Конец вражды

XX/XX/XXXX Всю дорогу он шёл абсолютно молча, из-за чего и я не смел издать звука. В его глазах всё это время не было ничего что могло напомнить живого человека. Рассеянно, уставше, пусто располагались зрачки в этих глазницах, как у трупа, или же особенно неудачливого солдата. Тело при этом двигалось медленно и независимо, потталкиваемое моей рукой, обернутой возле его плеча. Сначала это было подбадривающее обьятие, которым я буквально и фигурально выражал свою поддержку, но теперь оно скорее применялось как костыль, затянутое до ненормальности дольше обычного, и делавшее нас очень похожими на персонажей с иллюстраций. Когда мы дойдём домой, я думал, приглашу, попить чай, посмеёмся над старыми обидами, обсудим жизнь, и это странное состояние в котором находимся мы оба развеется за дру ладно уж, да таких бесед нам, по правде, ещё далеко. Как мы вошли, я сразу принялся извиняться: "тут неприбрано, ты прости, всё ещё пытаюсь привыкнуть к жизни в одиночку..." Я бы развил тему далее, если бы не заметил, что по лицу его было ясно как день, что он не в состоянии сейчас ни на что отвечать, и самым верным в этой ситуации решением будет просто оставить его наедине со своими мыслями. Я усадил его за стол, чтобы ноги не начали болеть, а затем принялся придумывать негрубые, необидые и нестранные причины куда-то ненадолго отойти, чтобы не донимать своим присутствием. В итоге, всё вышло так, что я оставил ему чай из вежливости, а после отлучился "по бумажной работе, которую надо сделать срочно". Но я даже не притворился работающим когда вышел за дверь. Мне удалось открыть её на такую щёлку, что моему взору предоставлялась вся комната, но при этом я сам был еле виден. Стены в во всём доме нарочно картонные, что было самым важным преимуществом этого места. Тут слышен каждый звук как внутри, так и снаружи. Со временем, я застыдился своего недоверия, и отошёл от двери, тем более смотреть там было особо не на что, сидит смирно, как пёс, которому хозяин приказал ждать на месте его прихода. Но я всё равно держал ухо востро, на случай если он всё таки улизнет совершать вторую попытку. С книгой в руках я совершенно потерял счёт времени, и опомнился лишь тогда, когда заметил, что веки уже перестают меня слушаться. Тогда я выглянул в эту щёлку опять, и заметил, что, к приятному удивлению, он думал также, поскольку уже бог знает сколько времени лежал на столе, подпирая голову руками. Чай был нетронут. Я очень радуюсь, тому что он смог нормально уснуть, столкнувшись со столькими потрясениями в один день. Хотя с другой стороны, вымотавшись, спать намного легче, и это вам говорит человек уже долго борящийся с бессонницей, и чем этому не доказательство моё собственное состояние. Хорошо, что мне наконец удастся спокойно уснуть. XX/XX/XXXX Боже прости, я беру свои слова назад. Оказывается, вчера у него, из-за нервов, полагаю, развился жар, и всё это время он находился в жутчайшем бреду пока, наконец, не потерял сознание на столе. А я, идиот, ещё и был рад, что он "уснул". Он же шёл бок о бок со мной! Как я не заметил? Но ладно уж, тогда совершенно не было времени сокрушаться, надо было срочно действовать. Я сразу было подумал перетащить его в кровать дочери, и знал, что она бы меня за это не судила, была бы рядом, но всё-таки не смог себя пересилить и перетащил его в кровать свою. В постели моей дочери спит только моя дочь, неважно, здесь она или нет. Если, конечно, сегодня не произойдёт чудесного божественного исцеления, я сплю на полу или кресле. Так, что же пока по его состоянию? Ожидаемо, ужасно. Он не спит, я убеждён в этом, но при этом всё равно отказывается открывать глаза. Он не встаёт с кровати, лежит целый день в одной позиции и не двигается. Наверное, пытается уснуть, ведь сил на что-то кроме этого в нём явно нет. Поэтому, мне приходится подходить прямо к кровати, чтобы узнать, если ему что либо нужно. Пока он ничего не просил, но я всё равно завесил окно от света и шума с улицы. У него бывает бред. Будучи особенно не в себе, он начинает будто задыхаться, и мечась в муках самоистязания лупить стену кулаками, что впервые сделало из их картонности не преимущество, а недостаток, из-за чего я должен переворачивать его на другую сторону, что, к счастью, заставляет его быстро успокоиться и начать шёпотом то ли материться, то ли просить чего-то, это я так и не могу разобрать, сколько не прислушиваюсь. Это единственный момент, когда его можно хоть как-то разговорить, поэтому я спрашиваю о его состоянии. Отвечает он, конечно, всегда тем, что бешено на меня глядит, как-бы прогоняя с глаз долой, а затем снова переворачивается на ту же сторону с которой я его недавно переворачивал. Я к больному человеку придраться не могу, потому ничего не говорю, и стараюсь быстро удалиться. Я всё таки переживаю, что целый день ему ничего не нужно. При болезни, конечно же, ухудшается аппетит, но как быть с жаждой? Что мне делать, теперь, не оставлять же умирать? Всё таки я надеюсь, что долго его не хватит, и всё таки жизненные потребности возьмут своё и он забудет о гордости. Не было у меня в жизни дня страннее чем этот, и я не знаю смогу ли совладать. Я всё ещё шарахаюсь от его взгляда. Я всё ещё вижу его везде. Неужели, это моё наказание, и то что он видит во сне имеет какое-то символическое значение? Я всё ещё не могу выбросить этот бред из головы. Что же он просит? Кого же он зовёт, не меня ли? Нет, это так глупо, будто бы я единственный человек в его жизни. Скорее, это кто-то кто ему дорог, и кому он по настоящему доверяет, вроде родителей, друзей, начальника на худой конец. Меня он не терпит, и точно думает, что я его как-то проклял и это часть моей мести ему. Я не могу уже думать. Сегодня я точно не усну, ни на полу, ни на кресле, ни на кровати. XX/XX/XXXX Утром меня поджидала новая странность. Я сидел рядом, пытался себя чем-то занять читая газету. Я был уверен, что он ещё спал, поэтому особо не обращал ни на что внимание. В это время, он внезапно успел поднятся в сидячее положение, затем встать и пройти несколько шагов, перед тем как запутаться в ногах и чуть не упасть, но тут уже поздно опомнившийся я успел его подхватить. Я дотащил это полумёртвое тело до кровати и усадил почти без усилий. Сразу, дезориентированным и усталым голосом он начал спрашивать "Где мой плащ? Где мои сапоги?". Я ему отвечаю: "Ты сошёл с ума?" Смотря на меня тяжёлыми полуоткрытыми глазами и с раздражённым выражением на лице он тычет в меня пальцем и наседает: "Налей мне, мудила, кофе и дай уйти" "Куда ты уйдёшь? Ты даже из комнаты не можешь выйти!" - отвечаю удивлённо я ему. - "Лучше залезай обратно и грейся, если хочешь отсюда поскорее уйти" Я не мог поверить тому, насколько жалким он мне тогда казался. "Ты сейчас не в своём уме" - сказал я ему, пытаясь накрыть одеялом, но тот отсел. "Оставь... Оставь это всё" Я невербально настоял, подняв бровь. "Ты не должен..." Он кладёт руку на глаза и отмахивается, как от мухи. Я кладу одеяло. "Брось, я делаю это потому что переживаю за тебя" Было видно, что он старался возразить но не мог, и потому отвернулся. Я отвернулся тоже. "Можешь мне пообещать больше так не делать?" Он вздохнул и отчаянно сказал. "Я уйду как только смогу" Я печально посмотрел в его сторону. Похоже, он воспринимает это всё лишь как задержку своего настоящего плана. Незначительное продление его мучений. Я протянул руку, но понял, что ничего не выйдет, и опустил. Пытаться его лечить, когда он в себе, это настоящий кошмар. Сегодня он мне кричал: "Я не болен!" "Обойдусь парой выходных!". Я, уже сытый по горло, его несерьёзно спросил о том, болел ли он хоть раз в жизни. Он опять, потимая мои слова или нет, очень важно отмахнулся, что наводит на меня мысль, что предыдущее состояние описываемое мной вовсе и не было бредом. Неужели это можно назвать хорошими новостями, что он начал мне отвечать? Я вижу, что он точно сам не свой, когда забивается в угол кровати, накрытый одеялом с ног до головы, и неподвижно сидит, как напуганный зверёк, на протяжении некоторого времени. На плохой ноте, угробить себя у него получается даже лучше, чем я рассчитывал, поэтому мне стоит вновь поднапрячься. Он стал невозможно бледен и до сих пор отказывается что-либо есть. Или пить. После того случая, вновь перестал внятно говорить. Всё таки, всё эти слова были феноменом бреда, такова моя теория. Это значит хороших новостей нет. Он поддаётся лечению только когда спит, или же реже когда бредит, что конечно, не слишком удобно. Даже убеждать его есть та ещё морока. Мне приходится кормить его ложкой и только когда он находится чуть ли не в полудрёме, и готов лежать смирно. Когда он проглатывает больше обычного я его хвалю. Может это и имеет эффект. Пою я его также. Ничего не работает в дальнейшей перспективе в любом случае, все мои условия тщетны. Я сомневаюсь, что он так переносил болезни до этого, скорее всего дело во мне. Только во мне. Он не хочет быть спасённым, а особенно мной. Но другого варианта я не вижу. Нам в этой ситуации, остаётся либо сдружиться, либо, как минимум, друг друга вытерпеть. В процессе проверки жив ли он ещё, мне всё таки, приходится ещё и прикасаться к его рукам или лицу, что, в любой ситуации, он бы мне в жизни осознанно не позволил из-за моего положения в законодательстве. Он весь красный, особенно это видно на конечностях, но я не мог не заметить, что у него хоть и грубая, но приятная на ощупь кожа. Видно, что он тщательно следил за гигиеной. "Чистота должна быть как снаружи, так и внутри", как считают все слитки общества. Единственное, конечно, что портит такой приличный вид, его волосы, ужасно растрепавшиеся оттого, что он целыми днями лежит в кровати. Но мне, всё таки, кажется что он стал менее лихорадочно горящим. Всё таки, может быть, у меня просто разыгралась паранойя. Я делаю всё, что в моих силах, и это, кажется, должно окупаться. Несмотря на внешний вид, он точно идёт на поправку, просто этого не говорит. И это хорошо даже, что он ничего не делает, так быстрее поправится. Скоро и есть начнёт, как только аппетит вернётся. Наверное, у него какой-то очень специфический синдром, и это нормальный процесс выздоровления. Надо как-нибудь поискать в медицинском справочнике. XX/XX/XXXX Я не знаю, что мне делать. То, что я спас уже не напоминало человека. Это был труп, трепещущий, бьющийся в мучительной агонии, но никак не издыхающий. Я видел много больных людей, я был окружён ими всё раннее детство. Если они не уходили спокойно как мать, если им удавалось проснуться на следующее утро, то было проще откусить себе язык, чем терпеть медленное разъедание тела, ужасное искажение кожи, лица, всей человеческой формы. Я видел это перед собой. Я смотрел как он задыхается. Я уверен, что только страх предотвращает его от того, чтобы, заорав во всё горло, наброситься на меня и молить об его убийстве. Слово мёртвый, он не говорил и не двигался, не реагировал ни на что, и словно вовсе не существовал. Всё безнадёжно. Я безнадёжен. Мой купол надежды на светлое будущее разбился, лицо моё исказилось, и из глаз брызнули слёзы. Я спрятал своё лицо от света, и разревелся окончательно. Глядя на него, облитого солнечными лучами, испепеляющими фигуру, мне казалось, что его душа вот-вот исчезнет, ускользнёт от меня, в лучший мир, мир полный блаженства и радости. Я положил руку на его щеку и бережно убрал волосы с лица. Они были мягкими и послушными, несмотря на то, что ужасно спутались. Я не хотел, чтобы он уходил. Но и не мог терпеть эти муки. Я не знал что делать и стоял в ступоре, лаская его лицо, будто это могло чем-то помочь. Я больше не хотел оставлять его одного, потому что карил себя за раннюю нерешительность. Может быть всё-таки надо было с ним заговорить? Может быть я всё таки, даже силой, но выбил бы из него хоть слово? Вывести на былой гнев, заставить хоть что-то почувствовать? Хотя и понимал, что всё уже безнадёжно, я решил выдавить из себя что-нибудь. - Жавер, я тебя обманул... - говорил я дрожащим голосом, давясь слезами - Я злодей, злодей каких ещё поискать. Это была сделка, я хотел предложить сделку с самого начала... Я встал молебно на колени, и прижал к себе обоими руками его безвесную бледную руку. - Но ты меня раскусил, и потому мне пришлось сдаться... Я лишь притворялся спокойным, но в душе я знал что только так смогу спастись от закона... Я не знаю как, но тебе всегда это удавалось.Ты победил, можешь быть доволен собой... Затем я будто потерял самообладание. Бросился на него, вцепился в его тело, сжал рубашку в кулаках словно это последний раз, когда мы видимся, словно он перестанет существовать вот в эту же минуту. Слова мои уже не походили на слова, а скорее на истошные свирепые вопли издыхающего зверя. Я не знал слышит ли он их, но сильно хотелось в это верить. - Прошу... Не покидай меня... Прошу, останься... Я не знаю... Но дай мне тебя удержать... Его рубашка намокла. Мои руки намокли. Я сидел и дрожал. Я уже оплакивал его. Я опять схватил его за руку, она была холодной. - Нет.. Нет... Нет. Нет! - Я причитал со страхом. Казалось, будто сердце на минуту перестало биться, будто вовсе сейчас выпрыгнет из груди. Это гнусная дрожь проходившая по всему телу... Была не моей. Я снова чуть не свалился в обморок. Я судорожно щупал его руку, стараясь проверить себя на вменяемость. Он начал двигаться! Коротко, но я чувствовал это! Как долго он двигался? Как долго я строил из себя дурака перед ним? Это не имеет значения. Ничто уже не важно, кроме счастья, которое меня тогда переполняло. Пусть на секунду, пусть на минуту он был жив, и жив до сих пор. Я смог вытащить его с того света... Смог удержать его с собой. Я опять на него повалился, и начал смеяться и обнимать его, говорить с ним. - Ты жив! Ты ещё здесь! Какое же счастье! Вот счастье, правда! Я щупал, его пульс, и он был живой. У меня ещё есть время! Мне подарили время, самый ценный дар! Я на радостях поцеловал его в щёку. Только потом я обнаружил, что мои губы были мокрыми. XX/XX/XXXX Ему становится легче, это, по крайней мере, можно отметить. Но о том, что произошло между нами мы так и не говорили. Он может, разве что, перекинуться парой фраз, когда очень уж надо, к примеру хочет пить, а самому не встать, остальное время избегает меня как может. Закрывает глаза, отворачивается, требует, чтобы я ушёл, нет, чтобы "глаза его меня больше не видели". Я уверен, что он упрекает себя всё больше и больше, за каждое слово сказанное мне, что видно по его интонации. Но я, в его защиту, и сам до сих пор не свыкся с новым соседом, хоть и нахожусь в менее унизительном положении. С другой стороны, у нас обоих теперь есть полно времени подумать, и принудительные взаимодействия эти мысли только распыляют. Я пока лишь вижу, человека которого всё никак не могу понять. Интересно, как видит меня он? XX/XX/XXXX Ему уже гораздо лучше, что я могу понять по иногда слышимым из его комнаты шагам. Только это распространяется на здоровье физическое, так как ментально, я вижу, он всё в том же месте. Задёрнул шторы, завесил зеркало, закрыл дверь и не выходит. Поэтому, я до сих пор таскаю ему еду туда, хоть он может делать это и сам. Я то, ожидал, что он сразу помчится обратно, на работу, судя по его нетерпению, но видимо он просто хотел скрыться куда либо, подальше от меня. Есть он начинает, кажется, под вечер, когда уже совсем не может терпеть. Я не знаю чего он добивается, хочет устроить бойкот, пусть идёт с этим до конца. Может он сам не знает чего хочет. Когда я вхожу, я всегда застаю его сидящим на кровати в одном и том же согнувшимся положении. Его язык тела враждебен, демонстративно это или нет. Он всегда одаряет меня язвительным взором усталых и вялых от недосыпа глаз и внимательно следит за каждым моим движением, будто я нахожусь на допросе. Я пытаюсь поинтересоваться его делами, но в ответ получаю лишь ворчание. Мне больно на него смотреть. Что удивительно, так это то, что наши отношения начинают улучшаться. По крайней мере, так я интерпретирую фразу "мне уже неважно где ты", которую, он мне невзначай бросил вслед. Или же это что-то вроде "Я тебя не боюсь"? Может быть, я просто проецирую свои мысли. Я уже не вижу его стоящим в окне, как обычно. Мне уже нечего бояться, если знаю, что он внутри. Сейчас... Меня больше боится он. Это странное чувство. Я не ощущал его с тех пор был мэром того городка, да и тогда всё таки были навязчивые мысли о том, что он меня узнает, сделай я один неверный шаг. Это, если посудить, и произошло когда он сделал на меня донос. У этого человека всегда получалось смотреть мне под кожу. Взгляд у него такой, что даже у невиновного пойдут мурашки и внутренние каяния во всех грехах. С такой особенностью, ему ещё с пелёнок, наверное, пророчили успех в карьере полицейского. XX/XX/XXXX Меня беспокоит его поведение. Всё неизменно уже несколько дней, которые итак идут уже будто времена года. Всё это время я тянул получение объяснения по очевидным причинам. Мне было достаточно того, что он не умирает и потому продолжение этого кошмара стало для меня неожиданностью. Устал ли я? Возможно. Смогу ли что-то изменить? Не знаю. Неизвестно, что бы я смог, а что не смог предотвратить, но благословение этого не знать. Чем он занимается сутками сидя в этой комнате? Разве может человек столько спать? При болезни конечно отнимаются все силы, но должны же быть моменты ясности? Что тогда происходит? Я скажу, что тем более заметил тот факт что у него в скорее всего проблемы со сном. Это понятно по краснеющим день ото дня глазам, что в связи с вышеперечисленным беспокоит меня ещё больше. Может быть, сейчас, когда мои мысли изложенны в письменной форме, во мне возникнет смелость. Мой план состоял в том, чтобы разговорить его за едой и не отступать. Обычно я просто оставляю тарелку и ухожу, так как вижу, что он не терпит моего присутствия, но сегодня день для того, чтобы что-либо изменить. Насколько хватит сил, по крайней мере. Я зашёл к нему. Он был в том же положении что и всегда, печальном и лежачем, и всегда таком, будто меня не замечает. Я продвинулся по комнате далее и встал рядом с кроватью, так что его покрыла моя тень, строгим тоном сказал: "Я знаю, что ты не спишь. По твоему виду тебя уже давно мучает бессонница" Он ещё более строгим тоном, с привычными нотками раздражения, мне ответил: "Нет, это так. Оставь меня, я ужасно себя чувствую" Я пытался сгладить напряжение: "Хорошо, что не так ужасно как до этого" Он остался непоколебим, его тон был всё тем же, если не более пренебрежительным. "Это ведь твоя заслуга. Ты меня спас" Я решил зайти с комплимента, нужно было что-то искреннее прежде всего. "Спасибо. Я польщён. Хоть ты и делаешь это саркастично, но всё равно считаешь важным отдать должное. Мне это нравится" Он не ответил, наверное был смущён или же настолько застанут врасплох, что не знал как реагировать. Если не решил снова игнорировать. Я тогда особо старался не думать о причинах, потому действовал по известному мне шаблону. "Скажи, если что-нибудь нужно. Я могу посидеть...." Я сел к нему на кровать, чтобы обозначить своё нежелание держать дистанцию. В этот самый момент, намеренно или нет, он меня прервал. "Всё таки принеси мне кофе. Может быть, дело в давлении" Это в кое то веки звучало как искренняя просьба нежели просто повод быть оставленным или же попытка уколоть Он приподнял голову, будто бы хотел сказать что-то ещё. В это время, сдвилулся торсом вбок, что было ожидаемо при тяжести головной боли. "И ещё.... Я..." Наши лица были близки. Почти напротив, если бы он сидел ровно, и не стремился куда-то выпрямиться. Тут он чмокнул меня в щеку. И тут же поник, тяжело дыша и опираясь руками на матрас, чтобы поддержать торс. Я не знал, что сейчас произошло. Но зная отчего и зачем, находясь до этого же момента в полнейшем ступоре, я взял его за подбородок и провёл ладонью по щеке. Другую руку положил на плечо. Убрав волосы с этого потного красного лица, я сделал тоже что и он. Я чмокнул его в щёку. Я не хотел, по правде, заканчивать что бы это ни было, и потому после этого ещё сжимал его плечо в надежде на то, что что-нибудь произойдёт, что выведет меня из этого транса. Он относительно скоро я вспомнил про его просьбу, и что сейчас он явно не в состоянии. Я убрал руку и побежал вниз за кофе. Когда я вернулся не обнаружил ни знака того, что произошло сейчас. Как в начале нашей беседы он печально лежал на кровати с закрытыми глазами, пытаясь уснуть. Видимо, даже позабыв о своей просьбе. Может быть боль окончательно довела? Я подошёл ближе, чтобы проверить. Действительно лежит, а уж спит ли неизвестно. Не осознавая насколько после буду себя за это карить, я оставил чашку и побыстрее ушёл. XX/XX/XXXX Настоящий прорыв. Сегодня ему внезапно надоело, что я приношу ему еду, и он очень презрительно сказал - "Не нужна мне твоя жалость", и вышел из комнаты в гостиную. Я был, мягко говоря, приятно поражён этой выходкой, и прервавшемся, наконец, молчанием, и уже начал как в ста готовить себя к полноценному знакомству за ужином. Он сидел с довольно мрачным недовольным видом. Позже, я даже заметил его нервозное перебирание руками. Это поведение явно указывало мне на то, что он чего-то ждал, скорее всего, когда я тоже сяду за стол, поэтому я и медлил с приготовлениями (скатерть, кружки, остальное, знаю, что слишком официально). Снова вернулось чувство, что за мной наблюдают, и от этого было не по себе. Я тоже наблюдал. Но пассивно, лишь готовя план действий на его следующий шаг. Я сел. Молчание длилось полминуты, но я чувствовал как каждая секунда проявлялась на мне новой волной мурашек. Всё это время он даже не смотрел мне в глаза, из-за чего я боялся ещё больше. Точно тогда, когда мне только удалось как-то успокоить нервы, он заговорил. Тяжело и нерешительно, к моему удивлению. "Тогда, на мосту... Ты сказал, что я не злодей. Так, кто же я тогда, если не он? Я уже не знаю, что проклято, а что свято..." С каждым словом чувствовалось всё больше и больше боли в его голосе, что кульминировалось в последнем предложении. Я постарался притвориться спокойным, в надежде, что это ощущение станет искренним. Я хотел казаться для него сильным и всезнающим, быть тем, на кого он может рассчитывать. Даже и не зная, куда меня заведут мысли, я ему говорил всё что приходит на ум. "Люди немного сложнее, чем проклятые и святые. Даже самый отпетый маньяк в хороший день может дать монету бедняку, как и самая благородная монашка на свете в плохой день может сгоряча пнуть собаку. В человеке есть как добро так и зло, и мне кажется, существует сообща и подпитывает друг друга. Разве трудна будет жертва того, чей разум не разу не посещала эгоистичная мысль? Разве будут садисту так доставлять удовольствие страдания, не знай он, что может их остановить? Хороший мы человек или плохой решать уже не нам, а бедняку, которому мы дали монету, или же собаке, которую мы пнули. Но ты же спросил меня, почему я не считаю тебя злодеем. Так вот, злодею было бы неважно, правильны ли его поступки или нет, он всему найдёт оправдание. В отличии от, тебя, сокрушающегося под весом жизней которые ты сломал. Единственое, я могу поделиться напутствием. Милосердие, в отличии от жестокости оправданно само по себе. Быть милосердным, каждый раз означает выходить за пределы своих возможностей. И знаешь, до кого границам человеческого милосердие труднее всего дойти? До себя." Сам удивляясь своему красноречию, я ему улыбнулся. Но улыбка быстро спала с лица, когда он впервые за весь день посмотрел мне прямо в глаза. Это был не ободряющий, не безопасный взгляд, это было недоверие и насмешка. Тут же пропала моя обретённая уверенность в себе, и я бессознательно потупил голову. Скоро я, о ужас, даже услышал его смех, который, оглядываясь назад, скорее был истерическим. "... Это бессмыслица. Это просто неправда. Ты говоришь, что зло нейтрально? Зло это зло! Какой же я идиот, спрашивать совета у вора... " Задетый и за живое, и тем, что он, оказывается, совсем не изменился, я его холодно поддразнил. "Что же, тогда сам решай, кто ты, раз уже не инспектор" Тут он, разозлённый не на шутку, резко утих. Я сразу понял, что натворил. Затем он посмотрел на меня так злобно, что моё лицо всё побледнело. Тут он встал из-за стола, и громко топая, вышел за дверь, грохнув ей со всей силы. Сразу, как отошёл от шока, я метнулся ему вслед, и начал колотить по двери уже комнаты, которую он себе уже присвоил. "Прошу, прости! Я не хотел тебя обидеть! Я сгоряча! Я беру свои слова обратно!" Тут, он будто бы услышав мои мольбы, резко вышел, но рано радоваться. "Ладно, это было как-то по-детски. Я ухожу напрочь, нечего здесь сидеть. Куда ты дел мой плащ?" Он двинулся к двери, я за ним. Я крикнул ему вслед. "Скажи мне, куда ты идёшь?" Он пожал плечами. Я встал между ним и дверью, растянувшись как морская звезда, чтобы напрочь отрезать выход. "Если ты собрался обратно в реку, то я тебя не пущу!" Он пытался проскочить, сдвинуть меня, но ему не удавалось. С горькой пораженческой обидой, он отошёл. Постоял. И тут же бросил плащ об землю и яростно его истоптал. "Почему... Ты всегда прав!?" Я клянусь, в этот момент он, точно, был готов на меня наброситься, но, видимо, зная нашу разницу в силе, он отвернулся, стиснул кулаки, со злости весь сжался, и тяжело из себя выдавил слова. "Лучше уж умереть, чем выслушивать того, кто считает зло оправданным." Я был рад, что всё свелось к дебатам. Я надеялся, что теперь смогу его вразумить, хоть и был не менее чем тогда напуган, и вера у меня была мизерная. Я заговорил тем же тоном, которым давал ему речь ранее. "Посмотри в себя. Ты же ведь тоже не ангел? Теперь он театрально прикрыл лицо рукой. Мне казалось, он весь дрожал. "Ты прав, я чудовище" Я догадался, что он хотел скрыть от меня этим жестом. Я подошёл ближе, и хотел расчистить это недопонимание. "Нет же, ты совсем не чудовище." Я осторожно положил ему руку на плечо и, улыбаясь, посмотрел ему в лицо, прикрытое ладонью. "Ты человек" Он ожидаемо грубо отстранился, резко развернулся ко мне спиной. "Глупо использовать это как оправдание" Я не сдавался. Во мне заново родилась уверенность. "Это не оправдание. Это тот кто ты есть." Я схватил его за плечи и развернул лицом к себе, но он продолжал прятать его от меня как мог. "Или же ты... считаешь иначе?" Тут он медленно опустил с лица дрожащую руку, и подтвердил мои подозрения. Он и правда сейчас расплачется. Я сразу пожалел, что его схватил, и убрал свои руки подальше. Видно было, что его очень задел мой вопрос. Он был скорее сосредоточен на том, чтобы мне возразить, нежели на своём виде. Но по дальнейшим выражениям его лица было видно, что ему ничего стоящего не приходило в голову, или же, что он просто напросто не мог сосредоточиться. Из-за чего дрожащими губами он лишь смог из себя выдавить. "Я... не ставил себя на одно место с богом." Он повторил, и слёзы начали стекать из глаз. "Я не ставил себя на одно место с богом!" Я подхватил его и прижал к себе. Мне казалось он снова хотел спрятаться, я в свою очередь изо всех сил хотел это предотвратить. Я устал от того, что он постоянно от меня бегает, и постоянных кошек-мышек между нами. Один раз когда мне удалось с ним нормально поговорить, один раз когда он действительно меня слушал, и он вновь пытается уйти. Я снова остаюсь Он же в свою очередь в меня просто вцепился, как хищник вцепляется в жертву, я не мог бы его разжать даже если бы хотел. Он упёрся своей головой мне в плечо, и только моя одежда сдерживала звук его воплей и слёзы. Это было по своему удивительно, я не думал, что за всю мою жизнь мне удастся увидеть эту его сторону. Он глубоко несчастный человек, и я это подозревал. Подозревал, что хоть он и строит из себя элитного солдата, в глубине души очень запутан и сломан. Живет в страхе того, что невероятное зло всего человечества, которое он себе навоображал однажды всё таки возьмёт над ним верх, и все друзья его предадут. Такие как он обычно радуются когда слышат о библейском Армагеддоне, насколько они презрительно и опасливо относятся к людям, что полное уничтожение это единственный способ показать им всем, проявить как жалких глупцов. Насилие – вот что они желают по-настоящему, но что им не принесёт никакого исцеления. Мне стало его жаль. Жаль больше чем когда либо. Я чувствовал, что вся искренность, вся близость, вся жажда поддержки и внимания его сейчас выливается на меня в этой удушающей хватке. На одного лишь меня. Я обвёл его своими прежде сброшенными с тела от испуга руками мягко и нежно. Я даже чуть не заплакал. Я вспомнил-