Не лишний. Не лишняя

— Вызывали? Сержант выстраивается по струнке и прикрывает за собой дверь. Ночь. Пегги уже не может — устала — игнорировать взгляды между ним и Стивом. Глаза у Сержанта усталые, горящие выжженной пустыней. И пустыня эта не безнадежность. Гидра ломала его, терзала, чтобы сжать в комок, а потом растянуть в причудливую, одной только ей понятную форму. В его глазах пустота, потому что он не знает того себя, в которого после пыток превратился. — Вольно. Он усмехается. И Пегги нравится его попытка усмехнуться, нравится его попытка нащупать нового себя, дергая за те струны, которые когда-то звучали органично. Ей кажется, что она знает, каким он был раньше и какими были струны. Стив рассказывал о своем Баки, пел о нем и шептал ей на ухо, каков он, говорил: всегда со мной рядом. Сержант умел нравится и угождать, но еще — быть верным и чутким, надежным другом. Она была с ними приведением на Кони Айленде, на неудачном свидании и на похоронах Сары Роджерс, пока Стив делил с ней Баки рассказами. Он делил так много, что сейчас Пегги не может отказать Стиву, не может заставить его выбрать и вычеркнуть свою половину. Стив не просил ее и не попросит, но она знает, что если не скажет Сержанту, что его ждут после войны, Сержант на этой войне и сгинет. Его взгляд пустой, потому что он отдал ей Стива, отдал без борьбы, без битвы, отдал легко и просто, чтобы Стиву было хорошо. Гидра ломала Сержанта, жевала, и ему нужна самая малость, чтобы спастись. И эту малость, свой ориентир, он выпустил из рук сам. Его взгляд пустой, потому что он не знает, что после войны его ждут дома Стив и Пегги. Пегги бы сделала для Стива то же самое, что сделал Сержант: освободила бы место для половины. Пегги ведь и делает то же самое. Комната у нее маленькая: узкая койка, стол у окна, табуретка и шкаф. Сержант замечает на столе бутылку, опирается спиной на дверь, растекается повдоль деревяшки и говорит: — Позвали меня пить, агент Картер? — Позвала. Его бровь комично взлетает, не ожидая такой честности — не были они друзьями, чтобы вместе пить, — а Пегги отворачивается, позволяет ему быть у себя за спиной — хотя сейчас, когда враги везде, ей требуются силы, чтобы пустить за спину хоть кого-то — и наливает ром, украденный из щедрых запасов Старка в стакан и рюмку. — Не поверите, меня развозит с одной рюмки, — неохотно признает она. — Что для меня глоток, для вас должно быть пять. Сержант подходит к столу, и она услужливо отодвигает ему табуретку. Ей интересно, примет ли он этот жест, не обидится ли на ее услужливость и «ухаживание». Пегги знает, что между ними борьба каждым словом, каждым вдохом и каждым движением. Знает, что если он присядет, то всего лишь сделает вид, что в безопасности, что доверяет ей и протягивает дружественный мизинец. Но пока она не оборачивается на тепло его тела, на сухой смешок, который заставляет волоски на шее вставать, игра продолжается. Сержант принимает стакан и садится. Пегги оборачивается, в поясницу впивается угол стола. Она смотрит в его ледяные глаза, уже не такие пустые, теперь светящиеся любопытством, и решает признать за собой слабость. Она всю жизнь вгрызается зубами в малейшую попытку проявить себя, но как бы она ни старалась пить наравне с солдатами, это ей не дано. Сержант перед ней оживает, опирается локтями на стол и ведет пальцем по прохладному стеклу стакана. Он ненавидит ее, и Пегги сделает все, чтобы ненавидеть стало сложнее. Слова выпархивают из грудной клетки, делая ее человеком, потому что человеком ее делает уязвимость: — Мне хватит пол рюмки, и я за себя не в ответе, — улыбается Пегги, — настолько не в ответе, что могу проснуться не в своей постели. Сержант оглядывает ее, чуть наклоняя голову вбок и щурясь недоверчиво, потому что не верит, что она повелась на его маску веселья и флирта. Секунда — и морщина на лице разглаживается — он не думает, что она заигрывает. Он шутит, когда рядом Стив, притворяется, что в порядке. Но когда чистит винтовку, курит пятую сигарету подряд и не перелистывает страниц книги, которую держит в руках, проступает тяжесть, очевидная для того, кто смотрит. Пегги смотрит. — Бросьте, ваши икры, даже обремененные тяжестью походки пьяного моряка, выпнут из постели лишнего. Вы же не дадите себя в обиду, не так ли? — почти мурчит он, прощупывая рыхлую почву их незримого конфликта и уверяясь в том, что ему показалось. Она наклоняется, нарочно ведет языком по губам и шепчет: — Может быть, и дам. Ноздри сержанта раздуваются, а у нее внутри вспыхивает искра удовольствия: она удивила его. И разозлила. Сержант не ждал, что она позовет его флиртовать, не ждал, потому что каждая собака на фронте знает, чья она. Не ждал, потому что дал ей в руки величайший подарок, и удушит, если она плюнет Стиву в душу. Он щурится, но что-то в его голове щелкает, и придвигается еще ближе к ней, усмехаясь. Внутри уроборосом сворачивается довольство: Сержант еще не знает, насколько она серьезна. Пегги тянет ему свою рюмку, они чокаются, и она делает первый глоток. Алкоголь обжигает небо, словно маленькими швейными иголками, пока она не сглатывает. Но неприятные вещи важны. Боль делает ее живее. Сержант — их Баки, ей стоит запомнить — станет семьей, если она только возьмет себя в руки и сделает уже этот чертов первый шаг! Пегги впивается пальцами в бедро и начинает разговор: — Знаете, как называют у нас в Лондоне таких, как вы, Сержант? Он мычит, послушно поднимая голову, и Пегги, которая садится на столешницу, оказывается на две головы выше него — обжигающе близко, на грани допустимых приличий. — Убежденный холостяк, — твердо говорит она. Сержант дергается, будто она ударила его. Но за секунду, усилием, расслабляет мышцы, чтобы растечься и положить голову ей на бедро. Восхитительный мерзавец! Он целует ее в колено, прикрытое форменными брюками, не отрицая и не переубеждая, и смотрит снизу вверх с немым вопросом: «Все еще холостяк? Все еще холостяк, Картер?» Она хохочет. Его брови сдвигаются домиком, почти страдальчески, и она, кладя ладонь на короткие пряди, почесывая затылок, сжаливается: — Ну, тут либо вы холостяк, либо Стив, никак не иначе. Все меняется вмиг. Словно марионетку нитями — поднимает себя на ноги, окружает ее ладонями, опираясь ими о стену и оконную раму, ловя в капкан, нависая, потому что видит в ней угрозу и готов разорвать. Рука Пегги, еще недавно бывшая на его макушке, скинутая, находит свой путь к затылку сержанта. Она тянет его назад за воротник, как взбрыкнувшего щенка, пока он не вскрикивает, и Пегги продолжает: — Не могу же я быть замужем за вами обоими. Сержант моргает. Она видит, как лед его глаз становится весенней капелью, как морщины разглаживаются вкусом улавливаемой им надежды. — Картер, — хрипит он. — Объясни. И что она должна сказать? Что она может сказать? Он ведь знает, но кто-то должен это проговорить, кто-то... Пусть будет она. — Он хочет тебя. И меня. А мы, — взмахивает она ладонью, очерчивая пространство между ними, — хотим, чтобы он был счастлив. Ее пальцы перебираются с застиранного хлопка выше, к шелку его волос, и она чешет затылок, ласкает. Плечи поникают: она устала. Ей приходится гадать и думать, будто она королева на шахматном поле. Но королева тут Барнс, а король — Стив. И она просто делает очередной шаг вперед — или два, пешки ведь так умеют, верно? — чтобы игра продолжалась. Ее взгляд скользит по нему, не цепляясь ни за довлеющие долгом погоны, ни за блеск пуговиц, ни за вид вздымающейся грудной клетки. Она не знает, пожертвует ли ей сержант или решит оставить. — Картер, — шелестит он свой приговор, — посмотри на меня. И она смотрит. Сержант близко, и он целует ее, и это не горячо, не жарко, это благодарность, и она знает, что его глотку впервые за долгое время не раздирает отчаянье. Он пьет надежду, и она дает ему ее, кормит и поит. Их губы соединяются плавно, почти невесомо, без языка, простым, но твердым касанием. Сержант тяжело дышит, она — тоже. И он обрушивается на табуретку, садится вновь и говорит: — Это не сработает. Не должно... не... — Ты не пойдешь под трибунал. Он не пойдет. Ну, будут говорить языки, что я шлюха, и?.. Он смеется. Глаза искрятся, он жмурится и трется макушкой о ее колени, как кот, и ей жалко его, ей хочется любить его, хочется сказать, что он достоин счастья также, как и Стив. Что он с улыбкой на губах красивый. — Ты сказала ему? Пегги пытается собрать его улыбку кончиками пальцев и шепчет: — Скажем. *** Она надевает красное платье и входит в бар. Стив и сержант вместе: сидят у барной стойки, тесно прижимаясь плечом к плечу. Они не сразу ее замечают, и она может насладиться их чутким взаимодействием. Стив улыбается, трогает его: за плечо, за поясницу, пробегается по рукаву и манжетам. Первым ее замечает сержант, и то, как он пихает в бок Стива, как заставляет соскользнуть со стула толчком, пошатнуться и предстать пред Пегги маленьким двухметровым недоразумением — выступление, срежиссированное только для нее. Она просто обязана сказать сержанту, каков он, восхитительный мерзавец. Всего пара дней после их разговора, но они проводят их с Баки вместе, перестают избегать случайных встреч, и, словно два школьника на переменах, которые делят еще не воплощенную в жизнь шалость, отлавливают друг друга в разных уголках штаба, щекочут друг друга незримым: «Я знаю!» — «И я». Стив успел шепнуть ей на ухо, шепнуть счастливо, что заметил, что они с Баки поладили. Они и правда поладили. Пегги подходит к ним, встает между, и Стив молчит, словно выжигая ее образ, стараясь запечатлеть на задней стороне век. — Красный, — мурчит сержант, обращая на себя внимание их обоих, — в любви, как на войне, да?.. Он помешивает ром в стакане, и Пегги накрывает его ладонь своей, впивается ногтями, потому что его слова — правда, его слова обличающи, она пришла на битву, и ей хочется наказать его за проницательность, но он — мерзавец! — не шипит — улыбается. — Я знаю парочку хороших солдат, чтобы в ней победить, — подмигивает сержант. Победить в любви? Вот так легко признать, что это и есть ее цель на сегодня?.. Она забирает стакан из рук сержанта, но сержант не дает. — Охмелеешь, — предупреждает он, шепча прямо в ухо, и она знает, что своим суперслухом Стив слышит их разговор, — охмелеешь и не сможешь наглотаться рома с губ своих солдат. Она усмехается. Она понимает, что Стив имел в виду под словами «имел успех у дамочек». Улыбка с губ Стива исчезает, сползает и сменяется недоумением. Пегги видит, как он закрывается, как выстраивает стену, и понимает, что им стоило сначала поговорить с ним, с прямым, с честным и добрым Стивом, перед тем, как дразнить. Сержант — Баки, мэм — ловит Стива за плечо и притягивает к ним, притягивает так близко, что Стив дыханием щекочет шею Пегги. — Мы хотели развлечь тебя своей компанией, Стиви. Баки — прибрежный туман, дразнится, не дает прямого ответа. И пусть он знает Стива гораздо дольше, знает, что Стив способен выдержать это поддразнивание, она не станет мучить их капитана. По крайней мере, не сегодня. — Ты мог остановится на «мы хотим тебя». Баки смеется: — Мог. Так что, Стиви?.. Пегги обвивает его рукой, позволяет уткнуться в шею, и Стив задыхается, проезжается носом по коже, и она уверена, что для него все ярче, что все запахи выкручены на сто из-за сыворотки. Сержант притягивает Стива к себе, и Стив поддается, бодается макушкой в плечо, а Пегги поддерживает, не давая упасть. — Что, и на тебя нашли алкоголь, кэп? — спрашивает бармен. Пегги смеется, — неужели такие они для Стива? Пьянящие? — и Баки встает, заставляя и ее саму уйти, и не забывая их двухметровый багаж, таща на буксире. Они не уходят далеко, выходят на улицу. Темнота переулка укрывает их, дает пересечься касанием, сжаться телами до точки. Баки прижимает Стива к холодной стене бара. Он делает крошечный шаг назад — Стив не дает, удерживает руками крепко, и Баки поднимает его ладонь к своим губам, целуя в костяшки. Сержант смотрит на Пегги, подтаскивает ее за поясницу к ним, поощряет. И она действует. Приподнимается на носочках, трется носом об острую скулу и целует. Стив дышит в поцелуй, Стив в нем задыхается. Он почти не шевелит губами, потому что — она знает — он не уверен, что они не снятся ему. Пегги не закрывает глаз, потому что плавится обжигающим касанием ледяных глаз сержанта, плавится желанием и ревностью человека, который — дурак! — не знает, насколько Стив его. Она отодвигается и подталкивает сержанта, как он подталкивал ее, заставляет его провалиться в поцелуй, и она не верит своим ушам, но Стив стонет. Баки трется о него бедрами, а Пегги видит сытость в его взоре, и счастье пузырится в ней словно шампанским. Ее отпускает, пружина, сжимавшая плечи тугим кольцом, растягивается. Права. Ну, конечно, она права, могла бы и не сомневаться, Стив хочет обоих. Она целует Стива в шею, облизывает кадык, обжигаясь жаром его кожи, и держит его, позволяя опереться на себя и на Баки и не сползти на пол от шока. Ладони Стива лежат на их плечах, и он тяжелый, но Пегги нравится эта тяжесть, она почти мурчит от того, как легко свергнуть суперсолдата. — Ты хочешь меня или его? — шепчет она, заставляя звуки тонуть между ними троими. — Хочешь толкнуться головкой в мой рот или в рот Баки? Испить мои соки или выдоить его член? Стив скулит, а Баки отстраняется, упирается лбом в плечо капитанской формы и хихикает. Он стреляет в Пегги взглядом и продолжает начатое ею: — Я сожму бедра так крепко, Стиви, так тесно, чтобы тебе было жарко между ними, чтобы ты раскачивал меня толчками, а вместе со мной — кровать. Стив красный, румянец уходит под воротник, и Пегги трясущимися ладонями расстегивает первые пуговицы. Она целует его в ключицу — наконец можно перестать стоять на носочках и опуститься на стопу, — отстраняется, чтобы наблюдать за тем, как стыд заливает его с лихвой, и расписывает меню на ближайшие дни: — Если тебе не хочется бедер, Стив, я зажму твой член своими грудями… — резко вбирает воздух Пегги, когда Баки иллюстрирует ее слова мягким сжатием, — пока ты не выплеснешься мне на лицо и шею. Стив стонет, но тут же пугается звука, звонко отражающегося узкими стенами переулка, и прикрывает рот ладонью. — Или, может быть, ты хочешь смотреть и не участвовать, — мурчит Баки, и Пегги чувствует, как от его слов у нее подгибаются пальцы на ногах, — как я исчезаю между ног Картер, как она течет мне прямо в рот, так, чтобы блестели и нос, и щеки, и скулы, чтобы после того, как она задрожит и выгнется, ты мог слизать ее вкус с моего лица? Пегги впивается пальцами в ворот его рубашки, тянет на себя и затыкает. «Грязный, грязный рот», — она жмурится, это уже не для Стива — для нее самой, потому что ей нравится быть в центре внимания. А еще она знает, что щеки и скулы — это хорошая ласка. Ласка, в которой мужчина готов испачкаться, — правильная, щедрая и горячая. И такой же на вкус и он, Баки: влажный и горячий, жадный, толкающийся языком, кусающийся, стонущий и мычащий. Он дергает ее за пряди — мстит за то, как она зарывалась рукой в его ежик пару дней назад, а она задыхается, держится за него крепче, чтобы не упасть. Пегги забывает о Стиве на секунду, и поэтому нежный, выпрашивающий поцелуй в щеку, плавный и осторожный, настолько другой на контрасте с Баки, заставляет ее распахнуть глаза. Баки не дает ей умереть от нехватки кислорода — и ей даже немного жаль, — отпускает и тоже смотрит на Стива, вбирая воздух. — Это же по-настоящему? На самом деле? Стив подбирает слова, тычется, как щенок, ищущий сосок матери, и Баки отвечает за них двоих: — Да, Стиви. Квартира на троих, как тебе? — Да, — булькает Стив. — Да, Баки, да. Она чувствует себя лишней именно в это мгновение. Все должно было быть не так. Если бы мир был другим, Баки сказал бы: «Квартира на двоих», — и у людей не возникло бы ни единого вопроса. Она делает крошечный шаг назад, инстинктивно отшатывается, — но ни Стив, висящий на ее плече, ни Баки, чья рука все еще в копне ее волос, не дают ей выскользнуть из их маленького уютного круга. Баки читает ее, как открытую книгу, также, как и она — его. Он целует ее в лоб, нежно, невесомо, как ребенка, и шепчет: — Не лишняя, Картер. Не лишняя. Ты же сама говорила: этому олуху нужны двое. Стив тычет пальцем Баки в бок — за олуха, — и тот ойкает, а Пегги хихикает, ощущая себя с ними совсем, как девчонка, маленькая и счастливая. Она проводит рукой по очертанию члена в брюках Стива напоследок, пуская по нему дрожь и заставляя терять равновесие, обрушивая Стива на свои плечи и плечи Баки. — Нам все равно не стоит продолжать здесь, — предупреждает Пегги, — но у меня замечательные деревянные полы в штабе. Потому что на кровать — втроем — не поместятся. — Вот это и есть хваленое британское гостеприимство, Стиви, представь себе!