***
10 июня 2024 г. в 23:20
Примечания:
даже и не спрашивайте
Лютиция обитала в Золотом замке практически одна: в бескрайних долинах, на отпалированных лестничных пролётах и запрятанных комнатушках, в которых никто никогда и не появлялся — а может, и не познали они гостей вовсе.
Хотя в семье их было трое, а комнат — десятки и десятки, пустые и брошенные, точно позабытый ребёнок — Лютиция считала, что живёт одна. Она чувствовала гораздо большее родство с просторными гостевыми: как их чистили раз в год и использовали для показательного количества, так и она служила для семьи трофеем, красивой куколкой в рюшах, гением в юбке.
Замок Малфоев сиял, словно груда золота, и такими же ослепительными были улыбки их владельцев. Лютиция долго училась ей подражать: чтобы улыбка не казалась неуверенной, фальшивой, подрагивающей от непонимания её назначения.
…точным словом: чтобы не выглядела такой, каковой и являлась.
Лютиция была хрусталём среди драгоценных металлов, пионом среди роз.
Её горячие жгучие слезы контрастировали с чужими стеклянными; кожа — чувствительная и розовая на фоне бледной фарфоровой матери; а слова… слова давались Лютиции с трудом, неуместно мягкие в сравнении с отцовскими.
Лютиция росла и училась быть куклой, скрывающей за маской красавицы стратега: ещё один слой поверх предыдущего.
И покуда свечи горят в замке, она обязана носить с одеждой маски.
Замок, заполненный ароматом вечно цветущего сада; лес, пропускающий тепло вечно сияющего солнца — она все ходит под лучами, желая почувствовать тепло, но обречённая сгореть.
В одиннадцать Лютиция попадает в школу. Первый год уходит у неё на выстраивание тщательно придуманного образа беловолосой Ледяной Леди. Работа эта заканчивается успехом: к третьему году обучения каждый студент школы считает её недоступной, расчётливой, но блистательной интриганкой. Но это пиррова победа — сердце у неё в тисках, на лице лишь пастише улыбки. Отныне искренняя радость для неё скорее оказия, чем частое событие.
Лютиция зарабатывает звание старосты на пятом курсе, и лишь в комнате старосты позволяет себе стать — Лютиком.
Лютик.
Мать часто звала её так, пока не сгинула. Отец перестал звать её так в тот же день. В тот день Лютик умерла тоже — лишь внешняя её оболочка продолжала существовать.
А жизнь текла дальше, будто не замечая ничего. Как Адское пламя, вырвавшееся из-под контроля, время текло вперёд буйным потоком, не желающим притормозить.
Потом она сдала СОВ, ввязалась по последнему желанию отца в Пожирающих — название жуть как не подходило простроенному образу, — и там осела. Тренировки закололи её тело, пытки Лорда выбили желание вернуть себе возможность уязвимости — та сделалась теперь сказочной роскошью.
Посиделки с аристократией на просторах магической Британии могли бы обернуться полным крахом её репутации аккуратистки, если бы только все остальные не были теми, на кого этот образ и должен был сработать.
Если бы только она не потеряла желание поправлять одежду и макияж палочкой, если бы не сменила платья и юбки на кожаные штаны и жилетку.
Внезапно Лютиция оказалась лицом к лицу с чужой изнеможенностью, небрежностью, невнимательностью. А свои собственные ошибки ранили физически чаще, чем морально.
Там они впервые осознанно и встретились: Северья, эта полукровка с корнями Принцев, училась на пару курсов младше, Малфой следила за ней лишь краем глаза — большего не позволял статус и политика Священных.
Северья не носила макияж, на её лице застыла маска безразличия, сменяемая порою отвращением. Она с роду не надевала юбок, не здоровалась, если не считала нужным, и проявляла уважение лишь к тем, к кому считала необходимым.
От неё никогда не пахло — ни духами, ни грязью, ни потом. Волосы — аккуратно убраны в пучок, ни одной прядки для обрамления острых, почти угловатых черт лица. Северья ходила, точно коршун, ругаясь не хуже сапожника, но в основном показательно не произнося ни слова, пока на то не возникало острой необходимости.
Северина имела всё, чего Лютиция так отчаянно желала — свободу, открытые эмоции, способность к сопротивлению.
Малфой с раннего возраста не путалась между завистью и восхищением, которое столь легко различалось на чужих лицах. Она не завидовала Снейп.
Ох как не завидовала.
Снейп ей, впрочем, тоже. В этом они, должно быть, и сошлись. Женщин среди Пожирателей было достаточно, часть из них Лютиция уважала, часть — не понимала, а остатки откровенно презирала. Это давалось ей с трудом, жизнь научила её держаться женщин: как правила даже те, кого она презирала, оказывались лучше большинства встречаемых мужчин. У женщин были причины так себя с ней вести, они не прельщали её из-за поведения и слов, мыслей и взглядов, а не потому лишь, что она женщина.
Восхищение довольно скоро переросло в интерес, крепкую дружбу, посиделки у костра и, в конце концов, Лютиция практически ожидаемо для самой себя оказалась в неё влюблена. Умора.
Малфой руководила поместьем, финансовой составляющей Упивающихся, рейдами — она не нуждалась в отношениях. Не в тех, где управление перейдёт в мужские руки, по меньшей мере.
Снейп не претендовала на её звания, титула, но она не скрывала интереса к лабаратории прадеда, библиотеке и инструментам. Лютиции нравилась её искренность; нравились осторожные прикосновения и то, как ей вечно приходилось убирать крохотный безоар из-за щеки — дурная привычка Мастера, — чтобы поцеловаться. Малфой жаловалась, кривилась, показательно чистила той рот заклинанием, но отказать так и не могла.
А где-то через год после кончины Лорда она полностью переехала к ней.
Снейп кривилась важным шишкам в лицо, — Лютиция скрывала смех в такие моменты, — скрывалась в лабораториях днём и разрешала украсть себя в спальню ночью. Ругала правительство и Лорда, Дамблдора и глупцов. Может быть, между ними всеми в её разуме и не было различий.
Малфой эти ругательства приходились по вкусу — они отображали её мысли.
В Золотом замке она отныне была не одна.