, чтобы заслужить внимание конкретных. Этот случай не стал исключением, как оказалось. Один из самых печальных случаев. К своему сожалению, Чати не нуждался во взгляде своего фараона. Основной целью казначея богов была семья, которую, в ближайшие месяцы, он собирался завести с избранной жрецами супругой. Не то чтобы для правой руки фараона являлись важными предсказания, но такова была традиция. Жрецы выбирали супругу повыгоднее, и говорили, что боги передают, что она — идеальная пассия. Чати знал о том, что боги, на самом деле, в этой системе мало как участвуют, но старался верить, что девушка наверняка попадётся хорошая, и даже если между ними не вспыхнет любовь, по крайней мере их объединят крепкие узы уважения. Верховный советник был готов отдать свою любовь, накопленную годами, если не жене, то общим детям. Сам он был обделен хорошим детством — строгий отец, постоянное обучение, постоянная готовность принять смерть от руки бога во плоти — фараона. Наверное, детей Чати тоже это ждало. Однако он бы хотел загадать, чтобы когда дети вырастут, время было более спокойное, свободное от интриг и братоубийства. Вряд ли это сбудется, но попытать счастья стоит, не так ли? Казначей богов входит в тронный зал так, будто входит в гостевой дом единого бога. Мягко ступая по полу, он преклоняет колено перед троном, уважительно склоняя голову вниз, признавая власть божьего наместника. Чати отличался спесью, твердолобостью и правдолюбием, однако почти всегда знал, когда стоит остановиться, чтобы не подорвать свой статус, за что был уважаем при дворе. Фараон, накручивая темный длинный локон на палец, и щуря коньячного цвета глаза, протягивает правой руке хопеш — орудие, пролившее кровь сотен людей, и Чати покорно целует его. Негласная дань уважения и мертвым, которые пали от железа, и своему господину. —Почему не сказал мне, что собрался жениться? Разве я давал согласие? — Фараон недобро щурится, и Чати не до конца может прикинуть, насколько он сплоховал. Его Божий наместник никогда не отличался предсказуемостью: сейчас он мог рассмеяться, а завтра убить за косточку, попавшую в виноград. Впрочем, Чати его строгость почти никогда не касалась. Фараон часто укладывал его на колени, перебирая каштановые локоны, гладя по голове. И чати ложно распознавал это как простое выражение благосклонности. —Вы всегда были щедры, мой господин, и я подумал, что мне не зазорно будет остепениться. Я много лет хорошо служу, не подведу и впредь, — Правая рука богов прячет глаза, однако хопеш, прислоненный к подбородку, заставляет поднять голову. Металл неприятно жжет холодом нежную кожу, однако Чати не может позволить себе унижения в виде попытки отвести глаза. —Ты уже остепенился, разве ты не мой избранник? — Чати чувствует господний гнев, когда железо плотнее подходит к кадыку. —Я избранник правой руки бога, однако дать детей, очаг, мужчина мне не сможет, — казначей улыбается немного непонимающе, но успевает лишь захрипеть, неудачно вызвав вспышку гнева своего покровителя. —Лжец! Лжец и трус! — фараон слишком поздно понимает, как фатально ему обошлась дрогнувшая рука, наблюдая, как из артерии его самого близкого слуги хлещет кровь на пол. Может он и был избранником богов, однако слишком рассчитывал, что боги позаботятся о его счастье. Влюбившись в собственного визиря, фараон думал, что судьба наперед уже решена, чувства взаимны, и всё будет лишь так, как он захочет. Подхватив с пола голову мертвого возлюбленного, повелитель Египта чувствует, как по щекам текут слезы гнева. Он не был способен на стыд, сожаление, совесть. Лишь на пустой гнев, что все пошло не так, как он мечтал. Прижимая к себе обрубок, мараясь в крови и глядя в безжизненные карие глаза, наместник Бога шепчет, предрекая избраннику будущие страдания: —Я найду тебя, слышишь? Я найду.***
Трон затмевает то, что зовёт искать Кто на нём? Вам не тошно в его тисках? Но толпа, им приведённая на дыбу Топит мой крик в радостном »спасибо!»Славься и процветай, добрый и мудрый царь!
Се Лянь ненавидел вспоминать свовискахи прошлые жизни. Каждый момент, каждая секундочка с железом у шеи чувствовалась кожей, и отражалась бешенным пульсом в висках. Умирать в воспоминаниях почти так же мучительно, как наяву: ощущение судорог, кратковременная коль в горле, будто ты съел колючую проволоку. Впрочем, на эти воспоминания была необходимость. Нельзя осознать себя целиком, как личность, не помня, кем ты был когда-то, что ты умел. Да, Египет больше не был ему близок, но культурное русло, сохранившееся в веках, все равно можно было использовать в ритуалах. Работало оно, обычно, как код у айтишника: плача, стеная, и с криками «НЕ ДЫШИ, ТЫ ВСЕ СЛОМАЕШЬ», однако главное, что работало. Се Лянь в целом любил свое ремесло. Он не был практиком одной конкретной структуры, когда его начинали докапывать с вопросами, мол, когда выберешь культ конкретного бога, Се Лянь любил отвечать, что любая магия, каким бы странным не было это слово, являлась творчеством. Умением увидеть культуру эгрегора, умением договориться и посмотреть чуть дальше своего носа. Таких, как он, оставалось совсем немного: те, кто обладали знаниями и умениями, передававшимися тайным образом, как правило упирались в одну точку, становясь практиками одной колеи. Поделать с этим ничего было нельзя — слишком велик человеческий страх перед карой свыше. Его ремесло было не только его заработком, но и стилем жизни. Даже подрабатывая в магазине различных безделиц, Се Лянь умудрился и туда протащить свой особый уклад. Днем магазин продавал цацки людям, а ночью ассортимент кардинально менялся. В лавку начинали заваливаться различные твари: кто-то был сшит из лоскутов кожи и искал новые уши, кто-то и вовсе был бесом (по совместительству редкостной чертилой). Иногда приходили совсем редкие кадры. Плоти ни у кого из таких существ как правило не было, но были другие преимущества: кто-то мог рвать траву, что не возьмет человек, и что исцеляет болезни, кто-то умел снимать проклятья с древних артефактов, а кто-то… Кто-то просто долго спал, и выходил до лавки так же, как выходят до ближайшей Пятерочки. Когда над головой зазвенел колокольчик, Се Лянь не ожидал абсолютно никакого подвоха, продолжая раскладывать мышат-голышей по контейнерам: иногда завсегдатаев лавки было приятно угостить, причем для обоих сторон. Однако звучный шорох и столп искр не мог не привлечь внимания: на пороге стоял он. Одетый в небрежный костюм, в небольшом цилиндре, по моде 1900-х годов, с завязанными в хвост длинными чёрными волосами и тростью. Он напоминал кошмар во плоти, и одновременно самое яркое воспоминание прошлого — тот самый фараон. —Я все-таки смог найти. Мое упорство подкупает, не правда ли?