Туманный рассвет

Это история о временах давно ушедших, когда мир был юн, а солнечный свет — нов для него, когда эльфы отваживались бродить в одиночку по лесам до самого моря. С тех пор войны уничтожили и красоту, и уродство, оставив по себе лишь их ошметки, — но в те дни эльфы еще надеялись, что дружба и мир могут быть бесконечны. Ведь Изгнанники только недавно вернулись на берега Средиземья, воинство Финголфина протрубило, приветствуя первый солнечный восход, и нолдор в изумлении бродили по землям своих давно покинутых родичей. На северо-западе этих земель, за горами, где эхом отзывалось печальное птичье пенье, была земля Хитлум — то есть туманный край. Там глубокие долины выходили на обширную равнину, полную невысоких холмов и болот, где по весне гнездилось много лебедей. В озеро Митрим текло множество речек, и там крутые склоны сменялись пологой равниной. Под лучами солнца таял обильный снег и наполнял множество заводей по берегу озера, где уже жужжали пчелы и цвели желтые ирисы. Это было прекрасное место, далекое от треволнений более южных земель, где правили Тингол и Мелиан, защитив свои дремучие леса от тварей врагов великой силой магии. Здесь тоже обитали эльфы-синдар. В золотом сумраке долгих летних вечеров пели они о Второй Весне Арды, а морозными зимними ночами вспоминали долгие годы тьмы, когда звезды были единственным светом для мира. * И вот случилось однажды, что Эриэль из синдар бродила по заводям в поисках растений для окраски ткани: была она умелой швеей и гордилась своими вышивками и теми яркими цветами, в которые красила нити. Только здесь, в полудне пути от отцовского дома, рос тростник, звавшийся тонлуин, и его корни давали самый яркий оттенок синего. Сюда приходила она дважды в год, чтобы бережно собрать его: в начале осени, когда красные листья придавали краске пурпурный тон, а затем — в середине весны, когда синий будет таким же, как на дальних холмах в сумраке. Следы ее были едва видно на окрестном мху — так он был мягок, и шла она тихо, как тень, словно не желая помешать брачным играм ласточек. Солнечные лучи плясали на ярко-зеленых листьях, и последние капли утренней росы вспыхивали, как звезды. И кто-то уже сидел у прозрачной заводи, где тонлуин шелестел на ветру. Она посмотрела на незнакомца из зарослей жимолости и орешника, и прикусила себе щеку, рассмотрев его сверкающую стальную кольчугу, покрытую синим плащом, и вздохнула, поглядев на черные косы, переплетенные золотом. Вдруг что-то заставило его поднять голову, и она впервые взглянула в ярко сияющие его глаза,— ей еще не приходилось такого видеть. Тут можно было испугаться, потому что одинокий воин — наверняка вестник войны, но Эриэль вышла вперед и улыбнулась. Глаза его расширились от удивления и радости, он был неподвижен, словно боялся спугнуть ее малейшим движением, — и только произнес приветствие с певучим выговором пришельцев с Запада. Она подошла ближе, высокая, одетая в светлое платье, подобное туману, ее серебристые волосы сверкали на солнце, — и взяла его за руку. Пальцы их переплелись, и одно и то же тепло разлилось в их душах, одни чары отразились в их взглядах. — Я заплутал, — сказал воин, — поистине сама судьба привела меня к тебе, Белая госпожа, Северная звезда моего дня. На это она тихо рассмеялась. — Золотой у тебя язык, странник, принесенный ветрами войны! Я всего лишь девица, а не звезда, и пришла сюда, чтобы собрать потребное для моего ремесла. Расскажешь ли ты мне что-нибудь о бескрайнем мире, покуда буду я работать? Чужак, застигнутый врасплох таким вопросом, согласился; он снял шлем и отложил меч, а затем сел. Эриэль закатала штанины до колен, а рукава до локтей; руки и ноги у нее были бледными, как у всех синдар, не согретых светом Амана. Пока бродила она по мелководью, капли воды сияли на этой коже подобно алмазам, а сама она украдкой улыбалась, слушая рассказы воина. Услыхала она истории о невероятной доблести, об отваге и открытиях, — и затем в свой через ответила ему и запела о ведомом ей мире. Она пела о том, как быстро проходит ночь, о тепле огня в очаге, о ласточках, поднявшихся вместе с первым восходом Солнца — и о своем свободном народе, как укрылись они от слуг Моргота, поселившись вдали от пределов королевства Тингола, что лежит к югу от гор. Когда наступил полдень и корзина Эриэль наполнилась, она села рядом с чужаком, и он назвал свое имя: Финдекано. И Эриэль повторяла его, смягчая, пока оно не превратилось в «Фингон» на ее языке — а затем снова взяла его за руку и сжала ее. — Пойдем со мной, — сказала она. — Мы придем в дом моего отца: вечером, когда я вернусь, будет много веселья. Мы будем петь и танцевать, пить мед, который наварят сестрицы, и соседи будут смотреть на нас и завидовать. Фингон тогда встревожился и вздохнул с тяжелым сердцем. — Увы, если бы я мог! Иное ждет меня, и не могу я более задерживаться. Эриэль, опечаленная, отпустила его руку и поднялась, извиняясь за свою поспешность. — Думаю, будет у тебя с ней все хорошо, с той, к которой ты идешь, — произнесла она с досадой. Но теперь уже Фингон стал извиняться; и, опустившись на колено, схватил он подол ее платья прежде, чем успела она убежать, и произнес в ответ: — Любовь имеет много форм и видов; кого я ищу — тот дорог мне с детства, потому что мы одной крови. Ведь пока он остается в лапах у Врага, не буду я знать покоя, и мед в моей чаше будет иметь лишь вкус горькой вины. Не было ни лжи в его взгляде, ни обмана в его голосе, и Эриэль остановилась, ожидая. — Это — дело моей чести, что зовет меня освободить его от оков так же ясно, как и любовь. — Вот как. У Врага, — произнесла Эриэль удрученно. — Тогда родич твой или убит, или того хуже. Не стремись под тень Тангородрима, Фингон: ты лишь присоединишься к нему в мучениях, на радость Врагу! Останься здесь, останься со мной; оплачь его, если он был доблестен, печалься о нем, если он был добр, но, прошу тебя, не ищи его! Никто еще не вырвался из железной хватки того, кто держит весь Север. — Тогда он будет первым, — ответил Фингон гордо. — Мы — нолдор, и Моргот узнает, что не сможет удержать у себя никого из нас, а тем более — такого благородного как он. Эриэль посмотрела в сторону. Солнце клонилось к закату, и мир вокруг становился не так уж безопасен. Но все же она не плакала, и скрыла свое разочарование и страх глубоко внутри. — Что же, делай так, как ты должен, — ответила она. — Ты назвал меня Северной звездой, и как настоящая Северная звезда, я укажу тебе путь — тайный, что приведет тебя к самым стенам той крепости, куда ты хочешь проникнуть. Когда Фингон услышал это, сердце его подпрыгнуло от радости, но спросил он недоверчиво, в самом ли деле может она сделать это. — Земля эта была нашей прежде, чем забрал ее себе Враг, — холодно отвечала она. — Слушай меня хорошенько, Фингон, и запомни песню, которую я спою тебе, — в ее созвучиях заключен путь, равно безопасный и рискованный, — тот, которым ходим мы, синдар, лишь в крайней нужде. Станешь ты невидим как тень, будешь идти тише легкого ветра, увидишь все и не будешь замечен, и так пройдешь ты по долинам Тангородрима, пока не выйдешь к самым стенам Ангбанда, — и увидишь, что поход твой безнадежен. — Какую плату попросишь ты у меня, дева, за такой дар? — Только честь и не дает тебе отступиться. Если же ты покинешь Тангородрим живым, найди меня ради нашей дружбы на берегах Митрима, там, где лебеди поют и строят гнезда, и где часто бывают поздние заморозки, — там и живу я, где зеркальную гладь разбивает тысяча островов. — Если буду я жив — непременно так и сделаю, — ответил Фингон, целуя ей руки. Эриэль же не ответила ему, понимая, что велика для нее опасность любви, потому она стерегла себя, не желая узнать боль. Но позже, когда вечерние тени удлинились и Фингон собрался уходить, пожалела она о своей умеренности и поцеловала его в губы прежде, чем ушел он указанным путем. Поздно ночью вернулась Эриэль домой. Отец ее, устав ждать, уже лег в постель, а сестрицы выпили весь мед. — Где ты ходила, Эриаэль? — спросили они. — Мы танцевали и пели, а тебя нигде не было. Но они слишком много смеялись и не ждали ее ответа, а вместо того втянули ее в свой круг. Они украсили ее волосы цветами, что собрали для нее, и не удивились незнакомой нолдорской песне, что она напевала себе под нос, — а затем они одна за другой задремали, и и к утру все уже спали и видели сны. * Прошло целое лето, началось осень, год стал клониться к концу, и снова пришло время, когда Эриэль обычно отправлялась за тонлуином. Но она оставалась дома так долго, что сестрицы стали донимать ее вопросами — пока она не огрызнулась на них и не надавала им поручений. И поскольку они любили ее, то исполнили ее просьбы — но удивлялись и шептались между собой. К ним приходили разные истории о нолдор — один мрачные, другие светлые. Эти последние вдохновили Эриэль, и вышивки ее наполнились такими цветами, что росли лишь в благословенном королевстве Аман. Иное воинство, которое вел могучий король, поселилось на другом берегу озера. Ночью синий свет их негаснущих светильников отражался в воде, и эти дальние отражения навевали на Эриэль тревогу и тоску. Она не осмеливалась искать вестей о воине в синем плаще, боясь, что будут они дурными, и боясь также открыть кому-то склонность своего сердца. В то время как вокруг ее сестер увивалось множество поклонников, ибо они были и умелы? и красивы, Эриэль оставалась одна. Она была робкой, и легкомысленные ухажеры часто лишь смущали ее. Будучи однако родом из хороших домов, они уважали ее невысказанные желания, и отдалялись, лишь издали оказывая ей знаки внимания. Многие недоумевали, потому что Эриэль и к девицам не показывала никакой склонности, и потому, несмотря на все свои достоинства, оставалась она одинокой и незамужней. * У Эриэль меж тем оставался последний моток синего шелка, и она все откладывала его, не используя, потому что тогда придется ей отправиться за тонлуином. А она страшилась, что вестник может прийти в ее отсутствие, она же хотела непременно встретить его сама. Наконец сестрицы многозначительно посмотрели друг на друга и отправились туда сами. Вернувшись, они поставили перед ней две полных корзины и сказали: — Если тебе не понравится, как мы срезали тонлуин для тебя, назовем мы тебя неблагодарной. Мы смыли с него грязь и срезали спутанные корни, неужели этого не достаточно? Но Эриэль многократно поблагодарила сестриц и они, пожав плечами, ушли. Тогда размотала она последний моток, потому что хотела вышить ленты цветом синим, как летнее небо, и села за работу, напевая. Но стоило ей лишь начать, как раздался стук в дверь, и сестрицы снова бросились к ней. — Там, у двери, незнакомый мужчина, — сказала старшая. — Спрашивает тебя. — Он одет как принц, — добавила средняя. — На нем золотой плащ и синяя шляпа с пером. — Он выглядит как ухажер, — заключила младшая. — Прогнать ли нам его как прежних? — Нет, не гоните! — воскликнула Эриэль. — Я выйду к нему. Сестрицы ее обменялись многозначительными взглядами и расступились, давая ей дорогу. Выходя, она слышала, как все три тут же стали перешептываться. * Да, это был он, Фингон Отважный, он стоял перед дверью, краснея от смущения и не зная, какой прием встретит. Сердце Эриэль готово было выпрыгнуть из груди, и она приветливо улыбнулась ему. Не знала она, что ему сказать, и от того покраснела сама, и так показалась Фингону еще прекраснее. Сам же он застыл на месте, и лицо его было мечтательным, — и прошло несколько минут, прежде чем оба они оказались в силах заговорить. — Нашел ли ты своего родича? Смог ли спасти его? — Да, госпожа, смог, хоть и дорогой ценой. Боюсь я, что никогда уже не будет он прежним — да и я, насмотревшийся теперь вблизи на злые дела Врага. — Тогда пойдем, — отозвалась Эриэль, — пройдемся вместе немного, и посмотрим на ту красоту, что еще остается в мире. Ты в самом деле отважен без меры, а у меня сейчас как раз есть немного свободного времени. И некоторое время бродили они по саду. Фингон весьма дивился, ибо сад тот был разбит на синдарский манер, и хотя был невелик, было в нем много цветов самой разной окраски. Лишь немного прирученная природа — как это было непохоже на Валинор, где пространство разделяли каменные стены и прихотливое мраморное кружево. Но ярче всех цветов в саду сияла Эриэль, когда говорила она с Фингоном, хоть и страшилась своих чувств и нежданной бури, охватившей ее разум. День продолжался, они перекусили под ивой; ни один из них не смог бы потом ясно вспомнить тот разговор (который показался бы, конечно, совершенно обыкновенным постороннему слушателю), но никогда не смогли они забыть те робкие улыбки, которыми обменивались, ища дорогу к сердцам друг друга. Вечер пришел и минул в мгновение ока; приближалось время, когда нужно было либо пригласить Фингона остаться на ночь, либо ему самому — попрощаться с Эриэль и уехать, Но ни один из них не спешил сделать выбор. Куда больше нравилось им пребывать в томительном удовольствии неопределенности. Дрозды завели свою вечернюю песню, они пересвистываясь друг с другом, устраиваясь в гнездах на ночь. Фингон же и Эриэль теперь умолкли. Они сидела на скамье, и рука Фингона лежала совсем близко к ее руке, и Эриэль собирала всю свою смелость, чтобы дотронуться до нее, — но тут младшая ее сестрица внезапно появилась перед ними и без стеснения спросила: — Так ты ухаживаешь за моей сестрой? Фингон напряженно рассмеялся, а Эриэль устыдила девицу, но та ничуть не смутилась и требовала ответа. И тогда Фингон учтиво сказал, что он бы желал, если бы Эриэль этого хотела. — Вот как, — воскликнула девица. — Это конечно хорошо, что ты спрашиваешь ее разрешения, и только так ты и должен был поступить. Но ты позабыл, что у нее есть родичи, и их согласие тоже не худо бы узнать. Эриэль возразила ей: ведь их отец дал им полную свободу выходить замуж (или нет) за кого они желают (или ни за кого). И она представить не могла, что он стал бы возражать из-за того, что избранник ее был из пришельцев с Запада. Но тут появилась ее средняя сестрица. — Кто же говорит о нашем отце? Речь о нас, твоих сестрах и ближайших подругах. Ты ведь так неопытна в сердечных делах, Эриэль, и потому мы приглядим за тобой, хочешь ты этого или нет. А затем подошла старшая и добавила: — Мы дадим твоему поклоннику три задания, и пусть ни их выполнит. Если он так доблестен, как говорят, не составят они для него особого труда. Ты можешь помогать ему, Эриэль, как сочтешь нужным, — но решение будет за нами, и только за нами. Потрясенная Эриэль спросила, слышали ли они их разговоры. — Немного, — ответил младшая сестрица. — И они были такие скучные! Тут испугалась Эриэль, что Фингон сочтет их слова оскорблением и уйдет. Но он рассмеялся и сказал, что будь у него такие сестры, он бы гордился, что они так тревожатся о его жизни, — и попросил девиц продолжать. — Мое задание таково, — сказала старшая, — принеси мне такой гребень, что лучше всех расчешет волосы Эриэль так, как ей понравится. На это возразила Эриэль, что у нее уже есть несколько гребней, и самый любимый лежит на столике у кровати, так что других ей не нужно. — Нет? нужно, — упрямо ответила старшая. Тогда заговорила средняя сестрица, и велела Фингону принести ей зеркало, что лучше всего отразит ее сестрицу, когда та заговорит о любви. Эриэль даже не стала говорить, что у нее уже есть совершенно замечательное зеркало, потому что подозревала, каков будет ответ. — Что до меня, — присоединилась младшая, — то я потребую от тебя совсем простую вещь. Привези мне подушку, на которой ей будет слаще всего спать. Но предупреждаю: ее спальню грабить нельзя! Затем сестры ушли, легко ступая и пересмеиваясь, и оставили двух возможно-влюбленных онемевшими от изумления. Наконец заговорили Эриэль и Фингон, и задали друг другу множество вопросов. И скоро стало по крайней мере ясно, что Фингон останется на ночь. Эриэль отвела его в гостевую комнату, и попрощалась с ним нежно, хоть и озадаченно. Настало утро, и Фингон приготовился уезжать в селение своих сородичей, где, как он сказал, найдется множество одаренных мастеров. — И конечно, — продолжил он, — я найду там и гребень, и зеркало, и подушку, самые лучшие, какие только могут быть. Даже по нескольку — и привезу их, чтобы можно было выбрать. — Думаю, они будут достаточно хороши для моих сестриц, — ответила Эриэль. — Я слыхала, как многие хвалили нолдорскую работу. * Несколько недель прошло, прежде чем Фингон приехал снова; его лошадь была тяжело нагружена, а сам он выглядел весьма уверенно, когда поцеловал руку Эриэль. Ей понравилось ободрение, мелькнувшее в его улыбке, и та теплота, с которой он спрашивал, чем она занималась без него. Когда она отвечала, он слушал очень внимательно, задавал вопросы о ее жизни, и хотя она осторожно напомнила ему о заданиях через некоторое время, но их болтовня продолжалась весь этот день. Первым показал он гребень, вырезанный из оленьего рога и украшенный серым жемчугом из озера Митрим; затем — серебряный гребень, с камнями, яркими как звезды, и наконец — золотой гребень, где зеленой эмалью изображена было гирлянда листьев. Эриэль попробовала все, и они все ей очень понравились; чтобы выбрать что-то, она остановилась на серебряном, решив, что ее старшая сестрица выберет то, что подходит к ее волосам. Затем Фингон показал ей зеркало из гладкого стекла, оправа которого была словно берега пруда, так что можно было подумать, что смотришься в воду, окруженную цветами, и Эриэль особенно подкупило то, что выглядели они подобно тонлуину. Она едва взглянула на остальные, совершенно уверенная, что и средняя сестрица одобрит его. Наконец, было очень весело выбирать среди подушек, наполненных соответственно шерстью, соломой и пером. Эриэль хихикала, Фингон хмыкал, и в конце концов это переросло в дружескую потасовку. Соломенная подушка оказалась слишком тяжелой, чтобы ей кидаться, а шерстяную они случайно порвали во время возни. Так что Эриэль провозгласила, что перовая подушкка — лучшая, прижала ее к сердцу, и молча призналась себе, что все эти ухаживания — в самом деле очень приятная штука. Тогда позвали они сестриц. Старшая взглянула на серебряный гребень и спросила, почему выбор пал на него. — Потому что, — ответил Фингон, — он подходит к волосам Эриэль, а глаза ее блестят ярче любых камней, которые есть у нолдор в Средиземье. — Недостаточно хорошо, — ответила та несколько презрительно. Затем средняя сестрица спросила о зеркале с цветами тонлуина. — Эти цветы Эриэль собирала, когда мы встретились, и она сразу предпочла это зеркало всем остальным. Средняя сестрица скорчила гримасу и словно задумалась об его словах, а потом сказала, что это не совсем то, что она имела в виду. Затем и младшая сестрица спросила их о перовой подушке. В отчаянии Фингон заявил, что она была самой удобной, и не был особо удивлен (но все же разочарован), когда и этот вариант был отвергнут. Эриэль рассердилась. Она назвала сестриц дотошными привередами, и была уже готова разразиться обличительной речью, если бы Фингон не взял ее за руку. — Прошу тебя, не ссорься с сестрами из-за меня, — сказал он. — Вышло неудачно, но едва ли их задачи были заданы для того, чтобы вбить клин между нами. — Он говорит мудро, — сказала старшая сестрица. — Попробуй еще раз, Фингон, добиться нашего одобрения. В конце концов, только трусы поворачивают назад при первых трудностях. Может быть, на этот раз, Эриэль, тебе стоит сопроводить его в селение нолдор; судя по тому, что увидела я сегодня, ты сможешь найти там что-то, что понравится и тебе, и нам. — А я отправлюсь с тобой! — воскликнула младшая. — Хотела бы я увидеть огнеглазых Высоких эльфов с Запада поближе, к тому же тебе, Эриэль, нужна какая-нибудь толковая спутница. Ни Фингон, ни ты не в состоянии использовать свой рассудок хоть для чего-нибудь. * За время их пути по берегам Митрима не случилось ничего примечательного. Они ехали размеренной рысью — Фингон на своем крупном боевом коне, Эриэль — на годовалом жеребце, быстром и горячем, а ее младшая сестрица — на муле с томными глазами, хитром как Малый гном. По пути они видели красноватые ветви, уже готовые вскоре распуститься летними цветами. Хорошо, что конь Фингона знал путь, потому что его всадник иногда так углублялся в разговор с Эриэль, что не замечал дороги, а мул, кажется, очень ему сочувствовал. Воинство Финголфина выбрало место для лагеря на южном берегу обширного озера. В те ранние годы они только начинали строиться из дерева и камня, так что на улицах было много полуоконченных домов и башен; их мощные перекрытия обещали, что над ними встанет много арок — и это было нечто новое для их народа, что не делали они прежде. Многие из тех, кто работал, прерывались, чтобы поприветствовать Фингона, и весть о его приезде распространилась так скоро, что прежде, чем он смог показать сестрам какое-нибудь жилье, его увели от них. Спутницы последовали за ним так быстро, как могли, а в толпе громко переговаривались об их красоте. Наконец достигли они здания, большего, чем все остальные, что было почти закончено, и Эриэль с сестрицей, следуя за Фингоном, вошли в большой зал. Так преклонил он колено перед королем, мудрым и справедливым, в золотой короне и голубых одеждах. Лицо короля сияло тем же светом, что и у Фингона, но черты его были резче, словно многие распри и невзгоды отпечатались в них. Голос его, когда обратился он на языке Запада с укором к склонившемуся рыцарю, был полон неудовольствия. Фингон снес его упреки с непроницаемым лицом, и покаянно ударил себя кулаком в грудь, прежде чем подняться. — Кажется мне, — проговорила Эриэли младшая сестрица, — что короля, укоряющего сына, который привел с собой гостей, следует поучить вежливости. Или таковы обычаи Валинора? Эриэль застыла, покраснев от стыда, ей захотелось провалиться сквозь землю. До них уже доходила слава о Финголфине, его силе и многих доблестях. Но сестрица молча смотрела не него так, словно это был один из их соседей, и Эриэль успокоилась. — На которой из этих девиц, — спросил король на их наречии, — лежит вина за то, что ты оставил свой пост так надолго, Финдекано? Эриэль склонилась, белое ее платье трепетало, как цветок. Фингон быстро подошел к ней, помогая подняться, и представил ее Верховному королю нолдор. Финголфин приветствовал ее, но холодно и, похоже, был готов бранить, но тут заговорила ее сестрица. — На самом деле, король, вина тут моя, — а также еще двух моих сестер. Мы дали задание Фингону; и он, будучи благородным рыцарем, оказался связан обязательством его выполнить. Эриэль в этом невиновна. — Все ли синдарские девы так скоры на язык? — осведомился Финголфин. — Только я, король, и я стараюсь пользоваться им наилучшим образом. Прошу тебя, не будь слишком суров к твоему сыну или к моей сестре: я думаю, их рассудок в самом плачевном состоянии. — Это почему же, и отчего я должен быть снисходителен? — Эта хворь поражает внезапно. Она приносит много слез, и многие будут стонать от боли по ночам — но больнее всего будет излечиться от нее. Я думала, что моя сестрица вовсе не подвержена ей, но увы! — и она пала ее жертвой. Пораженные достойны жалости, потому что часто дорожат они более всего тем, что сильнее их мучит. Время может сгладить самые яркие проявления болезни, и это можно назвать основным способом лечения. Силой не облегчишь ее никак, только сделаешь страдания сильнее; так что мудрые советуют семье больного запастись терпением — только и всего. После недолгого молчания Финголфин весело рассмеялся, и те, кто был рядом, засмеялись тоже. — Я дарую тебе эту милость, веселая синдарская дева, и их помилую также. Благодарю, что напомнила мне о днях юности! Иди же теперь, сын мой, исполнять обещанное, какое бы задание тебя ни занимало. Я прошу лишь о том, чтобы, когда придет срок, ты не забыл о нуждах твоего народа и о твоем долге принца Дома Финвэ. — Он начертан у меня в сердце, государь, — ответил Фингон, склоняясь перед ним с благодарностью. Сестрица Эриэли скоро увела их оттуда, чтобы король не переменил свое решение. Девицы поселились в законченной части королевского дома, где еще пахло свежей штукатуркой, но Эриэль едва заметила все это: сестрица вскоре потащила их в город, докучая равно мастерам и торговцам. Несколько дней они изучали все гребни, подушки и зеркала — иногда по нескольку раз, — какие только можно было найти, от рассвета до заката, пока ноги их не отказывались служить и Фингон начинал ворчать, что уж, конечно, даже Моргот не гоняет так своих рабов. На седьмой день, однако, сестрица Эриэли не поднялась поутру, и со стоном уткнулась она в подушку, когда солнечный луч пробрался за ставни. Сначала Эриэль, что ночевала с ней на одной постели, тоже думала поспать еще, — но Фингон обещал прийти пораньше (по настоянию сестрицы), и ей подумалось, что, быть может, если она поднимется совсем тихо и оденется бесшумно, то сможет насладиться обществом Фингона без всяких помех. Это она и сделала, так осторожно, что сестрица и не пошевелилась, — и Эриэль выскользнула из комнаты, не заметив ее довольную улыбку. Когда она поведала Фингону новости, — побыстрее уводя его прочь, дабы шум не пробудил этого не в меру усердного злого духа в обличии девицы, — Фингон только вздохнул с облегчением. — Пойдем же, — сказал он. — Уедем отсюда прочь: я знаю укромное место, где мы проведем день в тишине. Эриэль от души согласилась. — Конечно! Мы устроимся на зеленой траве и будем радоваться солнцу. Может быть, мы споем, или будем болтать, или помолчим, — и никто не будем мешать нам глупыми заданиями моих сестриц! Сказано — сделано. Они вышли на поляну у озера, обширную, ярко сверкающую серебром и синим в утреннем свете. Вдалеке виднелись пологие склоны холмов. Красные ягоды, что росли под низкими кустами, окрасили им пальцы и губы, и они улыбались, радуясь их вкусу. Когда пришел полдень, они присели, и Фингон взял арфу, и запел голосом, ясным, как летний день: Если спать тебе и мне Врозь придется — не тужи, И на грудь мне положи Голову — пусть лишь во сне. Отрешись от всех забот, Мне их передай, собрав: Переплавлю их в цветы, Чтоб тоски не знала ты, И среди весенних трав Вновь кислица зацветет. Когда затихла последняя нота, Эриэль в самом деле склонила голову на грудь Фингону, закрыла глаза, и долго сидели они так. Усталость предыдущих дней не отпускала их. Наконец сморил их сон, и даже птицы не решались потревожить их покой слишком громкими трелями. Но вечерняя прохлада не была столь вежливой. Эриэль проснулась и почувствовала, как Фингон пальцами аккуратно расчесывает ей волосы. Затем она взглянула на него и увидела на его лице то же выражение любви, что было на ее собственном — спокойное и удовлетворенное. И поднялась она не слишком скоро, не желая выскользнуть из этих теплых объятий. * Через некоторое время Эриэль и Фингон приехали обратно к дому ее отца, наслаждаясь обществом друг друга. Младшая сестрица, сославшись на домашние дела, прибыла еще раньше. — Что-то я не вижу при нем тяжелой ноши, — воскликнула она. — О Фингон, скажи нам, где ты спрятал то, о чем мы просили тебя? Он улыбнулся, а Эриэль сама ответила старшей сестре: — Ты просила у Фингона гребень, что лучше всех расчешет мои волосы так, как мне нравится. Они привез с собой не один, а два. При этом Фингон раскрыл руки и показал девице пустые ладони — а она довольно улыбнулась. — Кроме того, — заговорил он, — просили меня привезти зеркало, что лучше всего отразит лицо Эриэль. Может быть, и не преуспел я, потому что со мной — только мое лицо. Когда она говорит о любви, тогда и во мне отражается ее радость! Но не умею я отразить иные ее настроения: когда я смотрю на нее, поднимаются в моей душе лишь самые нежные чувства, и потому это зеркало несовершенно, не показывая все остальное. — Это вполне приемлемый недочет, который я предлагаю не замечать, — ответила средняя сестра. — А как насчет подушки? — воскликнула младшая. — На моей груди находит она отдохновение. Покуда я дышу, никаких иных ночей не желаю я кроме тех, где принесу я ей покой и тепло. Тогда сестры захлопали в ладоши и воскликнули от радости: Фингон и Эриэль решили их загадки. Младшая сестрица даже носилась по комнате, танцуя от восторга. * Мир, однако, был непрочным. Моргот в своей крепости Тангородрим узнал, что принцы нолдор занимаются чем-то еще помимо войны, и решил напасть на них тогда, когда они меньше всего этого ожидают. Но его злобу пересилила доблесть эльфов: армии Финголфина и Маэдроса были наготове, и смогли отбросить его войска обратно к крепости Севера. Это была третья и самая славная победа нолдор над врагом, и с тех пор называли ее Дагор Аглареб. Так началась Осада Ангбанда, что длилась многие годы, и с ней пришел бдительный мир. Поначалу нолдор, придя в Средиземье, думали не жениться в неспокойные времена. Но такая победа стоила счастья в награду, и Эриэль с Фингоном были помолвлены, как только он прибыл с поля боя. Это принесло немало радости двум народам эльфов, и был этот союз первым из многих подобных. Шли годы. Финголфин пал, вызвав Моргота на поединок. Фингон, его старший сын, стал Верховным королем следом за ним; и Эриэль, Белая госпожа Севера, воссела рядом с ним. В свой черед родился у них сын, прежде, чем разразилась Битва Бессчетных Слез, где Фингон погиб в пламени. Одна растила Эриэль сына, рассказывая ему о доблести отца и деда, — пока не вырос он, высокий и прекрасный, равно мудрый и добрый, — тот, кого запомнили под именем Гил-Галад, величайший из эльфийских королей, Последний, чья земля была Еще свободна и светла.