Сливовая ветвь

Он держал в руке ветвь сливы. Красивая и тонкая веточка, что уже успела завести белыми цветами: её бы в расписную вазу поставить, а не между пальцами крутить. Но между пальцами тоже ничего, потому что подстать ей пальцы были бледными, длинными и ухоженными. В них, казалось, было даже гармоничнее, чем в вазе. Откуда взялась только непонятно — Мэн Яо ведь знал, что вблизи борделя сливы не росли. Рядом с борделем, как правило, росли только болячки, да похотливые клиенты. А дальше борделя рядами шли улицы, что усеяны торговками, мошенниками, пылью кое-где и теперь — Вэнями. И сливовой веточке там взятся было совсем негде. — Я сорвал, довольный, ветку сливы, будто бы спасая от невзгод, — он говорил глубоким голосом, который приходилось делать мягче интонациями. Поначалу это было непонятно совсем. В первые дни Мэн Яо едва удалось слово из этих уст выхватить, но по прошествию нескольких недель тот оправился, да разговорился. Не шибко сильно правда, но ещё было время, чтобы вытребовать что-нибудь ценное. А пока вот. Стихи. Господин повернул голову слегка, улыбнулся Мэн Яо приветливо, но ветвь продолжал держать с аккуратностью, достойной прекрасной девы, нежели мужчины. — Молодой господин обладает большими познаниями в отличие от этого человека, — Яо опустил глаза в пол, будто бы в стеснение, и ненавязчиво пододвинулся ближе. Первым порывом, конечно, было спросить, где тот нашёл сливу, но тогда он упустил бы шанс показать свою заинтересованность в получение порядочного образования. А про ветвь он может и у девиц спросить. Они с этого молодого господина глаз не спускают, уж больно им понравился. — Отнюдь нет, — у него были чётко-очерченные губы. Сухие и обветренные, но обладающие изящной дугой, которой обладали все учёные мужья. И уголки рта были всегда приподняты, даже в такие моменты как сейчас, когда он отвечал со всей серьезностью. Что-то притягивающее было в этих губах, что люди обычно принимали за помутнение рассудка, но Мэн Яо знал, что то было не так. Его не трогала мужская красота. Но отчего-то не умел увести глаз от этих губ. — Ты смог бы выучить все эти стихотворения за пару недель, но ума они нисколь не прибавляют. Это просто другой способ общения. — Как язык, — поспешно вставил Мэн Яо. Если тот вновь уйдёт в дальние размышления, то ему вряд ли сулила рекомендация. — Как язык, — согласился господин. Отвернулся вновь, да поглядел на ветвь в своих руках. Закралась мысль, что на этом их разговор и завершится, но тот вдруг решил прояснить свои слова. — Говоря о ветке, я не имел ввиду конкретно её. Я… — он замешкался на мгновение, — Я имел в виду самого себя. Я поспешил, думая, что даруя спасение, но на деле лишь обрек на страдание. — Молодой господин очень критичен к себе, — это Мэн Яо говорил искренне. — Пусть ваш дом и сгорел, но многие люди выжили. Даже ваш брат уже вернулся из западни в Цишани. Вам нужно только возглавить их. — “Только возглавить”, — ветвь прокрутилась между пальцами. — Если я вернусь сейчас, то тем более обреку свой дом на погибель. Без поддержки извне не выстоять долго, а если я откажусь сражаться, то стану псом Жоханя. Мэн Яо промолчал: он часто наблюдал за этим. Даже, если господин говорил такие жалкие вещи, было похоже, что он уже знал, куда отправится и что будет делать. Но планами этими не делился ни с кем и особенно с ним. — Хочешь научу тебя стихам? — глаза. Глаза у господина были карие, но в отсвете солнца казалось, что медовые. И смотрели они вовсе не пронзительно. Напротив — ласкового и тепло. Даже когда он меж деревьев сражался с вэньскими псами, то глаза его всё ещё лучились заботой. Это должно быть были глаза, дарованные богами: никто больше не имел права глядеть на мир так, будто он заслуживал прощения. И когда они смотрели на тебя, то дыхание спирало. Мэн Яо в оцепенение прослушал всё что господин говорил про “основы” и “легкость”. Только когда голос утих, пришлось моргнуть и покивать головой: — Да. Да, конечно, я бы хотел. Это ведь был язык. Можно ли было его использовать для тайного общения? Мог бы он спросить на нём, где господин нашёл ветвь сливы в этом затхлом месте? Наверное, нет. Это слишком тонко для столь ненадежного языка. Наверное, язык стихов больше подходил для войны, чем было принято считать. — Мы могли бы начать с шицзина, — ветвь вновь прокрутилась, и рука упала на колено. Белая ткань, обшитая узором облаков, упала с запястья и накрыла тенью белые цветы. Мэн Яо вновь кивнул. А голос у господина был спокоен. Не громок, но чёток — ему шла говорливость. Его хотелось слушать, потому что он был рождён для того чтобы облекать слова в текучую мягкость. Он мог бы зачитывать приговор, но Мэн Яо не нашёл бы ни капли жестокости в этих словах. Это тоже своего рода дар. — Рядом со мною живет человек, — говорил господин, и пахло сливой. — Добр на словах, да в поступках жесток.