Тьма заразна

      Для Ровер предметы, люди, события — отработанный этап. Те, что встречаются и уходят по велению судьбы. Сугубо личное, гораздо глубже переживаний об исчезнувшей планете, гораздо больше напоминающее ей самой о том, что сейчас так важно и ради чего стоит двигаться дальше.       Ее ответ самозабвенно «Нет».       В темницах Цзиньчжоу темнее, чем было изначально. Темнее, по крайней мере, чем представляла она, чем описывала Саньхуа, но девушка не боится темноты, тихим стуком отражающейся шагами позади. Ровер остается спокойной, смотрит вокруг с осторожностью, широко распахивая глаза, словно раненый зверь, не пытаясь найти ничего, кроме двери выхода.       Зря, зря, зря.       Ровер мчится вслед за светом, словно потерянный мотылек летит к огоньку сквозь холодную тьму и слышно, как она трепещет в аккомпанемент разрушению в кратком миге заслуженного покоя. Ровер не хочется гореть в пламени, вспоминать и забывать заново – глупо в своей золотой морали и, тем не менее, она устремляется вперед, приближаясь до опасного близко. В глазах вспыхивают блики, отвратительно слепит, двоится – искреннее, наивное существо, ничего не знающее о зловещей природе света       В темницах Цзиньчжоу темнее, чем когда туда уходил Скар, разумеется, по воле Госпожи магистра. Оттенки светлых волос потускнели в приглушенном мраке; тени окутали утонченные черты лица, шлифованные скулы, и слишком темница Цзиньчжоу темна для такого как он. В темницах Цзиньчжоу тише, чем должно быть для места заключения преступников и беснующихся рейнджеров. На метры вокруг не слышно ничего, кроме хриплого дыхания и стуков лезвия о холодный камень под ногами – ритмичных, как часы отсчитывают секунды, пока их не разобьют...       Суть его всякое — насмешка судьбы, жестокая шутка: не хочет переубеждать такую, как она, хочет обладать ей, хочет ее погубить, дело вот в чем – коллекция их гордости.       Он ведет ее дальше от присутствия Цзиньси, кружит вокруг нее мягкими, осторожными шагами, будто бы дело не в битве. В убеждениях? В неизвестном сходстве? Откуда он может ее знать, если она проснулась едва неделю назад? Почувствовал ее приход? Исчезающая малая часть ее помутившегося рассудка безжалостно напоминала, вдруг вырывая из грустных мыслей: он не оступился, и если нужно, повторит все снова и снова. У Фракцидуса планы не должны закончиться по чьей-то безжалостной прихоти, не так, не там, в сумраке порталов и непонимания, не так глупо, быстро и позорно.       – Ты как дикий огонь, – Скар упрямится, словно бы пытаясь вывести ее на разговор, разворачивая карту крапом к девушке – такую же однообразно темную, как ту самую, что вручил в первую встречу, – и бросает под ноги, слишком сфокусированный на сражении, чтобы озадачиться тем, как вздрагивает она. – Необузданный и непреклонно свирепый огонь.       — Да и да, — лжет Ровер без капли раскаяния. – Что-нибудь еще?       «Ни за что», — думает она, выдыхая резко, и страх в груди вспыхивает снова напуганным роем бабочек. Ее мысли не слажены, и он не различает их. Все это глупо, глупо: утраченная память, новый мир, метки, стражи, безумный фанатик с картами следует за ней. Одержимость в нем на грани маниакальной и почти безобидные навыки убеждения – пропавшая из реальности ЯнЯн, сказки и угроза потерять голову.       Она не могла сравниться с ним во владении клинками, глубине познаний и боевом опыте в одной конкретной стезе. Но всегда можно попытаться, ведь друзья и многие первые встречные полагаются и надеются на нее, зазря придумывая ложные надежды и не отвечая на вопросы. Вопросы...       «Мой ответ «нет»», – напоминает себе Ровер, но не успевает, правда, поразмыслить и объявить, что не согласна с ним, уклоняясь от очередного смертоносного пламени. Ударяет в глаза, ударяет уязвимо, и просчитанный вовремя маневр оттягивает момент, когда она расплавится прямо перед ним. Слишком много различий и вероятностей, и спокойнее от этого не становится, потому что для него такой союзник, как резонатор с непонятым могуществом, пусть даже временный, ценнее, чем можно было бы предположить.       – Ты была бы интересным пополнением в наших рядах, – Ровер фыркает нарочито громко, достаточно, чтобы выразить свое недовольство, но от предложения по спине пробегает ледяная дрожь, подкашивая предательски колени.       – Я не изменю решения и не присоединюсь к кому бы то ни было, Скар.       – Ты причиняешь мне боль, Ро-о-вер, – он сдавленно усмехается, наигранно хватаясь за сердце, и переводит взгляд вверх, в бездонную пустоту, ступая следом. Новое имя режет слух, хоть она слышит его не впервые, но не восхищенно-с-обожанием тем голосом, что его произнес.       Нет.       Скар в неожиданном миге перехватывает за запястье ее руку, направившую лезвие прямо к шее, достаточно реагируя, хватаясь другой за плечо, и кружит девушку вокруг своей оси под стук каблуков – не в такт танцу, не под мелодию. Его пальцы на ее коже кажутся обжигающими, и Ровер громко сглатывает, выворачивается, но одеревеневшие пальцы свободной руки хватают лишь воздух. Хочется оттолкнуть его, избежать омерзительных прикосновений, потому что ничего дружелюбного в нем нет.       — Нет! — и снова, она не собирается сотрудничать с таким, как он и остальные члены. Отступает. — Нет, нет, нет.       Зал заливает ослепительный свет столкнувшихся элементов – золотого и алого, – они рождаются в одно и то же время и, встретившись, поглощают друг друга. Рука с мечом не дрожит и встречает выпады все так же уверенно и умело.       Так возмутительно.       Так необходимо       – Не хочу, чтобы меня воспринимали как орудие, – она, наконец, говорит вслух и отходит дальше в темный коридор прежде, чем он смог бы сократить расстояние в несколько шагов и атаковать в ответ. Прежде, чем коснулся бы грудной клетки, и, возможно, вырвал из нее сердце. Прежде, чем она решилась бы использовать силу по назначению, утонув в золоте.       Скар ухмыляется, хотя проще было бы сказать, улыбается, не отрывая взгляда. Смотрит страшно безотчетно и беззастенчиво безумно, фокусируясь на ее профиле – Ровер чувствует это даже на расстоянии, но тело ее не слушается. Желудок буквально скручивается в узел, и она сама не понимает, отчего такой прилив адреналина циркулирует в ее крови – не то от боя, не то чужого необъяснимого восхищения перед обесцененным отголоском бытия.       Она пользуется замешательством и колеблется секунду, легко перебирая мир, подставляя то к себе, то к той, кем должна стать – все глупо. Глупо, так что не поймешь, где заканчивается сражение, попытка защититься или проверка силы, когда она слышит, как он говорит фразы вкрадчиво пониженным голосом, заговорщическим шепотом, каким интригующе вещают о тайнах, вперемешку со смехом.       – Думаешь, я вижу в тебе средство для достижения цели, Ровер, о, Ровер? – он протягивает к ней руку, глядя на нее сверху вниз перед тем, как Ровер приходит в себя, почти чувствуя упущение желаемого перемирия и то, как его дыхание оседает на коже, несмотря на расстояние. – Ты лишь раскроешь свои силы, послужишь отправной точкой.       – Не соглашусь даже ради ответов, – она наставляет лезвие в его сторону, и першение в горле раздражает само нутро от едва сдерживаемой ярости.       – Боишься довериться, да?       В необычных глазах ни доли гнева, но Ровер мрачнеет сильнее целиком и полностью от его внутренней радости: Скар буквально светится, сочится оптимизмом, а на губах – оскал хищника, неописуемый азарт. Ведь он не глупый и понимает, что как бы как она ни противилась, она – та, кто подходит больше всего. Способная к послушанию, рвущаяся к нарушениям. Фракцидус с ней – единство. Черное и белое. Свет и тьма. Носитель и эхо...       Скар скалится, улыбается – новая карта снова распадается на искры между его пальцами, только те на сей раз летят в ее направлении, подсвеченные ярко, и гаснут, не смея соприкоснуться с кожей. Ровер раздумывает дольше, чем нужно, будто в самом деле не знает ответ, который, в свою очередь, решает все.       – Если бы я кому-то доверяла, это уничтожило бы меня.       Он не прав. Они разные, не части друг друга. Две стороны одной монеты. Две грани, различные слишком сильно. Скар не убежит, не уйдет на юг, север, запад или восток, пока не переменит цвета на алый и черный. У него выжженная земля и четыре стороны света, выбирай любую – все равно попадешь в ад, где потерянная она, угасающая, картина кровью в его руках. Скар, несмотря на удавшийся побег, опасен, чужак, способный причинить им вред, если пожелает.       Ровер смотрит на его неподвижную фигуру независимо, по-одиночьи дико – все ускользает, все рушится, смешивается: мысли, звуки, образы, тактильные ощущения, что-то дергает изнутри за нитки, оттого хочется схватить дурака, вышедшего к ней из ниоткуда, и с яростью встряхнуть, спросить, ударить так, будто удастся вытрясти решения всех неразрешимых по своей сути проблем лишь бы кто угодно ответил, какую сделку нечто заключило без ее на то согласия. Что произошло и почему? Зачем? Для чего она здесь? Ради целей глобальных или извращенного вида пытки? Из-за опустошения? Сумасшествия? Кратковременного шока?       Скар наблюдает за потерей контроля над эмоциями, покачивая головой слегка и улыбаясь краем губ, и не отвлекается, опасно склоняясь под дьявольски-алой лампой, светящей тревожно о тревоге. Знает, что девушка с меткой дрожит, но сгорает от любопытства, дышит к нему презрением, потаенной ненавистью – глаза наполнены каплей черноты, не мешающей тому крохотному ничего, что искрит между ними, взывающей к похожим на нее.       – Помнишь сказку о черной бляшке, Ровер? – под властью темноты Скар обретает вопиюще знакомые черты, встречаясь с пустым, выжженным взглядом, ограждающим от любого неосторожного движения. – Сказка, в которой обманули всех, включая тебя.              – Я не стану слушать твои проповеди, – Ровер выпрямляется, отступая на шаг и очеркивая пальцами эфес меча, будто когда-нибудь принимала его слова за свое предназначение. Под правдой вспыхивает, как бенгальская свеча, готовая сжечь каждую очередную историю, – и не могу сказать ничего, что тебе хочется услышать.       Скар опирается о стену плечом, едва ли не падая под тяжестью экстаза при виде ее уязвленного положения, говорит, понизив голос до шепота, но у нее прихватывает сердце: дальше через контекст все оборачивается чем-то жестоким.       – Сказка об овечке, пережившей предательство, о волке с повадками зайца и о солнце, обжигающем до тла.       Ровер стискивает зубы, привычно опуская оружие с безучастной фальшивой улыбкой. Сжимает ладонь в кулак на краткую секунду с такой силой, что почти больно, не в силах встречать чужой распаленный взор. Она спотыкается – и тут же упускает незаженное солнце, одну из карт с отпечатанным черепом, которая пролетает опасно близко от ее лица, уязвимо задевая щеку. Царапина алеет и вызывает яркую вспышку боли, озлобленное шипение, но девушка резко разворачивается, оставляет ощущения на потом, перескакивая через бесконечные ступени, она поворачивает ручку двери, оставляя его позади.       Ровер не знает, что в темницах Цзиньчжоу становится еще темнее. Внутри клетки пусты, карты осыпаются на пол, теряясь в тернистой мгле, а спину и лопатки прожигает пристальное внимание.       Скар не спешит поднимать оружие, не преследует, возлагая ложные надежды на чужое благоразумие. Друзья ее не сберегут? Будет слияние. Так еще лучше, нет разве? Ее боятся со дня появления – значит, экземпляр безвозвратно испорчен? Оттого, наверное, смеется уничижительно и польщенно, весело вскидывая брови, и знает, что упрямица в руках божественного слышит все.       – Твои дни сочтены, дорогая.       Солнце минует свой зенит, неминуемо клонится к закату – во временной петле длиною в ночь – в непременном обещании боли, в бесконечно-долгих днях отрицания.       Спектро выжжет светом Ровер насмерть.