стёрся в памяти адрес и номер с тех пор
но я помню рекламы и плитки узор
продавщицу смешную в отделе колбас
и как витя меня целовал в первый раз
как толкнула ногой самокат оседлав
и как дура к нему покатилась, стремглав
помню пластырь на содранной коже в локте
и закаты, каких не бывает нигде
дни мазало, время перестало иметь значение — только солнце. всё было иначе, здесь был совсем иной мир. люди умирали с щелчком пальцев, а вся жизнь в миг приобретала совершенно другие краски. дышать невозможно, песок забил легкие, назвавшись персональной пустыней сахарой внутри тела. от каждого движения дергался, слух как никогда прежде на востро. все мелькания подмечает, рука молниеносно к кобуре приближается. по утрам хочется умереть — вечером тоже. словно всё здесь в три раза тяжелее. жить просто невозможно. да и желание пропадает. «это было в россии, значит было давно» — под сердцем всегда драгоценная фотография, а стоило чужим грубым рукам коснуться — олег в секунду опрокинул вадика на лопатки, доступ к кислороду перекрыл. «ещё раз тронешь, руки оторву», но слова сослуживца эхом по сознанию разбегались. всё дольше на рыжие волосы родные смотрит, бумажку судорожно к себе прижимает. только бы не порвать. глаза блестят, но не у него, а у того парниши, которого уже давно нет. «это было в россии, значит было во сне» говорит сам себе, пока ладонями по телу крупному скользит, каждую мышцу обводит, чувствует, вкушает. рыки губами ловит, а перед глазами любимые голубые глаза. лишь сильнее светлые патлы тянет, кровь тут же на языке ощущает от укуса чешуйчатого. никакой нежности у них не было. они подыхали один за другим как скот, дикие животные, перегрызающие друг другу глотки, внутренности вырывая. вели себя соответственно. песни у костра — мираж, улыбки и смех только попытки убежать, забыться на время. до дыр заслушивается леди гагой с чужого плеера, свой ведь потерял, делать нечего. мысли похоронить главное, а попсу он перетерпит. бежит всё быстрее, а думает чаще. вычеркнуть из памяти пытается, задушить внутри этот голосок, чувство колющее. «пообещай мне, волче» каждую ночь висит в воздухе, а на деле только в его голове, но слёзы чужие как настоящие на влажных от них пальцах ощущает. губ мимолётно касается. те пересохшие — давно на них нет следа от любимых и пьянящих уст. они трахаются, ведь «заниматься любовью» это для тех, кто рассвет встречать будет. а для них каждый будто последний. в любой момент подохнуть могут, страх сковывал первое время. потом стало проще. проще отпускать и не думать. «убивать, убивать, убивать» простая цель. мантра, пока умывается, и молитва, когда дуло в душу смотрит. он почти автоматизирован, вот только чувства фотографию подле всё ещё держат. кажется — умрёт, если расстанется, и уже никакие гранаты не страшат. «это было в россии, значит было давно», а напротив усыпанное веснушками нечёткое, но такое желанное лицо. апатично в душу из экрана смотрит, и внутри всё от взгляда этого щемит. «это было в россии,» судорожно шепчет в пустоту, трясущимися руками в раковину упираясь. глаза носятся из стороны в сторону, а грудь давно вздымается как хочет. колит по телу, а в голове всё полыхает. прыгнуть бы в прорубь, остаться под льдами на вечность, но «значит было во сне» размеренно повторяет, от солнца испепеляющего уклоняется. ведь поздно тушить то, что превратилось в пепел.и какой бы теперь ни купила билет
своего уже нет, и своих уже нет
больше некому встретить с табличкой в руке
и поют там теперь на другом языке
так несбыточно, что бесполезно нам ждать
все открыты замки, а на главном печать
и не жалко соседей, не хочется, но
не забыть бы в пути мой расплывчатый сон