***
— Я знаю — ты не щадишь побежденных, Князь, — Генерал склоняет голову. — Но какую бы кару ты ни приготовил для меня, она не сравнится с гневом Сегуна. — Уходи, или я действительно убью тебя, — собственный хриплый голос, едва прорывающийся через заполошное уханье сердца в ушах, кажется Тени чужим. Приставленная к горлу телохранителя сабля опасно дрожит в руке, несмотря на со всей силы стиснутую рукоять. Позади вздымаются языки негаснущего пламени, припекая спину и затылок; оранжевые отсветы ложатся на лицо его противника, но само оно теряется в застившем взгляд кровавом мареве. Генерал смотрит на него несколько долгих мгновений, прежде чем желание жить одерживает победу — и, для верности отведя от себя лезвие, он подскакивает на ноги и исчезает средь руин, даже не подобрав с земли свою верную глефу. Тень рвано выдыхает сквозь стиснутые зубы, опускает оружие и… бессильно рушится на колени в считанных метрах от горящей крепостной стены. Левая ладонь объята невыносимой болью — в какой-то момент, когда он уклонялся от удара телохранителя, огонь лизнул ее. Нет, не просто лизнул — вцепился в плоть голодным псом, почуявшим… что? Единую природу своего создателя и самого Тени? Неважно. Сейчас главное — вернуться к Сэнсею и Мэй и отлежаться несколько часов. Потом боль, какой бы сильной она ни была, уйдет.***
Боль не уходит ни вечером того же дня (у скорчившегося на циновке Тени нет сил бранить проклятое пламя вслух, поэтому он просто сверлит яростным взглядом зарево над Мраморным городом), ни на следующее утро, ни даже через несколько дней. Но если на невыносимо медленно заживающие ожоги на спине и ногах еще можно не обращать внимания, то изъязвленная, в струпьях, почти прожженная насквозь ладонь, пальцы которой не сгибаются, несмотря на все усилия — это проблема. Трое его спутников как будто не замечают происходящее с ним; они уже попали под сень Врат, и та медленно омрачает, отравляет их разум, населяя бытие иллюзиями. Тени невмоготу находиться рядом с ними, и он снова начинает упражняться с оружием. …Он волей-неволей вынужден вернуться от полюбившихся парных сабель к кусаригаме, хотя ей тоже непросто орудовать практически одной рукой. Пустыня, некогда бывшая морем, оказывается подходящим местом для тренировок — и он день за днем уходит в нее все дальше, покуда не натыкается на ниндзя, разбивших лагерь близ иссеченных песком и скалящихся ребрами-шпангоутами скелетов кораблей. Оборванные безумцы, хоть и косятся друг на друга с нехорошим огоньком в глазах, оказываются поразительно единодушны в стремлении убить чужеземца. Дразнить их почти весело, и Тень всецело отдается бою — настолько, насколько теперь может сделать это. Он должен одолеть Сегуна и забрать последнюю печать.***
Говорят, время лечит. Стало быть, лгут; крупицы безумия, зароненные Вратами в умы Сэнсея и Проныры, там же и остаются. С Тенью же вечным напоминанием о Мраморном городе остается непроходящая, неуемная боль в обгоревшей руке; стянутая рубцами кожа и так и не восстановившиеся жилы не дают даже толком шевельнуть увечной ладонью.***
Оружие мира-за-Вратами, несмотря на весь боевой опыт Тени, ново и чуждо для него. Он не знает всех его странных возможностей — хотя их, кажется, не всегда знают даже сражающиеся с ним плечом к плечу обитатели Убежища. — Тень, осторожно!.. — выкрик Кали заглушается свистом разрываемого воздуха. Тень бросается в сторону; мимо проносится ощетинившийся лезвиями клубок. Зря он не добил этого мародера в прошлую вылазку на Фабрику, зря. Приземлившись и стремительно развернувшись, с ног до головы закованный в зеленые пластины нечеловек вскидывает одну из пьезокос (кажется, так назвал это странное оружие Сайфер). Обратная сторона лезвия встречается с серпом перекованной кусаригамы; металл звенит и поет, вибрируя вместе с чужим оружием. Тень привычно следит за всеми движениями мародера — и, когда в его сторону с тонким гудением летит еще одна коса, успевает заблокировать удар едва гнущейся левой рукой. Нечувствительную, казалось бы, кожу чуть ниже запястья обжигает странным, быстрым холодом, добирающимся до самой кости. Сквозь какофонию битвы слышится, как что-то падает на пол у его ног — но что? Невозможно гладкая броня мародера скользит в хватке. Тень швыряет его, нечеловечески легкого, через себя (тому сразу после не везет попасть под удар электроглефы Аквы), мимоходом опускает взгляд долу… и не понимает, не может понять, откуда на тусклом металле пола взялась угольно-черная ладонь со скрюченными пальцами. Отправив нежданную загадку в дальний угол разума, он поудобнее перехватывает кусаригаму, вскидывает левую руку, ловя цепь — хоть как, просто чтобы она не запуталась. Но звенья, миг назад еще блестевшие, лишь пачкаются темной кровью, что хлещет из поразительно ровного среза культи — и тогда же его запоздало настигает новая острая боль.***
— Совсем дерьмово? — с грубоватым сочувствием спрашивает Кали, присаживаясь рядом и нервозно свивая хвост кольцом. Тень качает головой — за проигранные демонам бои ему не раз приходилось расплачиваться стократ большей болью, — и пытается подняться со здешнего подобия татами, опираясь на здоровую — целую, — руку. — Сиди, — непреклонно командует она, не погнушавшись удержать его за плечо. — Мне нужно осмотреть твою рану. Он не глядя протягивает ей культю. Отсутствующую ладонь уже не дергает фантомной болью, но пилит — словно тупым ножом. Его тело (или то, чем оно стало под воздействием теневой энергии) — лишь такое же оружие, как клинки его родины или здешние таинственные механические приспособления. И то, что оно постепенно приходит в негодность из-за давней ошибки в сражении с Генералом — ну не позор ли? — …Тень, — осторожно-опасливо тянут у него над ухом. — Взгляни-ка на это. От яркого света лампы, на которую он не мигая смотрел последние минуты, перед глазами плавают белые пятна, и Тень опять поначалу не вполне осознает, что видит. А видит он… собственную руку с пеньками отрастающих пальцев. Застарелая боль, ставшая за годы неотъемлемой частью его естества, опять напоминает о себе; до странного послушные мышцы сводит и тут же отпускает краткая судорога. Тень неверяще крутит кистью туда-сюда, силясь взять под контроль бушующие внутри чувства… Но все-таки у него вырывается единичный смешок, в котором горечь сплетается с потрясением: «Я все это время мог просто отрубить себе руку?!» …Судя по возмущенному изумлению, написанному на лице Кали, он ненароком произносит это вслух.