Кистью

      Наруто сжимал тонкую изящную кисточку. Она была из черного лакированного дерева, а ворс из настоящей шерсти. Она правильно ложилась в руку, не подтекала, если набрать слишком много краски… Сай бы убил за такую, не будь она для макияжа. Наруто раздраженно повел плечом, он не был любителем самообмана и давно отказался называть краску на своем лице «боевой раскраской» или еще чем похлеще. Он покупал кисти для макияжа, тушь для макияжа и пудру для него же, а вовсе не для «грима самураев», как напряженно выговаривал Киба. Да, и, правда, он покупал всё, кроме этой самой кисти. Кисть была подарком Какаши-сенсея. Дорогая и легкая. Идеальная.       Такой кистью должны были наносить тушь первые красавицы и дочери феодалов, а не глупый ниндзя. Наруто привык наносить краску кистью для каллиграфии, которую утащил когда-то со стола Шестого Хокаге. Это не была какая-то памятная кисть, особенная, но она ощущалась таковой. А теперь он держал чужой подарок и не мог заставить себя начать, потому что окунув самый кончик в красную тушь, этот миг закончится, а жизнь продолжится. Жизнь, за которую еще предстоит сражаться.       Именно для этого в его руках и была кисть, чтобы подготовить себя к грядущему бою. В режим отшельника Наруто никогда не мог войти с легкостью, для этого нужно было сосредоточиться, начать дышать и чувствовать в определенном ритме. И нанесение макияжа давало ему это. Оно не только заряжало на грядущий бой, оно заставляло отдать все свои эмоции кисти, нанести их краской, чтобы они вместо макси покрывали лицо. Его сенсей прятал свои эмоции, а Наруто выставлял на всеобщее обозрение. Потому что только так он был собой. И это самое «Я» помогало найти ему нужный путь к гармонии тела и духа.       Шелест травы непривычно отвлекал. Небо еще не светлело, но Наруто физически ощущал, что скоро начнет подниматься солнце. Неподалеку спали уставшие друзья. Завтра еще один день сражений. Еще один день боли, смерти, грязи и крови. И Наруто знал, что он один из тех, кто должен гореть в этом бою. Быть не просто факелом или искрой, он должен был быть путеводным огнем, что разразится пожаром в руках его соратников. Где-то поодаль сидел на дереве Гаара — он тоже был таким огнем. За ним тоже шли, и он разжигал пламя в других. Пусть он и не родился с волей Огня и не впитал ее с каждым объятием друзей, его воля Ветра была крепка. Эта воля разбивала скалы в мелкие песчинки, чтобы обрушить их против врагов. А в ночи ветер завывал, пряча тихий шепот друзей, еще недавно сражавшихся против друг друга.       Глаза Гаары изредка обращались к Наруто, но тактично прикрывались. Они были родственными душами, их связь всегда была и будет особенной: первый и последний хвосты, брошенные дети своих деревень, ставшие их сердцами. Они чувствовали друг друга так тонко, будто были близнецами. И потому Гаара лишь мягко провожает треплющий золотистые жесткие кудри ветер.       У Гаары тоже есть свой макияж. Наруто точно знает, наверное, он один и знает. Этот макияж наносится не кистью, а собственными руками. Потому что как бы Гаара не прятал своего зверя, он и сам был им слишком долго. И этот страшный голод, жажда крови, не уйдет больше никогда. Он будет проглядываться во время боя, когда и ранее не ведавший милосердия Гаара с тщательно скрываемым удовольствием мазнет по еще горячей крови кончиками пальцев и проведет по губам.       Наруто вздохнул, отвел взгляд от одинокой фигуры впереди и нить между ослабла, возвращаясь в прежнее состояние. На душе было излишне беспокойно. Бои длились уже несколько дней. Сколько? Наруто не считал. Он лишь мягко кивал Гааре каждое утро, чтобы надеть свой плащ и направиться в центр их импровизированного лагеря вместе. Там каждое утро их ждали друзья, которые внимательно вглядывались в их лица, ища следы усталости, боли или отчаяния. Но Наруто знал, что ни у одного из них их не будет. Лишь красные от макияжа веки, уверенный оскал в компании спокойный ледяных глаз.       Но этим утром он никак не мог начать свой ежедневный, уже слишком привычный, ритуал. Всё казалось неправильным: руки недостаточно крепкими, пальцы неловкими. Он так и смотрел на кисть, когда небо расчертило розово-оранжевое марево. Силуэт Гаары на его фоне непроницаемо казался черным, но Наруто отчего-то знал, что его друг тоже смотрит на рассвет и что его душа так же неспокойна.       Сзади послышался шорох, на плечо упала тяжелая рука. Но Наруто уже знал, кто это. Он чувствовал эту чакру так же хорошо, как свою, Саске или Гаары. Этот человек был слишком близок, слишком важен. В том числе и потому, что они не были названными братьями и не были родственными душами. Они просто были друг у друга. Иногда думалось, будто Наруто - это всё, что осталось у Какаши-сенсея. Будто бы только поэтому он делал дорогие подарки, поглядывал своим шаринганом, клал руку на плечо именно тогда, когда она там нужнее всего. Но это была неправда.       И как бы не шептали за спиной, что он всего лишь фаворит Хокаге и оттого столько внимания к его персоне, Наруто знал, что сенсей был далек от фаворитизма кому-либо. Наруто было плевать на насмешки, когда кто-либо застукивал их в моменты близости. Не той, что должна быть спрятана за хрупкими сёдзи, но той, что заставляет сердце биться чаще, от которой руки дрожат, а искра в груди полыхает как этот самый оранжево-розовый рассвет.       Какаши-сенсей молча садится на траву перед ним и берет из рук в руки кисть. Они не говорят, пока грубые руки обхватывают изящный инструмент. Пальцы, виднеющиеся из перчаток, исколоты. Мелкие царапины, заусенцы, мозоли. Кровь грязной коркой застыла под ногтями — не вычистить и не отмыть. Наруто тихо выдыхает и передает в эти пальцы красную тушь.       — Ты сдаёшь, Наруто, — в этой фразе больше утверждения, чем вопроса. Они все уже давно были на пределе. Война затянулась и грозилась сделаться постоянной спутницей их жизни. Каждая из сторон делала шаг вперед, два назад, а дальше падала без сил, чтобы утром вновь скрестить кунаи или катаны. И этот танец смерти был захватывающим и пугающим.       Бледные пальцы прихватили за подбородок, мягко поменяли наклон головы. Серый глаз бесцветно смотрел прямо в душу, он почти не выражал эмоций и это то, с чем они оба — и Какаши-сенсей, и Наруто — боролись. Вовсе не потому что Наруто нужно было бы больше, чем его сенсей мог дать. Наоборот! Это Какаши отчаянно желал давать больше и больше, хотел, чтобы этот глупый мальчишка видел всё: каждую мысль, каждую эмоцию, его бесконечные чувства. И Наруто не знал, мог ли его сенсей таким образом пытаться пережить уход Саске? Чертов Саске! Он сломал жизнь всех троих своих сокомандников. Возлюбленный, лучший друг и любимый ученик. Какаши-сенсей был просто раздавлен тем, как его ученик, столь похожий на него самого, выбрал тьму.       Если так подумать, то у Саске было всегда гораздо больше причин оказаться фаворитом сенсея. Но в итоге, серый глаз внимательно вглядывается в лицо именно Наруто. Сильные руки обхватывали именно его тело. Мягкий низкий голос именно ему шепчет слова поддержки или признания в собственной слабости. Не Саске. Именно Наруто сжимал чужую сильную руку, прижимался своим лбом к чужому и обещал, что они обязательно переживут этот — очередной — бой.       Первый мазок, осторожный и нежный, пришелся на левый глаз. и Наруто сделал глубокий вдох, сосредотачиваясь на прикосновении. Его нутро затрепетало от того, сколь бережными были движения. Сосредоточившись, он медленно, но верно открывал себя и свою душу, впитывая запахи влажного утра. Запах Какаши, пряный и слегка пьянящий, а так же тяжелый запах пота, который вовсе не отталкивал Наруто, и крови. Если бы он мог, то весь впитал бы запахи своего учителя.       Грубые пальцы скользнули по смуглой шее, спустились ниже до ключиц. Погладили выступающие косточки.       — Такой открытый в этом своем костюме Отшельника, — мягко пробормотал сенсей, вновь окуная кисточку в в красную тушь. По седым волосам скользнули розовые блики первых лучей солнца.       Глупая дрожь вновь и вновь пробежалась по позвоночнику, пока не оказалась поймана поцелуем в губы. Какаши целовал его через маску, открывшийся шаринган тщательно запоминал, как горячий и влажный язык проходился по губам, как намокала ткань на лице, как заскулил бывший ученик, стоило переложить ладонь на его загривок. Чувствительный. Податливый. Его Наруто.       — Ты нужен мне, Наруто, — тихо шептал Какаши, выводя по веку краской.       — Я буду ждать твоего возвращения ночью, — пудра фиксировала краску.       — Я помогу тебе забыть, что произойдет за день, главное, возвращайся ко мне, — кисть очертила другое веко.       — Я верю в тебя, мой Наруто, — новое признание сыплется за другим, так легко и так болезненно раскрывая душу.       Наруто чуть захныкал и с силой зажмурил глаза, едва не смазывая тушь. Какаши лишь слегка стянул маску и захватил чужую губу зубами. Он целует влажно и мокро. А еще до одури властно. Этот поцелуй будто выжигал любые другие возможные. Припухшие покрасневшие губы Наруто выглядели так будто его пытались или съесть, или...       Какаши поправил маску, чуть отвел взгляд к кронам деревьев, чтобы заметить чужой пустой взгляд. Но это совсем не пугало Шестого Хокаге. Гаара, который изредка бросал на них внимательные взгляды, никогда бы не причинил Наруто вред. Сколько таких предрассветных поцелуев он видел? Сколько слышал ночных стонов и просьб? Какаши уверен, что много. — Сенсей, пожалуйста, мне нужно еще! — Сенсей, можно грубее, я не сломаюсь! — Пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста!

Сенсей!

      Какаши-сенсей рывком сдернул маску обратно вниз, позволяя ей повиснуть на шее. Наруто смотрел на это с легким удивлением и восторгом, и осознание этого немного согревало душу. Красная тушь вновь была набрана кистью. Черной, его подарком. Красная краска мягко обвела губы, влажно блестя в свете рассветных лучей. Наруто выглядел совершенно божественно в таком виде, словно спустившийся с гор кицунэ, что должен забрать душу глупого смертного.       И Какаши позволил ему это. В конце концов, сегодня он тоже идет в бой.