просто еще немного, еще чуть-чуть... стоп.

Просто следующий дом, просто еще немного, еще чуть-чуть… стоп. Я просыпаюсь с горечью во рту и ощущением того, что все еще недостаточно. Недостаточно выпито, недостаточно принято, недостаточно сказано, недостаточно сделано, недостаточно меня. Я будто рыба, выброшенная на берег против своей воли, выброшенная просто потому, что не соответствовала ожиданиям, выброшенная просто потому, что так решил океан. К сожалению, даже океан имеет свое имя. Открываю глаза. Еле получается, честно говоря. Сажусь на кровати. Черт возьми, что я вообще делаю в этой вселенной? Ебаный парадокс Эммета Брауна. Я, наверное, выгляжу, как задрот, рассуждая об этом, но что я могу поделать? Эта реальность точно не та, в которой я должен находиться. По крайней мере, я не думаю, что был настолько хуевым человеком, чтобы это заслужить. А ведь в той другой реальности я и правда мог быть кем-то значимым. Значимым для себя, значимым для них, значимым для кого-то, значимым для него. Черт бы тебя побрал, почему все мои мысли, все мои слова, все мои поступки, вся моя чертова жизнь крутится только вокруг тебя? Хотел бы я быть тем самым динозавром, который летит навстречу вымиранию, но я чисто физически не способен лететь. Впрочем, как и этот ебаный динозавр. Нахуй все. Еле нахожу в себе силы, чтобы свесить ноги с кровати. Твою мать, это всегда было так тяжело? Как бы то ни было, это нужно сделать. Иначе я не смогу прожить еще один блядский день этого блядского времени и моей блядской жизни впридачу. В который раз задаюсь вопросом о том, насколько это ну(д)жно, и в который раз прихожу к одному и тому же решению. Когда уже это дерьмо подойдет к концу? Оу, ну да. Когда я решу. Хоть где-то в своей блядской жизни я волен сделать блядский выбор. Кажется, слишком много «блядского», но мне поебать. Касаюсь пальцами босых ног холодного пола. Кажется, даже он не может быть холоднее того, что теперь находится в моем сердце, но тем не менее заставляет поежиться. За столько лет можно было бы и привыкнуть, но я все никак. То ли этот чертов пол с каждым утром становится все холоднее, то ли я просто неженка. Не берусь рассуждать дальше, просто наконец поднимаюсь. Босые стопы обжигает ледяной плиткой. Только сейчас осознаю, что кроватью этой ночью для меня послужила настолько же белоснежная, насколько и ледяная, чертова блядская-мать-ее-в-рот-еби ванна. И явно не моя. Где я вообще нахожусь? Попытка протереть глаза в надежде на то, что это очередной хуевый сон, и я вот-вот проснусь, не увенчалась успехом. Я, блять, уже не сплю. К сожалению. Сколько сожалений я вообще уже успел испытать за это утро? Явно побольше, чем обычно. И что-то мне подсказывает, что это далеко не предел. Пытаюсь выбраться из своей ночлежки-дефис-ванной-дефис-вытрезвителя-дефис-какогохуявообщедверьнеоткрывается. Оказывается, ее подпирает какое-то тело. Тело в говно, даже не шевелится. Впрочем, не мне его осуждать. Не проснись я в лютейшем холоде ‒ прямо как от его объятий ‒ я был бы в таком же состоянии. Но сейчас я хотя бы способен двигаться. Глаза неприятно жжет. Пока не понимаю, причиной тому служат лучи раннего солнца, которые пытаются пробиться сквозь плотные шторы, или же мои расширенные зрачки, которые все еще не воспринимают даже крупицы света. Но я не виню солнце. Оно готово сиять каждый чертов день, насколько бы сильно его ни проклинали. Я мечтаю однажды воссиять так же. Но я знаю: когда это произойдет, я своим же светом сожгу себя заживо. Увы, я не чертов феникс. И, если это произойдет, я не восстану из пепла. Я просто перестану существовать. Не сказать, что я об этом не мечтаю, но… Перешагиваю через почти бездыханное (я проверил, оно все же дышит) тело, натыкаюсь на еще одно. Что, блять, тут вообще произошло? Постепенно память начинает возвращаться. Ну да. Мальчишник. Мальчишник перед свадьбой. Его свадьбой. Твою мать, лучше бы я так и остался в забытьи в той ебучей ванне. Может, еще не поздно туда вернуться? Где блять тот умник из детей-шпионов, который придумал, как возвращаться назад во времени? Он нужен мне прямо сейчас. Правда, я пока не знаю, для чего именно я хочу вернуться: то ли чтобы превратить эту сраную свадьбу в чертов ад (точно не для этого, ведь она еще не состоялась), то ли для того, чтобы с самого начала держаться от него подальше. Перешагивая через очередное тело (какого, блять, хуя вообще вы все на полу?), решаю, что для первого варианта еще не все потеряно. Достаточно ли я конченый для того, чтобы разрушить чужую свадьбу? Что ж, если это свадьба, которая уничтожила во мне все живое ‒ уж поверьте. Ноги не слушаются, сами ведут по привычному маршруту. Лучше бы я их лично себе отрубил. Отпускать ‒ это решение, горе и облегчение, и горе и облегчениеигореи… блять. Легче просто сразу вырвать свое сердце и съесть его на завтрак. Все равно ведь вернется внутрь, так какая разница, каким способом? Еще шаг, второй, зеркало. Мимоходом бросаю взгляд на свое отражение и замираю. Оттуда на меня смотрит совершенно чужой человек. Не верю, поднимаю руку. Незнакомец из зеркала копирует мое движение. Все еще недоверчиво машу рукой. Кажется, человек с пустыми глазницами из фонированного стекла крайне искусный мим и репликатор. Решаю его оставить ‒ уж больно не по душе мысли, что этот уебок с осевшим лицом и пустыми глазницами и есть я. Я ведь выгляжу совсем не так. Не так ведь, верно?.. Усилием воли отрываю от уебка взгляд, иду дальше. Ноги, которые я так и не отрубил (очередное сожаление), продолжают предательски вести меня туда, где когда-то я был счастлив. Да лучше бы у меня нижние конечности гангреной поразило, но пока что гниет только мое сердце. Шаг ‒ гнильца, еще шаг ‒ на сантиметр больше, еще два шага ‒ и оно уже начинает вонять. Но даже это не останавливает чертовы ноги. Кажется, ступни уже и сами скоро начнут мертветь от настолько ледяного пола. Клянусь, этот холод слишком аномальный, и он уже добрался до поджелудочной, словно ебаный паразит, и ползет все выше, распространяется, не дает и надежды избавиться. Да я и не пытаюсь, знаю, что бесполезно. Еще шаг ‒ и рука предательски (как и ноги, как и все мое чертово тело, каждая клетка которого есть предатель, зависимый от тебя, чертов ты ублюдок) ложится на ручку двери, нажимает на нее мучительно медленно, словно тянет эту сладкую и одновременно острую боль, словно в предвкушении разливающуюся по всему моему телу, словно знает, что мне сейчас предстоит. Милый, это зеркало слишком велико для нас двоих, и я уверен, что ты это предусмотрел. Поэтому мне нет места рядом с тобой? По крайней мере, уже нет. Открываю, как завороженный. Лучше бы меня и впрямь заворожили, тогда я бы хоть как-то мог попытаться оправдать то, что вижу перед собой сейчас. Сам не знаю, какого хуя я все еще пытаюсь видеть в тебе только хорошее. Единственное «хорошее», что я вижу сейчас ‒ следы пиздецки хорошего секса. Которые точно так же пиздецки хорошо бьют под дых. Очко в твою пользу. Впрочем, как и всегда. По части боли ты всегда был на шаг впереди. Хотя я очень сомневаюсь в том, что ты это хоть когда-то осознавал. «Улучшай, переполняй, беги, кричи, вздыхай, задыхайся.» Ты, черт возьми, еще двенадцать часов назад объявил, что женишься. «Три, два, один, теперь начинайте кричать.» Я, черт, возьми, был настолько разбит, что все вокруг, обрадованные новостью, косились на меня и вскидывали руки к небу со словами «зачем вообще пригласили этого хмурого ублюдка, который портит все веселье?» «Теперь все черное, ничто не дышит, не двигается, не трясется.» Ты, черт возьми, выглядел настолько счастливым, когда представлял нам свою новоиспеченную невесту, что я даже на секунду поверил, что ты, блять, сможешь быть с ней реально счастлив, несмотря на все то, что между нами было. «Отец, думаю, я согрешил, поверьте мне.» А сейчас я вижу тебя, в говнище укуренного, упитого и (вскоре) убитого в объятиях своего дружка, с которым у тебя «Фрэнки, поверь, между нами совершенно ничего нет, давай просто забудем об этом поцелуе маленьком недоразумении.» «Шатающиеся вокруг адские гончие точно не смогут меня увидеть…» Я доверял тебе. «…и сейчас я жду…» Я отдал тебе всего себя. «…смотрю…» Я верил в наше будущее. «…молюсь…» Я отдал в твои руки свое чертово сердце. «…пожалуйста, не…» Теперь я вижу в твоих руках только оставшуюся от него гниль. «[…] многоточие, пауза.» А в зеркале ‒ оставшуюся от себя. «…дыши.» Я тебя ненавижу. Но я уже знаю, что ты на это ответишь. «Соври что-нибудь поправдоподобнее.» Что ж. Не буду врать, скажу прямо: Иди нахуй, чертов Джерард Уэй.