Доминируй.

      Даня восхищается Русланом так сильно, что иногда сводит судорогой мышцы не только лица, но и всего тела. Пробивает электрическим зарядом с таким напряжением, что напрочь выталкивает вообще любые мысли. В голове только длинные пальцы, покрытые чернильными татуировками. В груди разливается приятное покалывающее ощущение — жажда. Жажда вновь ощутить, как эти самые пальцы сжимают возбуждённый член, пробираясь под ткань спортивных штанов. Задыхаться от кома в горле, пока они бархатными касаниями проходятся по всей длине, находят каждую венку и кругом сжимаются под головкой. Мелко дрожать от предвкушения, пока горячее дыхание опаляет чувствительную шею. Запрокидывать голову, чтобы распаляющий язык мокрой дорожкой прошёлся до кадыка, смыкаясь зубами где-то в яремной впадине. Руслану в такие моменты хочется отдаваться без остатка. Подстраиваться под любые его взаимодействия, без стеснения открывать ему доступ к своему телу и только в успокаивающем жесте бёдра чужие сжимать до ноющих синяков. Тушенцов — друг ахуенный, умеющий пальцами доводить до звёзд перед глазами и одним изменением тональности своего блядского голоса вырывать из груди гортанное рычание. Такого Руслана хочется брать, смотря в глубокие карие, уверенно целовать, не боясь, что эта грань может быть не для их статуса или уровня. Не боясь, потому что шатен всегда отвечает. Сжимает рыжие волосы меж костяшек и вымученно в губы стонет, так же самозабвенно отдаваясь ощущениям.       Даня от Руслана оторваться не может, когда тот вещи для своего нового мерча на тело натягивает. Обводит каждый кусок, что к коже прилегает, плотно обтягивая. Кусает вечно кровоточащие сухие губы, сжимает пальцами стаканчик с каким-то дешёвым кофе и старается контролировать темп дыхания. Тушенцов о своих привилегиях знает прекрасно. Знает, как правильно посмотреть, чтобы его тёмные радужки соблазнительно под светом блеснули, отразив доступные лишь одному мотивы и желания. Знает, как правильно голос поднять, чтобы люди его боялись, затыкались и послушно слушали. И внутри себе признаётся, что делает это скорее для того, кто из тёмного угла смотрит глазами цвета грозового неба. Для единственного, кто его в таком состоянии не боится, а желает. Кашин с большим трудом себе признавался в желании прочувствовать на себе чужую доминантность. Чтобы к нему одному этим грозным голосом обращались, чтобы его одного этими молниями в чёрном небе безжалостно били и истязали. Предложение своё он вынашивал долго. Присматривался, готовился. Руслан за доминацией стремился разве что во время поцелуев или торопил, если Кашин оказывался слишком томительно медленным для его сегодняшнего настроения. В большинстве своём шатен всё же предпочитал отдавать контроль ведущему, послушно выгибая спину под напором и повышая голос на несколько тонов, ведь хрипы в таком тембре Даню заводят больше, Тушенцов проверял.       Собравшись с мыслями, рыжий всё же приобрёл так желанный месяцами атрибут и принялся готовиться морально. Руслан — личность загадочная. Даже будучи лучшим другом, таил в себе чёрные уголки и потаённые желания, что озвучить было либо страшно, либо попросту стыдно. Но стоило Дане произнести тихим, надломленным от возбуждения голосом: «Хочешь сегодня вести?», как блеск в чужих глазах сказал всё сразу — да. Однозначное, твёрдое, как возбуждённый до ноющей боли член, и уверенное, как тьма, сгущающаяся в глазах. На протянутый моток красной джутовой верёвки Руслан состроил слишком довольное лицо. Рыжий, на своё удивление, ощутил трепетные минуты самостоятельно проявленной шатеном нежности, когда он, целуя под линией челюсти, забирался на колени, оглаживая пальцами плечи и забираясь куда-то за спину руками. Справедливости ради, испарилась эта нежность так же быстро, как и вспыхнула — её затмил совершенно иной огонь, горящий куда сильнее и разрушительнее — похоть. Когда низкий Русин голос на ухо шепчет просьбы не сопротивляться и помочь, Кашин заводит послушно за спину руки. Терпеливо ждёт, когда его запястья обвяжут несколькими оборотами, набирает побольше воздуха в грудь, когда узлы постепенно перемещаются выше, к локтям. Дыхание сбивается, очки, оставшиеся на носу, неприятно давят, не позволяя в полной мере насладиться чужим довольным лицом.       Когда с верёвками покончено, Руслан обводит руками зажатые предплечья, ведёт выше, оглаживая широкие плечи и поднимаясь к открытой шее. В глазах непроглядная темень, то ли зрачок сожрал радужку, то ли радужка потемнела так сильно, что стала одним целым со зрачком. Но сведённые к переносице брови, ломаная улыбка и сбитое, горячее дыхание, болезненно обжигающее истерзанные губы, говорят о чувствах сами за себя. Татуированные пальцы сжимаются на горле, вырывая тихий хрип, заставляя рыжего разомкнуть губы для получения большего количества воздуха. Тушенцов припадает к открытым участкам шеи губами, всасывая бледную кожу и с ликованием отмечая, что за эту вольность ему не выразили даже недовольного звука. Кашин едва начинает понимать, как сильно развязал другу руки, как тот, поднимаясь с кровати, манит пальцем ближе, шепча непозволительно низко, возбуждающе томно:       — Встань на колени, — и Даня встаёт. Плевав на всё своё достоинство и самообладание. Встаёт на колени перед тем, кого знает почти десять лет. Перед тем, кого в кровать втрахивает до сиплых криков. Встаёт с мыслями, что если бы Руслан таким голосом сказал ему спрыгнуть с крыши, он бы, несомненно, сделал и это тоже, — Хороший мальчик, — ласковое касание щеки, оттянутая нижняя губа и звонкая, хлёсткая, пьянящая жестокостью пощёчина. Контраст нежности и грубости распаляет, чужие глаза горят желанием, а ладонь в противовес трепетно, едва касаясь, поглаживает ноющую щёку. Кашин бы прострелил себе голову, если бы позволил даже мысль, что станет перед кем-то ещё так унижаться. А пока может лишь от жажды вдохнуть поглубже теряться и мутными глазами полюбившийся профиль осматривать.       Руслан смотрит в потемневшие голубые глаза долго, изучает эмоции, красное лицо, обожжённую ударом щёку, мокрые, искусанные губы. Доминировать над Кашиным для него — отдельный вид разжигающего страсть искусства. Такой непокорный, упрямый и агрессивный мужчина, никогда не терпящий и малейшего унижения или оскорбления в свою сторону. А перед ним стоит на коленях, с несомненно давящим через ткань домашних шорт возбуждением, мутными глазами и приоткрытыми блестящими губами. Без возможности ответить, сопротивляться и, судя по всему, даже без желания нечто подобное провернуть. И что только в нём так перевернулось, что он пошёл на подобное добровольно? Не выдержав, младший опускается на колени следом, почти припадает к горячему телу и впивается в его губы жадным, нетерпеливым поцелуем. Звучно сталкиваются зубами, мешают слюни с металлическим, колючим привкусом крови. Разбираться в том, прокусана это губа Руслана или кровоточат Данины, нет ни сил, ни желания. Сейчас всё внимание лишь на чувствах и ощущениях. На всепоглощающей жажде прикосновений и контрасте температур меж телами. Даня отрывается первым, запрокидывая голову и жадно вдыхая воздух ртом. Сломанная перегородка почти не позволяет воздуху попадать, отдаваясь в голове глухой болью и мутной пеленой перед глазами. Руслан, не медля, впивается зубами в открывшиеся участки молочной кожи. Попеременно оставляет то кровоточащие следы, то мягкие, почти невесомые поцелуи. Оглаживая ладонями широкие плечи, поднимается вновь к шее, но теперь лишь касается едва пальцами расцветающих бурых пятен, теряясь меж отросших медных волос.        — Какой же ты ахуенный, — сбивчивый шёпот голоса, скачущие от нетерпения ноты, пристальный взгляд глаза в глаза. Руслан поднимается с колен, стараясь не разрывать зрительного контакта. Опускается на кровать рядом, всё тем же жестом приманивая к себе меж разведённых ног, с упоением наблюдая, как Кашин на нужном месте размещается, смотря глубокими океанами глаз из-под светлых нахмуренных бровей. Ему хочется говорить о прекрасном, о том, насколько сильно Руслана ведёт от такого Дани. Покорного, послушного, угождающего, — Ты же сделаешь мне приятно? — щенячьи глазки соблазнительно блестят, мешаясь с лучами заходящего за горизонт солнца, мелькающего в окнах большой спальни.       Кашин, покорно опуская голову меж чужих бёдер, слушает судорожные вдохи. С наглой, совершенно чуждой для его положения улыбкой кусает мягкую кожу внутренней стороны бедра. Носом зарывается под края задравшихся шорт, царапает гладкую чувствительную кожу щетиной, наблюдая за тем, как старший пальцы соблазнительно закусывает, стараясь сдержать рвущиеся наружу стоны. Стоит только Кашину оторваться, как грудь пробивает разочарованным скулежом. Удивительно, оба чувствительны почти до дрожи, хоть ты на коленях стой, хоть в кровать вбивай грубыми фрикциями, а дрожать от ощущений будешь одинаково сильно.       — Может, поможешь? — дёргая наконец затёкшими в одном положении руками, хрипло спрашивает Даня. Руслана почти разрядом тока пробивает, будто он вернулся в то время, когда его впервые прошибло нервным тиком, таким сильным и долгим, что голова закружилась и запищало в ушах. Низ живота в предвкушении болезненно сводит, возбуждённая плоть напрягается ещё сильнее под стягивающей тканью одежды.       Он делает всё слишком быстро, впопыхах, не снимает даже окончательно, желая поскорее отдаться ощущениям, испытать такое наслаждение, какого у них раньше никогда не было. Даня даже в таком положении умудряется дразниться, тянуть и медлить. Притирается к бёдрам изнутри щеками, соблазнительно грязно смотрит снизу вверх горящими глазами и кусает кожу до болезненных, кровавых отметин. Скоро снова всё будет в синяках, больше в шортах на улице не походишь. Но вот горячее дыхание наконец опаляет чувствительную головку, заставляя втянуть резко воздух носом и зажать себе рот ладонью. Кого он стесняется больше, себя или Даню, до конца ещё не определился, но привычка осталась с тех пор, как Илья Коряков, оставив на одну ночь ребят у себя и Антона в доме, утром, ехидно улыбаясь, припомнил Тушенцову его громкий голос. Стыдом захлебнулись тогда оба, и знаменательное событие в голове закрепилось очень надолго. Из мыслей выбивает смазанное касание языка, длинной влажной дорожкой прошедшегося по всей длине. Даня поднимает глаза на неровно дышащего шатена и, едва заметно оскалившись, губами обхватывает головку, пропуская сразу глубже. Втянутые щёки создают приятный вакуум, слюна обволакивает плоть, горячие стенки чужого рта плавят не только физически, но и морально.       Как Руслан запустил ладонь в растрёпанные мокрые волосы, помнит с трудом, зато стоило ему слегка сжать пряди и направить вниз, как из глотки вырвался слишком звонкий, едва ли не девчачий стон. Головка ноющего возбуждением члена упёрлась в узкие стенки чужой глотки, сжимаемые со всех сторон и добиваемые мягкими касаниями языка. Даня, на удивление, делает всё интуитивно правильно. Куда спокойнее и увереннее, чем это делал в первый раз шатен. Определённый экстрим в царапающих чувствительную кожу зубах будоражил и пугал, зато резкие, слишком глубокие движения головой затмевали совершенно все минусы. Кашин отрывается сам, силой дёрнул голову назад и, выпустив почти член изо рта, со слишком уж пошлым звуком. Тяжёлая отдышка, игривость взгляда, почему-то именно сейчас раздражающая Руслана особенно сильно. Не дав войти во вкус, он самостоятельно тянет за рыжие волосы обратно, вгоняя во всю длину и удерживая на месте несколько секунд, вполне хватающих для того, чтобы в эту же охуительно сжимающую глотку и излиться. Даня отрывается стремительно, пытаясь скрыть подступающий рвотный рефлекс, отсутствие воздуха и проступившие в уголках глаз слёзы. Тяжёлый глоток, жмурящиеся глаза и собственный лоб, уткнувшийся шатену в коленку.       — Дань? — обеспокоенно спрашивает Тушенцов, чувствуя мелкую дрожь друга и видя его, мягко говоря, херовое состояние. Когда за минуту тишины он слышит только тяжёлую отдышку, начинает мучать себя мыслями о том, что слишком переборщил и вошёл во вкус. Но вот Кашин наконец поднимает голову, слишком довольно улыбается и, скалясь, смеётся, выдавая причину веселья осипшим голосом.       — Я, блять, без рук кончил, — Руслан раскрывает глаза, с неверием смотря то на чужой пах, то на слишком довольное лицо.       — Ахуеть… — Обхватывая веснушчатое лицо, татуированные пальцы стирают остатки белёсой жидкости и капель пота, зачёсывая волосы назад, подальше от мокрых глаз.       — Да… Это было полное «ахуеть», — чувствуя на своих губах мягкий поцелуй, посмеивается Данила, едва отойдя от такого шокирующего события.