stromae – l'enfer
Печально нахмурив свои чёрные брови, Сан глядел в окно, вздыхая томно, как-то нехотя прогоняя кислород по лёгким. В руках его стыла невидимым клубком печаль, которую он сам сминал каждый раз и готов был выбросить далеко, чтобы она не возвращалась вновь и вновь в его забытую Богом жизнь. Жизнь. Как сильно он устал ощущать себя опустошённым. Истошным криком в ночи сбивая тревогу, смешанную с крепким дурманным алкоголем, он мечтал влюбиться вновь и отдаться душе чистой и невинной. Чтобы та чистота и невинность смыла его мрачные грехи, чтобы не позволила никому боле управлять его жизнью. Но Сан из раза в раз забывал, что он лишь часть большого механизма, запущенного слишком давно. Запущенного в невозможности остановиться. Его руки предательски затряслись, когда из окна послышался тихий морской шорох. Водная гладь целовала песок, что трепетал перед ней. Касалась гладь песка нежно, чуть слышно, со всей аккуратностью. Песчинки летели следом за водой, смешивались с морской пеной. А высыхая уже не были боле теми. Природный круговорот добавлял в песчаную феерию новые примеси навсегда изменяя ход событий в вечном движении морской пустоши. Сан любил море. Оно было способно забрать его печаль, приумножив своим водным треском его спокойствие. Оно дарило ему умиротворение. И когда-то вольный морской берег подарил ему Её. Красивая, утончённая, тихая, скромная. Немного пугливая, она не шла к нему, скорее пряталась и боялась попасться в лапы зверя. А Сан наблюдал недолго и как дурака повело его уверенно к ней. Напор его девушку сначала хотя и напугал, после привлёк и она, чарованная его взором, шла за ним по пятам, да так и стала вхожа в его с братом дом. Она очаровала обоих братьев своей безгреховностью. Лёгкая улыбка и незримый румянец на щеках её приводили Сана в неминуемый восторг. Она, тихо хохоча из-за шуток Минги, мягко поднимала в смехе плечи, а Сан всё трепетно и нежно за изгибами её хрустальных плеч наблюдал и погибал. Хрупкая. Красивая. Словно бабочка летящая и свободная. Уловимая. Сан боялся, что уловимая. И боялся не зря. Они с братом перебрались в дом на берегу моря, отброшенный от посторонних глаз не так давно. И покуда Сан жил весьма нелюдимо, чаще пропадая дома, готовясь к выставкам, Минги таял без общества. Шумный и прозорливый Минги любил внимание, особенно не гнушался вниманием женщин. Он уповал на сладострастные взгляды, обращённые на его выправку. До чёртиков любил быть желанным. И пока вожделением вокруг был утоплен воздух, Минги был утоплен не только им, но и мыслями о тонких линиях хрупких лапок, чуть заметных, а порой очень ярких орнаментах на трещащих крыльях. Насекомые. Вот что привлекало парня ни меньше, чем любая самая красивая и пышущая желанием девушка. Тем самым горел и Сан. С самого их рождения судьбы братьев были предрешены и они неминуемо были продвинуты в ряды энтомологов. Все мужчины по роду их изучали и страдали участью слабых пред насекомыми. Потому и Она, увидев на стене прозрачные стеклянные рамки, в которых царила мёртвая тишина сухих лап и длинных усиков шарахнулась в сторону и, слегка вскрикнув, отлетела от Минги, врезаясь в Сана. — Что... что это? – Глядела она на иссохшую тушку какого-то жука, тихо вжимаясь в Сана. — Это жук вида белостоматид. Та ещё гнусная тварюга. – Весело хохотнул Минги, углядывая в глазах брата тихое презрение. Сан обнял её за плечи и погладил по ним нежно. — Не бойся, тиииихо, – тихо на ухо шепнул, успокаивая, – это всего лишь наш экспонат. — Вы жуков коллекционируете? – Пугливо как-то глянула на него, а щёки ей горели огнём какого-то ужаса. Сан лишь молча кивнул. Минги вступился в диалог бесхитростно глядя на брата: — Это дело всей нашей жизни. Мы собираем лучшие виды, какие-то по специальному заказу перевозим из города в город, из страны в страну. Жуки могут иметь огромную ценность. Этот, – Минги указал на огромное сухое безжизненное нечто за стеклом, – очень опасный дружок, морской клоп. Сан поймал недавно на берегу, пока он дожирал рыбу. Девушка дёрнулась от нового невесомого прикосновения Сана и, игнорируя так открыто весь этот монолог Минги (на что тот недовольно лишь прищурил свои глаза и недобро глянул на брата), посмотрела на него, мягко, с дрожью в голосе спрашивая: — Ты сам поймал его? Сан глянул в её бездонные глаза и утоп в них, погряз, так тупо и так наивно в её взгляде, что едва ли мог и слова связать. Сердце загромыхало, в груди заюлило чувство безродной тревоги и саднящая печаль в его взгляде стала ей заметна. Проникновенно. На вопрос её он не ответил, а она снова задала, но уже другой и всё тоже ему: — Это было, наверное, опасно? Он выглядит так жутко, Сан. — Я ловко схватил его, орудуя перчатками. На голую руку лезть бы не стал, опыт дело наживное. Ты сильно испугалась? Вся дрожишь... — Немного не по себе, но с тобой не так уж и страшно... – Она оглянулась на Минги и, обращаясь к нему, немного взвинченному, тихо попросила: — А покажете мне ещё что-нибудь из своей коллекции? Так всё и началось. Она приходила изо дня в день в их стены, братья показывали ей самые странные виды, самые редкие и пресловутые, всем известные. Чуть позже они вместе стали ходить в короткие экспедиции и даже выезжали в более серьёзные поездки, где у неё неплохо получалось вылавливать тех или иных жучков. Пусть по началу было не по себе, но чуднóй необычный мир этих двоих привлёк её с невероятной силой. К ним до внутреннего хруста её тянуло и манило и скрыть от них самих это было невозможно. Но по особенному сильно манило её к Сану. Нельзя сказать, что тогда, когда он впервые подошёл она не поразилась им. Напротив, она сошла с ума и девичья душа, упавшая в собственное жерло, трепетала перед ним. Сан ей определённо нравился. Минги же пусть и был хорош собой до невероятного сильно, такой дикой бури в ней не вызывал. Сердце её выбрало Сана. И Сан показал ей невероятный мир умерщвлённых бабочек. Красивое, пусть и трагичное зрелище. И Сан отдал ей так много себя, что она в большей степени словно была уже не сама своя, а сама его. Она ходила, бродила за ним по пятам, босоногая, дышащая дикой истомой с желанием не отпускать его. Робость её постепенно ниспадала, а вуаль обладания им набрасывалась и кричала в немой томности. Чем больше времени она проводила с ним, тем боле меньше стала бояться и стесняться. Они срастались невероятной магией, обволакивающей двоих. Сан так крепко влюбился впервые в жизни. Он трепетал перед ней, он пищал, ластился, нежился от восторга рядом с ней. Сердце его изнывало, обливалось кровью горячей при виде её глаз, её трепетного взгляда, её пухлых губ, с линии которых он срывал стоны тихие и опошленные. Он дурел, глядя на неё. Он стал потерянный в ней одной. Он любил её невыносимо. Вот так просто и спонтанно ворвавшись в его жизнь, любовь, как чувство неизведанное, пусть и самое распространённое, замлело внутри. Он любил прогулки вдоль берега ранним утром или на закате, он любил показывать ей новые границы мира, расширяя её разум. Он любил глядеть, как она удивляется и умилялся выражению её лица: всё такому же чистому и невинному, такому же искреннему. Она всецело ему себя отдавала. И он, дурманным заревом, как подбитый калека, в ней беспросветно потерялся. И позабыл о когда-то существующих ценностях. В совместном сумасшествии прошло почти полгода. Со временем Она перебралась в их дом. Стала спутницей для сердца Сана и путеводной нитью для Минги, что с неприкрытым восторгом глядел, как самозабвенно она отдавалась их нетипичному миру. И тихие шорохи в его гениальной голове не могли не мыслить о выгоде трепещущего эксперимента. И желание в конце концов получить прямой ответ на свой вопрос взял над ним верх. И круговоротом печали отныне стала их тихая, странная, но дотоле мирная жизнь. Сначала Сан не замечал изменений в поведении любимой. Всё шло своим привычным чередом: их работа, вылазки за новыми видами, подготовка к сушке старых, выявление новых взаимосвязей и так по кругу. В немыслимом круговороте всё тихо становилось не так и трепетало перед ним. Сначала он просто стал углядывать, как часто в мирной тишине она, его любимая и неповторимая, нежная и тихая, словно дитя всё ещё такая мягкая и спокойная, платонически глядит и вырисовывает перед ним линии своим желанным для него телом. Он чувствовал неприкрытую похоть от неё, дикий жар скомканного внутри клубка желания. Она всё чаще приходила разгорячённая и сумасшедшая после душа, чистая, пахнущая свежестью. Ластилась к нему под бок, жадно целовала, блуждала руками по его очерченному телу, даря наслаждение одними лишь прикосновениями. Нежно спускалась поцелуями по его коже, игриво хныкала, когда он, ею опьянённый, останавливал и пытался успокоить, а она с ума сходя, забиралась на него сама, ловко орудуя своей хрупкостью и его перед ней притупленностью, двигалась плавно, тихо. Она не давала ему шанса убежать от жарких ласк их бурных ночей. Он держал её крепко в руках, она томно молила губами в бессвязной речи под ним быть его быстрее, изгибалась, извивалась и крича его имя, трепетала всё новыми красками, принимая его в себя и желая этого всё больше и больше. Сан и против бы не мог быть, если бы сумасшествие это не овладевало ей так сильно. Если бы всё это не переходило грань. Если бы однажды она не ворвалась к ним с Минги, мирно решавшими вопросы дальнейшего их будущего, ползущая на четвереньках, взвинченная явно до предела, возбуждённая, вся раскалённая, как сплав, с алыми щеками и томными вздохами. Похоть. В глазах её зияла дикость и похоть. Сан тогда лишь успел мельком заметить, как напрягся Минги, как дёрнулся в желанном глотке его кадык и как на руках брата вздулись вены, провозглашая желания взять её крепко в свои лапы. Но она была его. Сан истерично подлетел, синхронно подхватил её полураздетую за грудки и потащил в комнату. А она и глазом не моргнула, останавливаться в своих приставаниях не стала, полезла на него, такого взбешённого и обессиленного. Всё это выбивало его и в конце концов нарушило мирную жизнь, что теплилась до недавнего времени внутри. Теперь помочь ему не могли ни лунный свет, ни тихий морской шорох. В голове крутилась предательская мысль, что его любовь, сходя с ума от немыслимой похоти в каких-то диких порывах, себя не помня, лезет и на него и в беспамятстве на брата. А, очнувшись, ничего не помня, тихоней сидит и скулит, чешется вся, вяжется в каком-то диком непонимании о том, что она успела натворить. В очередном её приступе необузданного вожделения он сорвался диким зверем. — Да что с тобой, чёрт возьми, не так, – заглянул в её бездонные глаза и ужаснулся их туманности, – и какого хрена ты, такой блаженный, на это глядишь и ни черта не делаешь? – Сан громко гаркнул на Минги и зыркнул на него так ненавистно, что тот, щёлкнув взглядом в ответ, недовольно выдохнул. — Помнишь мушку индийскую? И Сан почернел тучей. Он глянул на брата, сорвав в его взгляде мелькнувший страх, но вместе с тем и интерес. Девушка болталась в его руках бессвязной хныкающей истерией, липла, нежилась, пусть слегка напуганная, но явно желающая, чтобы её отымели прямо сейчас и неплохо бы двое разом. Она пищала от желания. Сан же взрывался от чувства негодования. — Ты сука вывел этот блядский афродизиак? — Да и я... Перед глазами Сана предательски мелькало это зелёное насекомое, именуемое шпанской мушкой, яд которого являлся прямым возбудителем для женского организма. В средние века он доводил женщин до экстаза сумасшествия, те бросались с утёсов, неудовлетворённые желанием. В их последнюю экспедицию в Индию Минги эту мушку изловил, и, изучая со всех сторон, загорелся безумством, которое, как Сану опрометчиво показалось, в брате угасло. Но Минги, встретив тогда её, углядев её невинностью, не стал чураться и чувств брата, решил в качестве подопытной попробовать тот чудо-концентрат из жука. А, лишь только начав, остановиться у Минги не вышло. — И ты затравил им её? Ты что с ней сделал, на кого ты сделал её похожей, Минги? И это был крах. Темнота перед глазами сменилась пеленой ненависти, Сан больно сжимал руку трепещущейся рядом девушки, на что та тихо постанывала и скулила. — Ты сломаешь ей руку! – Рычал Минги. Сан, надломленный собственными чувства, схватил её за плечи и, пытаясь в дикой агонии уловить хоть что-то родное, что когда-то в её глазах было, предательски посмотрел немой мольбой в её зеницы. — Санни, я так тебя хочу... но мне немного больно, – пищала в его тисках, но старалась руками цепляться вязко, таращась с уже явной невозможностью себе и своему навязанному желанию шпанской мушки противостоять. — Блять, – вырвалось кротко и так отчаянно, – что с тобой стало... И из глаз его полились слёзы, какие-то дурацкие, слабые, немощные и совершенно ни к чему бы они были сейчас. Сан оттолкнул её в каких-то чувствах совершенно запутанных и несоизмеримых ни с чем. Минги, испугавшись, что девушка от такого толчка повалится кубарем, полетел было к ней, но был подбит тяжёлым ударом кулака в точёную скулу, а потом в глаз, в плечо. Сан повалил его и в слепом небытие стал наносить хаотичные удары. Но они прекратились тогда, когда оба брата услышали тихий смешок и пристраивающуюся рядом явно не для драки девушку. Сан взбесился в какой-то истерии и, встав, как оловянный солдатик, окинул взглядом лежащих двоих на полу. Минги в ссадинах и с разбитым носом, и её, желавшую заполучить в такой борьбе хоть немного нежности для себя. Себя не помня, он вылетел из дома, трепеща нутром и крича немым криком о своём отчаянии. Он полетел на берег, рухнул на песок. Хотелось зареветь нечеловеческим криком, но голову оглушила тишина. Ослепительная ночь постепенно окутала его прохладой. Природа истошно пыталась дарить ему своё спокойствие. Сан глядел на водную гладь и прислушивался к её шуму. Он всё смотрел и смотрел и в душе у него зарождалась всё новая и с минутой каждой большая дыра. Жизнь его поломалась, как нечто хрупкое и так глупо, так странно. Так несправедливо.******
Сквозь время вспоминая это, сидя спустя много-много лет на том же берегу, Сан тихо хмурится и глаза его предательски слезятся. С Минги он не общается с того самого момента, на насекомых боле не смотрит, а свою шпанскую мушку в ту ночь он видел последний раз не в стенах клиники. Справившись с эмоциями, совладав со всем, что в нём бушевало, взяв ответственность за дурость брата, он взял её и с болью в душе, всё ещё проживающий свою агонию, отвёз в лечебницу. Состояние её было критичным. Яд в организме распространился мягкой патокой и повлиял слишком сильно на нервную систему, расшатывая ту до предела. Так она и не смогла оправится до конца. И сколько бы Сан к ней не пытался приблизиться, пугаясь и убегая от него, его любовь пряталась от него в подворотнях лечебницы, истошно вопя и крича воплями дикими. Психика её была порушена. Жизнь Сана прежней боле и не стала. Однажды, прогуливаясь по парку, Сан остановился подышать глубже воздухом чистым и лёгким. Справа тихо сползали вниз ветви дерева. Что-то мелькнуло поодаль и взгляд его упал на переливающееся зелёное нечто на листке. То была шпанская мушка, тихо поедающая зелёную листву в мирном небытие его сломанного разума.