Книжные страницы

Энки не мог видеть, как короткие пухлые пальцы перебирают ветхие пожелтевшие от времени страницы старых фолиантов. При каждом, даже случайно брошенном взгляде ему казалось, что кожа на них блестит от масла, как и тонкогубый маленький рот, едва заметно приоткрывающийся от немого повторения написанного текста. Нахождение этой бабы, по-другому и не скажешь, здесь нервировало его, возмущало и тщетно норовило отвлечь от изучения старинных записей. Энки казалось ужасающей (в плане мерзости и недостойности) сама мысль о том, что подобное существо «изучало» таинства наравне со всеми остальными. Подобные ей в его понимании должны были жить только в городах, торговать пирожками и прочей выпечкой на заполненных толпами и людскими голосами улочках, а по вечерам кормить семерых детей и ночами пыхтеть при попытке зачать восьмого от какого-нибудь пьяницы. Но никак не тянуться к сокровенным знаниям, с глупым из-за заплывшего лица сосредоточением. Энки не мог выносить одного вида бабы в одной комнате с собой, её услужливого тона и звонкого голоса, не мог выносить запаха испеченных ею явно в насмешку ему пирожков, которые так полюбились остальным. Не мог, но всё же ловил себя на мысли, что под тёмной мантией прячутся привлекательные формы. Затерявшиеся в сплошном куске мяса с многочисленными прослойками жира. И то, как баба вела себя со всеми, «дружелюбно», любезно, всегда готовая броситься на колени или в выгребную яму, придавало мыслям вес и уводило в русло лёгкого любопытства. Было интересно, кто и как часто просил, и Энки мысленно прикидывал, в очередной раз смотря на пухлые пальцы и крохотную щель рта, сколько удовольствия он может получить от этого, внутренне содрогаясь от того, как низко он пал. Впрочем, любой великий человек когда-либо опускался на самое дно, чтобы потом давить головы тех, кто был выше него.

***

— Мистер Энки?.. Баба была явно не из этих мест, но точно родом из сельской местности: характерное деревням поведение ясно прослеживалось в её движениях, мимике, манере себя вести и немного сутулить плечи, а нелепое мистер, произносимое с придыханием и как неразборчивое миста добавляло её портрету идиотского комизма, ведь здесь никто не говорил «мистер, мисс или миссис». — Чего тебе? Спросил Энки, скривив губы. Обвёл полутьму библиотечного зала взглядом, отмечая, что сейчас время около полуночи и в зале они вдвоём. Посмотрел на бабу, наконец поняв, по какой причине казались блестящими губы: та их облизывала маленьким розовым языком. пальцы тоже? Захотелось спросить ему, но Энки сдержал приступ злой насмешки, решив побыть — пока что — немного благосклонным. — Вы не могли бы рассказать мне о чём говорится здесь? Она ткнула толстым пальцем в ветхую страницу фолианта, и Энки чуть не заорал на неё, оставив нелюдимый, безэмоциональный вид. — Зачем мне это? Все прочие и он в том числе никогда не просили помощи, узнавая всё своими силами, считая, что в этом и смысл их учения. Лишь тот, кто ищет сам, придёт к непостижимой истине. А тот, кто спрашивает совета, в конце концов обязательно вернётся в тот загон для свиней, из которого выполз. — Помочь тому, кто нуждается в помощи? — Мы не в храме, чтобы я оказывал тебе помощь во имя помощи. — Хорошо. Чего вы хотите? — Чего хочу? Ткани, затраченной на пошив её мантии, явно хватило бы для двух других девушек. Впрочем, надо отдать портным должное, они пытались сэкономить, как могли: мантия явно была мала и рисковала вот-вот порваться в некоторых местах, где особенно облегала фигуру. Энки поразился, что при своей наблюдательности не заметил этого ранее. Это могло быть пятном на его репутации. — Сделай мне приятное. Красноречиво ухмыльнулся он уголком губ, и выжидающе взглянул на неё, остолбеневшую, убравшую руки от драгоценной книги. — Ну. Или же разбирайся сама. Баба по-рыбьи открывала и закрывала маленький рот, шумно пыхтела и смотрела на него, не поправляя рыжей челки, упавшей на глаза. Единственное, что в ней было красивого, отметил Энки, был цвет волос: светлая медь, при солнечном свете отливавшая тяжелым золотом, а при ночном полумраке таинственной рыжиной. Кроме того, волосы выглядели сильными, здоровыми и крепкими, вызывая внутри неприятно клокочущую зависть. Баба отмерла. Подошла к нему, в два широких шага преодолев расстояние… обошла и сжала плечи тёплыми пальцами. Раз, другой. — Какого дьявола ты делаешь? — «Приятное». С удивлением ответила она, но продолжила разминать его мышцы умелыми движениями, применяя нужное количество силы. «Приятное» действительно было приятным, Энки не мог не признать этого даже мысленно, пусть оно и не было тем, чего он ожидал. На какое-то мгновение он позволил себе расслабиться. Прикрыть глаза, откинуться на спинку старого стула. Ровно до тех пор, пока пухлые пальцы не прошли по воротнику и не затерялись в волосах, принявшись массировать голову. Энки напрягся, стиснул зубы и, кажется, скрипнул ими. Было приятно до чертовых мурашек, но он не мог отдать власть этому толстому, жирному существу. Он развернулся и с силой стиснул необъятное запястье, мягкое, как подушка, набитая гусиными перьями. Потянул на себя, и баба, ойкнув, наклонилась к нему… Но не удержала равновесия и рухнула на пол с таким оглушительным хлопком, что Энки почувствовал лёгкий испуг: не рухнет ли под ним пол? Он посмотрел на неё, пытающуюся подняться, ойкающую и пыхтящую. На новенький капюшон мантии, широкую спину, жирный зад и такие же бёдра, без какой-либо ловкости елозящие по полу. Баба что-то неразборчиво бурчала себе под нос и приподнималась. Сначала на локти, потом приподняла необъятный таз, немного прогнувшись в пояснице. Энки ждал щелчка заклинивших позвонков, но вместо этого поймал себя на том, что испытывает желание узнать, насколько отвратительная розовая кожа скрыта под мантией и как мерзка затерявшаяся в складках жира плоть. Насколько кожа побелеет, если он сожмёт её пальцами. — Эй! Он не обратил внимание на её возмущенное восклицание — неправильную реакцию на то, что сидел рядом с ней на холодном полу и собирался… впрочем, наверняка не первый и не последний. Задрал полы мантии рывком практически до самой задницы, удивившись тому, как легко и тихо удалось это сделать. Сверлил несколько секунд взглядом тонкую ткань панталон, которые давно уже никто не носил по причине отсутствия хоть какого-либо тепла и прошелся взглядом по ногам, напоминающим свиные окорока, украшающие мясницкую лавку. Подключил пальцы, паучьими лапками скользнувшие от икр до края панталон. Баба, вздрогнувшая, когда Энки только коснулся её, замерла, но стоило ему остановится, задёргалась, как напуганная скотина. — Вы же не хотите сделать это?! Визгливо спросила она, и Энки поморщился. В голову пришла мысль, но он отринул её, как, конечно, весьма соблазнительную, но слишком хлопотную. Всё равно не будет орать так, чтобы перебудить всех в другом конце коридора, да и, если он прав (а Энки прав), и баба действительно чересчур услужлива, то его действия никого не удивят. Энки задрал подол мантии выше, до самой поясницы и схватился за края белья. — Остановитесь! Сейчас же! Пожалуйста! Но он только достал кинжал и разрезал панталоны таким образом, чтобы они не мешали ему. Снимать их он не видел ни желания, ни смысла. — Ты изучаешь тёмные искусства и при этом не желаешь быть тронутой? Серьёзно? Как глупо! Энки ждал истерики, ждал предсказуемого «только не тобой, гадкий сукин…», в котором наверняка бы проступила злоба и загадочно испарилось придурковатое «миста», но ничего не было. Баба обмякла под ним, замолчала, уткнувшись носом в ладони. Энки обвёл кончиками пальцев контур её ягодиц, отмечая точный размер, огладил несколько раз и примерно по разу шлёпнул каждую, отметив родинку на правой и линии белых растяжек на обеих. Несмотря на то, что Энки предпочитал тощие и упругие задницы девушек в несколько раз изящнее и тоньше, открывшийся вид показался ему привлекательным. Впрочем, одёрнул Энки сам себя, это легко списывалось на отсутствующее в рационе вот уже как пару недель мясо и другую калорийную еду. Но на ноги в разведённом состоянии он смотреть всё-таки не мог: желудок скручивало тошнотой, и она грозила подступить к горлу, если он кинет взгляд на теряющуюся во всём «великолепии» промежность. Энки всё равно обладал превосходным воображением, так что ему хватило лишь лечь сверху на мягкое, как перина, тело и провести по промежности кончиками пальцев. Перчатку марать, конечно, не хотелось, но ещё сильнее не хотелось касаться удивительно горячего и немного влажного голой кожей. Так что Энки поспешил добраться руками до облепленной тканью груди, сжать, как пару мягких протухших помидор (только размером с дыню) и одновременно толкнуться возбужденной плотью в пышущую жаром щель. Баба под ним взвизгнула юным девичьим голоском, и Энки остановился, ощутив влагу на своём члене и слабый запах крови в воздухе. Напоминающий запах ржавчины, раздражающий обоняние. Энки не высказал вслух своего разочарования и раздражения на самого себя за порчу материала. Он вообще не сказал ничего вслух и продолжил толкаться, с каждым движением находя узкую щель всё более приятной и по-своему привлекательной. Всё равно что водить кончиками пальцев по гладкой плёнке на куриной печени, лёжа на нескольких матрасах сразу… Только ощущения куда ярче из-за разницы в чувствительности. Девка (как оказалось) не дёргалась и не рыпалась, послушно позволяя брать себя. Не плакала и не всхлипывала, сжимая ладонь в кулаке и тихонько то ли скуля, то ли стеная. Мягкая и податливая, наверняка возненавидящая после его всем своим сердцем. Но какая Энки разница?