***
10 июня 2024 г. в 14:41
Дебрецен… Этот город мог бы стать синонимом слову «скука». Те, кого Николас расспрашивал о местных развлечениях, наперебой уверяли, что вечера госпожи Эдит однозначно затмевают собой все остальные. Декламирование стихов, музыкальные номера, спиритические сеансы… Кто-то даже посмел сказать, что веселье в доме семьи Финк ничуть не уступает столичному. Разумеется, Николас тотчас же поспешил проверить это утверждение. Явился без приглашения, в разгар вечера, зная наперёд — его примут с распростёртыми объятиями.
И вот он утопает в мягком кресле — в одной руке бокал шампанского, в другой — сменяются ладони дам, которые подходят к нему для обязательного знакомства, томно прикрывая глаза при поцелуе и кокетливо улыбаясь после. Николас в красках расписывает, какой замечательный приём устроила госпожа Эдит, расточает комплименты направо и налево, благосклонно кивает каждому подошедшему, с лица не сходит выражение искреннего восхищения происходящим… но глаза его пусты. Ску-ка.
Внезапно его взгляд останавливается на знакомой фигуре, затянутой в красный шёлк. Одетта. А её спутник… Николас внимательно осматривает стоящего в стороне от других мужчину, замечает удивлённые, направленные в его сторону взгляды, считывает напряжённость позы и хмурую складку меж бровей. Догадка вспыхивает сразу, переходит в уверенность по мере того, как Николас роется в памяти, отыскивая там название города, куда удалился скандально известный барон фон Рифхогель.
Предвкушение разливается истомой по телу, заставляет глаза вспыхнуть на секунду ярче — он опускает веки, чтобы ненароком не выдать себя. Впрочем, предосторожности излишни. Раз барон живёт здесь, значит, местная публика уже успела во всех подробностях рассмотреть проявления вампирских эмоций. Ходящие по Вене слухи наделяли Рифхогеля такими эпитетами как «несдержанный», «порывистый», «ужасающий в гневе». А в страсти?..
Вопрос повисает в мыслях, разносится мурашками по скрытой тонким шёлком коже. Николас оставляет бокал на столике — возможно, сегодня он выпьет чего поинтереснее шампанского, смело идёт к барону, вынуждая всех расступаться на своём пути. С каждым шагом расстояние сокращается, а взгляд исподлобья тяжелеет.
— Одетта, рад встретить тебя в этой глуши, — он запечатлевает невесомый поцелуй на тыльной стороне протянутой ладони. — Не представишь меня своему спутнику?
Одетту не обмануть — она кивает с понимающей усмешкой, прекрасно зная, что Николас уже понял, кто перед ним. Но спектакль должен быть сыгран с первого акта, даже если зрители знают пьесу наизусть. Есть в этом своё очарование — раз за разом повторять одни и те же реплики, чтобы прийти к неизведанному ещё финалу.
— Эрих фон Рифхогель. Николас Хельмут Орфан.
Одетта выдумывает благовидный предлог и удаляется сразу же, уловив и верно истолковав лёгкий взмах руки.
— Признаться, я о вас слышал… Эрих. Позволите называть вас так?
От Эриха исходят такие волны давящего раздражения, что по позвоночнику проходит дрожь. Удержать спину прямой необычайно сложно, но Николас справляется. Подобные вызовы он любит.
— А вот я о вас — нет, — цедит Эрих сквозь зубы, не утруждая себя сопроводить ответ хотя бы видимостью светской вежливости.
Николас склоняет голову набок. Расцветающей на его губах улыбки хватило бы на них двоих.
— Ну, это легко исправить, — он пожимает плечами, нарочно позволяя небрежно накинутому пиджаку почти соскользнуть. — Что вы хотели бы обо мне узнать? Я расскажу.
— Ничего.
Краткость ответа, мрачность взгляда, злость в голосе — ничего из этого Николаса не отталкивает. Наоборот, распаляет сильнее, заставляет возжелать большего. Эрих определённо ждёт, что окружающие будут стелиться у его ног. Николас привык к тому же, но он не против на одну ночь изменить своим привычкам, подчиниться старшему и более сильному, расстелиться. И в конечном итоге — победить. Растопить лёд в пока ещё серых глазах.
— Неужели вам ни капельки не интересно, Эрих? Узнать из первых уст о всех моих тайнах, испить…
Дыхание перехватывает от предупреждающего оскала. Оу… он случайно надавил на больную мозоль? Господин барон не пьёт? О-ча-ро-ва-тель-но.
Николас облизывает мгновенно пересохшие губы, возвращает лукавую усмешку. Склонить отринувшего былые привычки и вставшего на путь исправления вампира к греху — что может быть вкуснее? Даже кровь с этим не сравнится.
— Что ж… Хорошо. В таком случае, мы не могли бы пообщаться в более приватной обстановке? Если вам нечего спросить, то мне есть что попросить у вас.
Он обхватывает локоть Эриха — грубый твид колет подушечки пальцев, почти царапает нежную холёную кожу. Тянет того в сторону хозяйских комнат, ничуть не смущаясь собственной наглости. Племянника императора не выставят из дома, что бы он ни натворил.
Эриха приходится буквально тащить за собой, прикладывая усилия, чтобы удержать норовящую вывернуться из его хватки руку. Одни двери захлопываются за другими, наконец они оказываются далеко от сосредоточения народа — в чьей-то спальне, где не слышно ни единой ноты. Только здесь Николас разжимает пальцы.
— Ну?
Золотые молнии сверкают в стремительно темнеющих глазах. Требовательный вопрос бьёт раскатом грома. Словно порывом шквалистого ветра, Николаса отшвыривает на постель. Последним он решает воспользоваться — не встаёт, как только стихает злость Эриха, наоборот, откидывается на локти, смотрит снизу вверх сквозь полуопущенные ресницы. Пиджак окончательно соскальзывает с плеч, полупрозрачная ткань натягивается на узкой грудной клетке, очерчивая едва наметившиеся мышцы и проступающие рёбра.
— Вы можете давить не так сильно, Эрих? Ваш напор трудно выдержать, а я ещё не успел посетить несколько венгерских городов…
— Переходите к делу, или я ухожу.
Кажется, все попытки Николаса завлечь терпят крах, но нет ничего хуже безучастности и равнодушия. Резко отрицательная реакция Эриха внушает оптимизм — с живыми, яркими эмоциями работать проще. Барон отлично наловчился отталкивать от себя, Николас же совершенствовался в противоположном искусстве — притягивать.
— Я голоден, — произносит он просто и откровенно.
— Не в Дебрецене.
— О, боюсь нашей с вами общей природе плевать на географию.
— Я же как-то сдерживаюсь, и вы могли бы…
Николас мягко улыбается, дозволяя проникнуть в интонацию лишь крохотной капли сомнения:
— Ах, это вы так сдерживаетесь?..
Качает головой, чтобы свет преломился на гранях граната, а со всем тщанием уложенные локоны рассыпались по плечам. Опускается ещё чуть ниже, прогибается едва заметней. Подталкивает всем своим видом, каждым словом к потере контроля. Это будет мощно как тропический тайфун, остро как жгучий перец, кроваво как именно то, что Николасу и нужно. Это будет пре-лест-но.
Ноздри Эриха раздуваются, челюсть каменеет.
— Убирайтесь. И мне всё равно, кто вы, хоть сам император. Выметайтесь. Из особняка, города, страны…
— Если я уйду отсюда сейчас, то рискую не удержаться и выпить досуха какую-нибудь очаровательную леди… Вы ведь не хотите этого, Эрих? Ваша репутация и так небезупречна, пойдут новые слухи…
Он не успевает закончить — пальто и пиджак отброшены в сторону, манжета расстёгнута, рубашка закатана до локтя. Прямо перед губами Николаса оказывается запястье — широкое, совершенно не похожее на изящные девичьи. Он поднимает глаза. Не просит, требует, подкрепляя слова силой:
— Горло.
Эрих сопротивляется. Николас с упрямством продолжает давить. Два одинаково непреклонных взгляда, два непокорных нрава скрещиваются в поединке. Только Николас выкован из другого металла — тот не ломается и не гнётся. Плавится и топит в себе других. И он играет в эти игры очень давно…
Затылок обжигает вспышкой боли. Волосы оттягивают назад — до несдерженного стона. Грубо, бесцеремонно Эрих вжимает его спину в мягкую перину, придавливает своей тяжестью. И сдаётся. Подставляет шею.
Николас сдерживает довольный смех. Ему всё ещё слишком больно, чтобы смеяться — волосы по-прежнему сжаты в кулаке. Он тянется к вороту рубашки, развязывает узел галстука. Объясняет свои действия простой заботой:
— Вам же ещё идти домой. Пятна крови на одежде ни к чему, верно?
Пальцы шустро расправляются с пуговицами жилета, Николас отбрасывает в сторону ненужные более детали одежды, продолжая призывно, действительно голодно улыбаться. Кровь собрата его, разумеется, не насытит, но разве он тут за этим?
Ещё несколько секунд промедления — галстук и рубашка падают на пол. Николас оглаживает вздувшиеся мышцы, притягивает Эриха ближе и впивается удлинившимися клыками в плоть. Не глубоко, аккуратно, почти нежно… Кровь оседает на языке сладким привкусом излюбленного лакомства.
— Всё, достаточно — не терпящим возражения тоном заключает Эрих, стараясь отстраниться.
Николас цепляется за плечи, не отпускает. Мурлычит, размазывая языком кровь по уху и мгновением позже слизывая:
— Вам, возможно, и было бы достаточно, но я только начал.
Опять борьба, на этот раз сугубо физическая. Эрих, бесспорно, сильнее. Николас — ловчее, так что, извернувшись, он оказывается сверху, обхватывает стройными ногами бёдра. Оставленные его клыками проколы затягиваются на глазах, поэтому он вынужден сделать новые, каждым новым укусом спускаясь всё ниже. Момент прекращения сопротивления Николас пропускает, только присасываясь к измазанной кровью ареоле соска замечает — Эрих больше не двигается в попытке выбраться. Тело под ним твёрдое, мышцы напряжённые. Все мышцы.
Николас трётся промежностью о явственно чувствующуюся через плотные брюки эрекцию. Унизанными перстнями пальцами фиксирует подбородок Эриха, не позволяя отвернуться.
— Тебе нравится. — Он знает, что его глаза сейчас горят триумфом. — Дивно.
— Это всё морок. Твоё воздействие.
— Да я ведь подтолкнул тебя самую малость…
— Пусть так.
Глаза Эриха тоже сверкают, но голос обманчиво тих и спокоен. Странная перемена. Ощущение опасности витает в воздухе. Николас сглатывает вставшую в глотке слюну со вкусом железа. Кажется, заигравшись, он невольно выпустил наружу таящегося внутри мрачного барона зверя. Того самого, из-за которого Эрих бежал из столицы в это захолустье. Кажется…
Он не ошибается. Одним рывком его переворачивают на спину. Затылок проезжается по столбику кровати, перед глазами темнеет. Сначала Николас винит в потерявшихся красках своё зрение, потом осознаёт: это искусно вышитый балдахин отсекает свет люстры. Шнурок, которым он был подвязан, в руках у Эриха. И… на его горле.
— Заткнуть мне рот можно было бы… более приятным способом, — хрипит Николас. Разумеется, убить вампира удушением нельзя, но страх всё равно разливается по венам. Говорить тяжело.
В образовавшемся полумраке тускло блестят белые клыки, и ярким жёлтым разгорается серая радужка. Захватывающее зрелище. Об-во-ро-жи-тель…
Мысль обрывается. Шейный платок рвётся вместе с кожей под ней. Бережное обращение Эриху, вероятно, не известно. Ощущения такие, будто его не вампир укусил, а напал оборотень и выгрыз добрый кусок мяса. Шёлк окрашивается в багрово-красный, покрывало стремительно намокает, пропитываясь кровью. Она же стекает с подбородка Эриха, когда тот поднимает голову вновь, отрываясь от его шеи. А Николас так старался быть аккуратным… Напрасный труд.
Он ощупывает рваные края раны, пытаясь оценить нанесённый ущерб, морщится — быстро не затянется, придётся поискать в своём гардеробе что-то плотнее шёлка. Секундой позже оказывается, что у него есть проблемы посерьёзнее. Чёртов шнурок перестаёт сжимать голосовые связки, но Николаса опять вертят, словно он ничего и не весит. Лицо утыкается в постель, брюки спускаются до коленей, ягодицу прожигает новой порции боли от острых зубов.
Николас спохватывается слишком поздно, по стекающей в ложбинку крови уже скользит крупная головка. Он сдавленно мычит, судорожно прикидывая, был ли когда-нибудь Эрих с мужчиной, знает ли, что подобной смазки неподготовленному телу Николаса будет мало? Вампирская регенерация залечит, конечно, но неприятное проникновение ему обеспечено. Барон фон Рифхогель — мужчина выдающийся во всех отношениях.
Николас даже ногой лягнуть ну способен — спущенные брюки сковывают движения. Постель заглушает голос.
— Эрих! Да подожди же!
Призвав на помощь всю свою гибкость, у него всё же получается вывернуться из стальной хватки. Перехватить влажный, замаранный в крови член ладонью, не дав в себя толкнуться. Он пробует достучаться до впавшего в охотничий азарт Эриха:
— Мы же цивилизованные вампиры, неужели нельзя обойтись без насилия?
Чувствовать себя жертвой Николасу непривычно. К счастью, удерживающие его руки расслабляются, давящий сверху вес пропадает, лишь возбуждённый орган остаётся в руке.
— Цивилизованные… — медленно повторяет Эрих, словно очнувшись от сна, едва ли понимая смысл слова.
Николас торопится отвоевать утерянное главенство, пока новая пелена не застлала Эриху здравые рассуждения. Сползает по сбившемуся в комок покрывалу вниз. Царапает удлинившимися ногтями кожу на бёдрах, находит губами член. Лучше ублажать так, чем порванный на лоскуты зад.
Он привык к долгим неторопливым ласкам, вытирать губы платком с вышитой на нём монограммой после каждого укуса, беззаботному щебетанию в процессе… Сейчас от него требуется об этом забыть и просто вбирать в рот как можно глубже, не отворачивая головы и жмурясь от распирающего давления в горле. Ничего очаровательного, прелестного и поэтичного в происходящем нет — только грубое, грязное соитие. Но определённо нескучное.
Нависший над Николасом живот вздрагивает каждый раз, когда он случайно задевает нежную кожу клыками — не специально, проникающий в ноздри тяжёлый аромат крови не даёт им втянуться обратно. Горчащее семя ударяет в горло, и вот от такого напитка Николас бы отказался, но как отпихнуть с себя эту тушу? Он послушно глотает, не видя другого выхода.
Ну, Одетта, подруга называется, могла бы и предупредить, что играть с Эрихом — сомнительная затея… Да и сам способен был догадаться, но тяга к развлечением оказалась сильнее разумных доводов.
Николас выпускает изо рта обмякший член. Собственное неунятое возбуждение болезненной судорогой скручивает пах. Он выбирается из-под Эриха, всматривается в ещё более мрачное, чем до этого, лицо. Взгляд барона останавливается на прокусанной шее, затапливается сожалением и осознанием вины.
— Я… — голос Эриха глух. — Я помогу.
— Ах, какое благородство, — фыркает Николас, перехватывает протянутую руку и направляет вниз. — Помогай. Вот здесь. — И сразу же шипит от слишком сильного сжатия и интенсивности ощущений. — Чёрт, Эрих, себя ты ласкаешь так же?
Лаконичное «да», произнесённое сквозь зубы, вызывает новую усмешку. Спутавшиеся локоны падают на лицо, когда он неверяще качает головой.
— Нежнее, не корову доешь, а аристократа. Хотя я бы тебя и к скотине не подпустил, оторвёшь своими ручищами… — он кладёт свою ладонь поверх руки Эриха, мягко направляет. — Медленнее. Не оттягивай крайнюю плоть так сильно. Не… Ай, ладно, продолжай, как знаешь.
Николас запрокидывает голову и громко стонет от ставшего несколько бережнее, но всё равно бесцеремонного обращения с его членом. Многострадальный затылок уже привычно соприкасается с резным столбиком кровати. Укушенная ягодица трётся об изнанку покрывала, когда он толкается бёдрами в кулак Эриха. Растянуть удовольствие не получается — тонкостям любовной игры барона ещё обучать и обучать. Николас изливается быстро с коротким вскриком.
Цепляется за балдахин, чтобы встать. Мерзкая слабость не даёт это сделать без помощи — крови с него натекло куда больше, чем он успел выпить. Вот уж точно теперь необходимо как следует подкрепиться, только кем?
Отражающаяся в зеркале трюмо картина настроения не улучшает. Укусы выглядят скверно, причёска безнадёжно испорчена, светлые локоны окрасились в красный. Становится понятно, почему Эрих живёт один и ни к кому не приближается. После таких проявлений страсти на человеке живого места не останется.
Одежда тоже испачкана, частично порвана и ничуть не напоминает заказанный у лучшей швеи костюм. Эриху повезло больше — его вещи благоразумно лежали на полу, даже не помялись.
— Объяснять всё это, — Николас выразительно обводит взглядом разворошённую постель, — будешь ты.
Эрих тяжело вздыхает, но Николаса не волнует, как он будет изворачиваться. Пусть хоть сам заделывается горничной и прачкой. Ему бы до дома добраться, не вызвав пересудов. О том, чтобы показаться гостям и выйти через главные двери и речи быть не может. Николас с тоской косится на окно.
Рама поддаётся легко. Он выглядывает на улицу — в столь поздний час прохожих почти нет.
— Позволите позаимствовать ваше пальто, барон? — снова возвращается к обращению на «вы», подчёркивая образовавшуюся дистанцию.
Эрих протягивает пальто, Николас едва ли не тонет в нём. Закутывается, плотнее запахивая воротник. Ткань насквозь пропиталась чужеродным ароматом — холодным, резким, ничуть не похожим на принятые при дворе сладкие духи.
— Уезжайте из Дебрецена, Николас.
Слова ударяют в спину, когда он уже залезает на подоконник.
— О, не волнуйтесь, ни на один день здесь больше не задержусь.
Николас изящно спрыгивает вниз, не видя задумчивого взгляда, с которым его провожает Эрих. Не зная, что выдернутая в пылу борьбы из мочки уха серьга сейчас валяется на постели, а после окажется в кармане у Эриха. Не предполагая, что очень скоро они снова встретятся — в Трансильвании.
Окна особняка освещены десятком люстр, из них льются звуки музыки и переливчатый женский смех. Николас потирает шею, ощущая слабые отголоски боли. Кривит губы в озорной довольной улыбке.
Что ж… Это было что-то новое в его приевшейся до оскомины жизни. Что-то ин-те-рес-но-е.