Падальщик

      Фазаны. Все они инвалиды и стоит уточнить, что не в плане ума, а плане физических возможностей, кроме Кита. Но Эрику на эти уточнения было по барабану, потому что он знал, что они были ему врагами и не скрывали этого под нарочитой маской вежливости даже в столовой, где все дети дома смешивались. Любимчики Акулы без потаённой злости толкали и упрекали Циммермана во всём, в чём только можно.       Даже в том, что у него, мать твою за ногу, ой, то есть руку, нет возможности ходить. А особенно упрекали причину, из-за которой у него нет этой возможности. Ну получил он травму, когда на лыжах хотел прокатиться, не повезло в этот роковой раз и что? Им-то что? На что им возмущаться этому факту?       Поэтому, каждый чёртов раз, когда он падал с коляски на пол и Кит скорее из-за своих возможностей, нежели из акта милосердия его поднимал, в Эрика бросали взбеленившиеся взгляды со всем тем стервозным смрадом, что возможно выжать из этих педантичных Фазанов. А злость из них выжимал Циммерман баками в пятьдесят литров. И это только из-за своего существования!       Вот так и начинается каждая причина того или иного комплекса. Или причина позлиться на какие-то, казалось бы, мелочи. Хотя не такая уж это и мелочь, если подумать. Ежедневный полив ядовитыми взглядами и раскаляющийся внутри металл злости от обсуждений Фазанами в свободное время. Причём свободным время становится сразу, как только Эрик выезжает за пределы комнаты. И плевать им будет, что тот далеко и не уехал и вполне всё слышит, дверь прикроют и всё.       И он не мог никак этому противостоять. Или "противосидеть" хотя бы. Потому что все Фазаны, кроме него одного – стопроцентные любимчики и чуть ли не родные дети их директора Акулы, именно настолько они похожи в своей дотошности и желании быть лучшими. Хотя, почему "быть"? Они считали, что были лучшими.       И похожи они были и в отвратительном моральном облике. Именно это наконец озаряет Эрика, когда он сидит напротив этого морщинистого лица в поношенном пиджаке и со злобной ухмылкой. С этой рожей ему стоило сыграть в пирата из какой-нибудь книги Жюль Верна, или что там Фазаны заставляли его читать?       В любом случае, Эрик предпочёл сейчас смотреть на пожароогнетушитель над стариком, пока тот проскрипел что-то про то, что он не упадёт. А хотелось этого очень сильно. Его и так вызвали по идиотской причине – красные кроссовки. Нет, Циммерман понимал, что не только из-за этого. Он не устраивает Фазанов вообще, но ярко всего ему запомнились три причины, из которых две обсудили на собрании: курение и кроссовки. А ещё то, что он, в отличии от правильных и ловких Фазанов падает.       Колясник смотрит незаинтересованно, глаза его будто становятся прозрачными, а он сам витает в пушистых и мягких облаках, пока Акула разражается пышными речами о том, какой он наглец и бестолочь, что порочит великую судьбу и репутацию славных и послушных Фазанов.       А думает парень о том, что незадолго до того собрания, его спалил некий Сфинкс из Четвёртой, что дал ему кличку "Курильщик" за то, что он делает три раза в неделю вылазки в неиспользуемый учительский туалет и курит дешёвые сигареты в тайне от всех.       Так новость о том, что курящий Фазан получил кличку, разлетелась по всему Дому и уже позже, после собрания Фазанов его обсмеяли, сказали, что он – Падальщик. Только он не мрачная птица, что поддерживает санитарию в пустынных округах, а падает и курит. Падальщик.       С новой кличкой, Курильщик хмурит брови и надеется, что эта кличка к нему не приживётся. Он всё же возвращается к директору, говорящему о том, что его переведут в другую группу и Курильщик уже понимает, что это сделано не для его благополучия и это вовсе не милосердно данная ему попытка номер два.       Курильщика выгнали из группы Фазанов, что заморочились и дружно подписали заявление на то, чтобы его перевели в менее уважаемую в лице взрослых первого этажа группу, откуда его тоже выдворят.       Только в следующей группе заморачиваться не будут. И его выгонят уже из Дома. Фазаны будут целы и невредимы вместе с их репутацией, а вот Курильщик останется в гнилой квартире с равнодушным ко всему алкоголиком–отцом.       И Курильщика перевели. В Четвёртую. Причём в Кофейнике его заботливо предупредили о нелюбви к часам у одного воспитанника. Эрик слишком упёртый для подобного, хоть и придерживался строгих правил Фазанов. Только чтобы не быть ещё больше гонимым ими.       Однако часов на виду он не держал. Он пообещал, что схватится за Четвёртую как можно крепче и доживёт до выпуска, даже если то, что творится у них прямо противоположно привычным Фазаньим устоям. Здесь не было белых простыней на каждой кровати, не было телевизора и стойкого графика.       Адекватности местных не позавидуешь, но в отличии от Фазанов у них не было тех железных рамок и желания прикопаться ко всему. Всё, что здесь происходит – это безграничность и мусорные кучи чуть ли не до потолка, только не на полу, Слепой уже заставил Лэри ночевать с собственными ботинками. А ещё у них с десятка страшных историй, среди рассказчиков которых он не нашёл Чёрного.       После осознания происходящего и всего того дерьма, к которому стоит привыкнуть в независимости от того хочешь ты этого или нет, он обратил внимание именно на него. Ясные голубые глаза, что отсвечивали серьёзностью и здравым умом, светлый ёршик волос и презрительные взгляды на состайников, призывающие их остановить этот зоопарк.       Курильщик не до конца понимал, чем он так выделялся от остальных. После смерти Помпея, после того, как Эрик понял, что даже если Дом – это игра, то игра жестокая и с чернотой до потолка, парень забыл про белобрысого, но длилось это не долго.       Вся стая ушла к Лорду, из-за чего в комнате было тихо, что можно услышать стук своего сердца. А ещё можно было с удовольствием попа́дать всласть, потому что никто не побежит его поднимать и заставлять чувствовать себя ущербно, ежась от придирчивых взглядов Фазанов там, где их даже не было. Они вообще заняты. Ар Гуль недавно ушёл же, вот они поют там свои торжественные гимны, а про Курильщика и вовсе забыли. Злостные поросята, что сдали его, пытались пригласить, сказали, чтобы он приходил. Приходил, чёрт.       Но вскоре тишина надоела, ибо для комнаты, где царил шум и гам, где что-то вечно ломалось и это как правило был Курильщик, где был бардак и самое страшное – Табаки, всё это было неестественно. Вот Курильщик и выехал за пределы спальни, к перекрёстку. К перекрёстку, где он понял, кто такой Чёрный. Где он понял, что не один.       По итогу они с Чёрным сдружились, хотя после посещения Лорда состайники и говорили, что он не с тем человеком связался. Но та правда о Сфинксе, которую Чёрный ему поведал тогда, ничего не перебьёт.       И Курильщик начал бояться. Бояться безрукого лысого Сфинкса. Можно сказать кота. И всё потому что картинка того, как он идёт на самого красивого человека в Доме и наступает на его ноги, заставляя плакать и всё равно ползать, стояла как вода в озере, которую беспокоит лишь ветер, изредка касающийся водной глади.       Вместо ветра у Курильщика теперь был Чёрный. Они часто переговаривались, если случалась какая-то нелепица, которую Четвёртая называла каким-нибудь покаянием в грехах или прочей мистикой. Или очередным праздником Табаки. Ну конечно, ещё один сказочник.       Со временем Курильщик совершал побеги (или "пое́зды"?) в комнату Псов. С этого всё и началось. Разбросанные вещи Псов стекали с их кроватей сразу же, как Чёрный уходил тренироваться. Как настоящие собаки, они разваливались прямо на полу лужицами с чёрными полосками – ошейниками.       И во всей этой груде вещей, неряшливый и спешащий Курильщик находил своё место. Ибо выезжал с комнаты он только после того, как колёса попробуют на вкус шмотки Псов пару десятков раз и Эрик, резко проведя по колёсам, при этом еле коснувшись их, полетит корпусом вверх, а потом шмякнется вниз.       И Псы, не сказав ни единого слова в его сторону, молча пойдут поднимать парня ещё до того, как он что-то успеет сделать сам.       «Попробуешь зацепиться за коляску и она полетит вместе с тобой. И накроется твоя попытка медным тазом», — сказал один из них. А другой добавил: «А ты тоже накроешься, только коляской».       И как бы не хотелось говорить и признавать этого, но они были правы. Эрик от того и "Падальщик" даже в Четвёртой, что в отличии от ловких и маневренных Лорда и Табаки (пусть первый не от хорошей жизни обучился этой ловкости) умудряется сделать ещё хуже своими попытками не быть обузой.       Курильщик даже утром выловил вожака и спрашивал, не пришлось ли Чёрному, знающему об этих ежеминутных сюрах, но не знающий точно, как реагирует парень, когда кому-то приходится его поднимать, просить Псов о помощи Эрику. В ответ – глаза по пять копеек, а вечером уже более подробный рассказ о их со Сфинксом "детских потехах", а точнее их причины и то, как это повлияло на Чёрного.       Колясник, пусть и с недоверием в своих разжёванных во время этого разговора губах и бегающих по Чёрному глазах, но принял это как должный факт. Чёрному действительно не было причин ему врать. Тем более, пусть их отношения и были неоднозначны в некоторых моментах, но они лучшие друзья и скрывать что-то друг от друга не было смысла.       Но Чёрный решил воспринять подобные вещи – проблемой. Поэтому сначала он приглашал Курильщика на тренировки, сам уводя его от сомнительных с началом его отсутствия Псов. Они конечно получше Четвёртой, но то, какие сокрушительные песчаные бури проходятся по их мозгам день ото дня... Чёрный способен был придержать их за шипастые ошейники, чем и занимался, когда вступил на пост вожака.       В общем-то, продолжалось это недолго. Эрик, когда его снова начал увозить из комнаты Чёрный, высказал своё несмелое, но не терпящее возражений "нет". После своего пикета он всячески уводил глаза от зрительного контакта с псиным вожаком и зажимал себе щёки предплечьями, откидывая голову назад.       Со всем уважением к Чёрному, а этого уважения было не мало, ибо кроме него для Курильщика особо и не было того, кого он мог уважить, Эрик извинился и в попытках вырваться, будто Чёрный его насильно всё то время вёз, он снова падает вниз. На этот раз вместе с перевёрнутой на него же коляской, ибо он не отпустил ручки когда надо было.       Со своих скрипучих кроватей Псы смотрят, как их вожак с беспокойством в голубых глазах выуживает пищащего парня, поднимая на руки. Вожак меняется в лице, брови хмурятся, а хватка становится железной. Он качает головой и всё же выносит Курильщика, кинув своим подопечным:       — Коляску не трогать. ***       А Курильщик, потирая ушиб на голове подмечает, что руки Чёрного его… успокаивают. Хватка может и крепкая, но нет ни намёка на то, что это сделано из-за накатившей на Чёрного злости. Он тихо благодарит Чёрного, чей нервный взгляд рассеивается в распахнутых глазницах.       — За что? — спрашивает Чёрный, идя в направлении к залу. Курильщика пугает перспектива совершить аутинг одними своими эмоциями и мимикой. Потому что только из-за этого он отказался сегодня ехать под предводительством Чёрного.       — Ну, за то что вытащил, я полагаю, — Курильщик еле заметно дрожит, желая как-нибудь всосать или вдавить свои глазёнки в орбиты. Голубые глаза так и окатывают ледяной водой. Даже напоминает историю о том, как Чёрный закалялся зимой.       — А? Это? — Чёрный перехватывает Эрика, а тот боясь упасть хватается за его шею бледными руками, что преспокойно лежали на животе и утыкается лицом в ключицу, прячась. Чёрный морщится, поджимая губы, а щёки будто раскрасили нехилым ударом по лицу. Но удар был не в щёки, а в сердце. — Так это дело совести и гуманизма. Черти вроде Сфинкса даже коляску бы не поставили.       — Это было бы проблематично с граблями, тем более коляска под пятнадцать килограмм, — буркнул Курильщик, отнимая голову и смотря на уже более менее спокойного Чёрного, что скачет внимательным взглядом между ним и дорогой длинного коридора. Спортивный зал кажется безнадёжно далёким.       — С граблями или без граблей – Сфинкс останется Сфинксом, — неоднозначно фыркая, Чёрный смотрит перед собой, сжимая предплечье Эрика, чтобы иметь связь с реальностью, пока вспоминает все выкрутасы Сфинкса после Могильника. — Дерзким и умрямым садистом, готовым передёрнуть всех в Доме, лишь бы его указ выполнили, — он сжимает зубы и корчится.       Какое-то время между ними была тишина и лёгкий звук шуршания обуви. Сейчас раннее утро, никому нет дела до коридора, все лишь досыпывают свои "пять минут" длиной в час, два или три.       — Язык не поворачивается того назвать инвалидом, знаешь? Да и не надо оно никому. — пользуясь случаем не быть убитыми вместе с Эриком, Чёрный позволяет себе сказать немного плохого о главной "мамке–манипуляторше" Дома. — Проблемы если и убавятся "благодаря" ему, то только из-за того, что на фоне неурядиц которые может учинить Сфинкс, более ранние проблемы будут тускнеть и не казаться настолько значимыми.       Циммерман кивает. Он понимает его, хорошо понимает. И если первый раз это вызывало раздражение и жалость, то сейчас он лишь выдыхает с облегчением и чуть ли не со спокойствием Средиземного моря. Так они и добираются до спортивного зала и ему становится страшно не от того, что он может выдать себя и всю свою сущность, а от того, что придётся проститься с тёплыми и такими заботливо держащими его руками Чёрного. И как его в зал затащить умудрился? Непонятно.       Однако, после того как они зашли, Чёрный не идёт вытаскивать из инвентарки мат для Эрика. Он не выпускает его из рук, даже когда Курильщик неосознанно трогает его бицепс, нервничая от того, что будет дальше. Ушиб на голове снова начинает побаливать, напоминая о себе. А дальше… как ни в чём не бывало, Чёрный встаёт перед шкафчиком в тёмной инвентарной зала и просит открыть шкаф и достать аптечку.       Курильщик достал аптечку и принялся изучать Чёрного, на котором ни единой царапинки или какого-то растяжения. Да и не стал бы он Эрика по Дому таскать, если бы были какие-то значительные травмы у Чёрного, а тащиться за аптечкой из-за мелкой красной полоски нет смысла.       — Эрик, — Чёрный – единственный в Доме, кто знал его настоящее имя. Так, чтобы можно было найти друг друга в Наружности, если что-то пойдёт не так. — Ты чего? — еле заметно дрожа от пристального внимания друга, Чёрный постарался не запинаться перед ним.       — Не понимаю, к чему нам аптечка, — просто ответил Курильщик, уже смотря перед собой и рассматривая белый, местами потёртый чемоданчик с блёклым красным крестом. Чёрный взял себя в руки и отмёл собственную дрожь, серьёзно уставившись на Курильщика.       — Ты ушибся, Курильщик, разве нет? — Чёрный поднял голову, но глаза он опустил, чтобы смотреть на Курильщика, который провел по примерному месту шишки и недовольно скорчившись, а потом исподлобья посмотрел на парня и кивнул с отблеском вины в карих глазах. Чёрный был удовлетворён этим исходом.       — Начнём, Эрик?       — Да, — всё же осознавая, что с сильными руками придётся расстаться, Курильщик съёжился, когда Чёрный опускал его на сине–красный мат.       Чёрный с пыхтением и раздраженным фырканьем открывает аптечку с ржавыми магнитными застёжками и оттуда валит пар. Курильщик удивился бы этому, если бы не дурная боль в голове, что усилилась сразу, как его переложили. Вожак Псов в это время достаёт компресс, а у Эрика тихонько мечется мысль, что аптечка только для этого компресса и заводилась.       Чёрный немного грубовато по меркам Фазанов и очень нежно по меркам Четвёртой растолкал его. Эрик раскрыл глаза, ибо его попросили перевернуться. Циммерман лишь пожелал, чтобы он не упал с пяти сантиметров губчатого мата. И перевернулся. Без потерь.       Вожак Псов начал щупать голову, находясь в бесконечной тишине, что успокаивала их обоих, отгораживая от этого непонятного в своих традициях и надписях на стенах, Дома. Положив компресс, Чёрный начал гладить Курильщика, чья боль в голове стихла и растворилась в мягких прикосновениях друга, что будоражили его.       Курильщик удручённо вздыхает. Мысль о том, что в какой-то момент эти руки не будут его касаться, периодически колола в сердце, заранее вышивая яркое, но по значению тусклое и бледное, въевшиеся в миллионы сердец и их же погубившее одиночество.       Курильщик лежал на животе и не верил, что такое возможно. Сначала общаться на серьёзные и волнующие темы, потом высказывать это: "Поэтому мне с тобой легко", катить по тёмному коридору, дав фонарик и остановиться, чтобы Курильщик просто посмотрел на быка!       Циммерману хотелось курить. Забить голову никотином, чтобы сжечь едким паром слишком любимого им Чёрного, оттемняя серым пеплом его блондинистые волосы, потому что надоело. Надоело падать и быть поднятым Псами, а сегодня их вожаком. Надоело быть униженным в глазах Фазанов, непринятым Четвёртой и опозоренным в лице Чёрного.       Эрик неосознанно сжимал кулаки, а когда осознал, то не знал, кому или чему здесь хочет врезать. Он понимает: Чёрный не виноват, он лишь старается быть хорошим человеком, оттирая своё черное и глубокое пятно вины перед гордым Сфинксом, что сейчас уже не был жалким Кузнечиком.       И пока мысли вились чёрными тонкими нитками, пересекаясь с друг другом и сокращая между собой расстояние, превращаясь в чёрный, искрящийся нередкими красными нитками злости, обиды и стыда, впутывая во всё это Курильщика, Чёрный имел блаженный вид ангела. Голубоглазый, с короткими светлыми волосами он был до ужаса правильным, но не дотошным как Фазаны.       — Эрик, а почему ты спросил тогда про Псов? Ну, мол, то что они тебя "извечно", как ты выразился, поднимают, — как бы невзначай спрашивает Чёрный, оглядываясь за спину и будто ожидая цербера из пыли и тьмы мелкой каморки, называемой инвентарной комнатой.       — Мм, — Курильщик зажмурил глаза до ярких геометрических кругов в темноте закрытых глаз, и промотал в голове вопрос Чёрного ещё раз. — Мне не нравится, когда кому-то приходится меня поднимать. И не надо тут смеяться, это с Фазанов пошло, над ними и "ржи". — Чёрный и не собирался смеяться с такого своеобразного комплекса, но с последнего слова очень хотелось.       Поэтому щёки он прикусил, а сам лишь усерднее начал гладить и мять спину Курильщика, получая от того лишь знаки полного удовлетворения. Поняв, что волна смеха прошла неочевидным штормом, который по желанию можно было услышать, он разжал боковые зубы.       — Нравится? — снова спросил Чёрный, аккуратно сжав плечо почти заснувшего со всеми своими клубками ниток в голове и ниоткуда взявшимся дымом в лёгких.       — А? Что именно? — Курильщик разлепил глаза, всевозможные чёрно–красные нитки завились на неопрятные окурки от сигарет и были сложены в другое место. Он знал, их потом размотает очередная беспокойная ночь Курильщика, если тот не найдёт предлог поспать с Чёрным в кровати. Главный плюс Четвёртой в том, что там на постоянной основе можно найти как минимум три мероприятия, из-за которых вам стоит оттуда бежать. У Птиц такого изобилия традиций нет.       Чёрный удивился вопросу. Или почувствовал неловкость от того, что придётся придаваться конкретике и уточнять, что он такого интересного с Курильщиком делает.       — Ну плечи массирую там, на руках таскаю, — Чёрный продолжал гладить плечо Курильщика, надавливая большим пальцем и создавая круговые движения. Может, перенервничал, а может решил отвлечь Эрика, чтобы тот промолчал, нежась в прикосновениях.       — Ну, как сказать, — Курильщик повернул голову, всё ещё сдерживаясь от того, чтобы не мычать от удовольствия, постанывая. Это будет не очень однозначным жестом. По крайней мере, для друзей.       Чёрный вздрогнул, уже одёргивая руку, но вернул её, потому что Курильщику так и так надо делать массаж, вне зависимости от того, нравится ему это или нет. Ну, а может Чёрный просто прикрывается этим, пока Эрика прикрывает сонная пелена, что обнажила откровенность.       — Мне больше нравятся твои руки, — зевает Циммерман. Осознание чего-то неверного в этом предложении мечется, но мечется настолько быстро, что расслабленный разум не удосуживает себя хотя бы метаморфической возможности погнаться и понять, что не так.       Чёрный в это время неистово краснеет, второй рукой поправляя наполовину растаявший компресс. Щёки снова окрасили ударом сильной ладони и заставили расходиться по лицу пятнами, а температуру тела повысили. На тренировке можно было спихнуть это на энергичность занятий, чтобы не выдавать себя Курильщику, но здесь… Не дай боже он повернётся и увидит его лицо!       — Знаешь, я бы мог бесконечно падать, лишь бы ты меня поднимал, — Эрик хихикнул, нисколько не принимая участия в тушении пылающих костров на щеках белобрысого. Он лишь подливал бензина или зажигал об эти щёки метафорические сигареты в виде вот таких смешков.       — Падальщик, — вздохнул Чёрный, стараясь звучать грубо и серьёзно, но будучи с густым румянцем, разлившемся закатом на щеках и с волнующимся взглядом влюблённого всё это катилось в топкую, затягивающую адину.       Курильщик поворочался, потихоньку проснувшись. Серым облаком нависла угроза узреть краснощёкого "индейца" Чёрного. Но он не повернулся, лишь растормошив себя и сердце Чёрного. Отчего конкретно – непонятно, может от милоты своего сонного существа или от испуга.       Курильщик, кое-как улёгшись, заливисто засмеялся, стараясь не катать компресс на голове, словно верблюд. И не теряя времени даром, Чёрный поддался этому мгновению. Потом он его спросит, а сейчас лучше наслаждаться, думает Чёрный.