Победителей не судят

Синоптики предвещали шторм. С моря дул холодный ветер, огромные океанские валы разбивались о прибрежные скалы на миллиарды белых брызг и откатывались назад, чтобы в следующий раз ударить с большей силой. Они хотели разбить камень, хотели заставить его отступить, чтобы завоевать ещё частичку суши, но скалы стояли непоколебимо. За бушующей линией горизонта в сизом небе сверкали молнии. Вечное противостояние стихий. Никто из Четвертого Дистрикта голову не смел сунуть за пороги домов. Даже миротворцы позалезали в свои казармы, плотно закрыв ставни, и оставив пустынные улицы на потеху настоящих хозяев этой местности. Все, кто успел запастись дровами или углем, спокойно пережидали бурю под кровом, в тепле играющего пламени. Остальным оставалось лишь стучать зубами и использовать все навыки выживания, чтобы не умереть от голода. Дома в поселке Победителей стояли непоколебимо, возвышаясь над лачугами простых жителей, с целыми окнами, крепкими дверьми и каменными фундаментами. Разбитые вокруг цветники в эту пору года ещё сливались с бурой землей, а голые деревья чуть ли не прижимались к земле. Их ничего не могло спрятать от ветра, они держались только благодаря корням. В одном из домов на правой стороне главной улицы, если смотреть от входа в Посёлок, окна горели мягким электрическим светом. Здесь, в отличии от окраин, электричество продолжало поступать в дома несмотря на суровую погоду, а это значило, что и сток, и канализация работают прекрасно. Обстановка внутри дома казалась роскошной, по сравнению с тем, что можно было увидеть, зайдя в дом простого рабочего из Дистрикта. Но вот капитолийцы скорее всего поморщились бы, отвернулись, и, несмотря на все хорошее, заявили бы, что такой стиль давно уже вышел из моды. Как там они говорят теперь? В моде нынче руины? Останется ли модным их Капитолий, если на него скинут парочку тысяч бомб? Естественно, о такой дерзости не говорят вслух. Не здесь, не в Панеме. Президенту все равно, кто ты такой. Будь ты хоть миротворцем, хоть победителем, хоть самим продюсером и распорядителем Голодных Игр. Если ты поддерживаешь мятежников, словом или делом, осознанно или нет, ты заслуживаешь казни. Не привселюдной, нет. Тихой. Молчаливой. Жестокой. С запахом крови и роз. Кэрри лежала на диване, закинув одну ногу на спинку, а другую свесив вниз. Где-то в области между шеей и коленами на ней лежал пушистый светлый плед, подушка прижималась весом её головы. Книжка сползла на пол и теперь лежала, раскрытая, на узорчатом ковре. Пламя в камине отбрасывало на страницы блики огненных языков. — Кэрри, иди есть, я всё приготовил, — послышалось с кухни. Кэрри лениво приоткрыла один глаз, прислушалась к треску дров, к завыванию ветра, затем медленно встала, потягиваясь негибким от лежания телом. Подняла книгу, закрыла, положила на диван. Плед скомкала и оставила лежать в углу дивана. Там ему самое место. После ужина она вернется сюда и тогда, может быть, с Финчем у нее получится уснуть. С того самого дня, когда её забрали экранопланом с Арены сначала в Капитолий, а потом в родной Дистрикт, Кэрри не могла сомкнуть глаз. В буквальном смысле, она засыпала лишь тогда, когда ей вводили конскую дозу успокоительного препарата. В другое время Кэрри была настолько перевозбуждена от страха, у неё были так сильно натянуты нервы, что она думать забывала про сон. Тревожные мысли, воспоминания, запахи и звуки, все это преследовало её как напоминание – она убийца. Вечная пленница Арены. Её нарекли победительницей, но это не так. Она не победила, она пережила других участников, это две разные вещи. После Арены игры для неё не закончились, и если бы не Финч, её бы давно уже не было в живых. Она сбросилась бы со скалы в бушующее море или напилась таблеток. Или просто умерла от переутомления. Но Финч помог ей, научил жить с этим, потому что испытал всё на собственной шкуре. Знал, каково это, навсегда остаться на Арене с вечными мыслями «а ведь я мог поступить иначе». Но в том-то и была проблема, что не мог. Никто из них не принадлежал себе по факту рождения. Дети, несчастные, обреченные всегда быть «трибутами» и никогда «победителями». Кэрри была одной из них. И Финч тоже. Даже сейчас, когда ему тридцать семь и он стоит у плиты в фартуке с синими цветочками, с деревянной лопаткой, раскладывая по тарелкам запеченную картошку под сливочным соусом и хрустящей сырной корочкой, он всё равно остается трибутом, избранным, чтобы перебить остальных. Кэрри обожала эту картошку, как обожала его. — Помой руки и садись, — снова сказал Финч, увлеченно раставляя на столе тарелки, наполненные такой едой, за которую бедняки в дальних Дистриктах продали бы душу. — Ты снова превзошел самого себя, — Кэрри силилась улыбнуться, умывая руки и вытирая их полотенцем. — Молчи уже, — проворчал Финч, но Кэрри знала, любой комплимент его кулинарным способностям не остается без внимания. Он выбрал это хобби, когда пытался вернуться к нормальной жизни после Игр, никакое другое, вроде рисования или садоводства его не привлекали. Увлечение кулинарией было хотя бы ощутимым: постарался над чем-то и сразу же попробовал своё творение. Вкусно и полезно. Дома они не соблюдали никаких приличий, на столе стояла пачка салфеток, дополнительная нарезка с сыром (копченым, любимцем Кэрри) и ароматный салат с морепродуктов. Финч разложил порции картошки по тарелкам из прямоугольной формы для запекания, и они вдвоем сели есть. Кэрри машинально подогнула одно колено к груди. Он даже не думал её за это одергивать и напутствовать, коря за несоблюдение правил этикета. Все эти бредни нужно оставить Капитолию. В Дистриктах отсутствие этикета чуть ли не единственная доступная свобода. На улице выл ветер, Кэрри решила, что перед тем, как лечь спать, обязательно взглянет в окно, чтобы посмотреть, как высоко вздымаются волны. Капитолийские СМИ сообщают, корабли не выходят в море столь продолжительное время из-за опасной для мореплавания погоды, но Финч и Кэрри знали настоящую причину отсутствия креветок в столичных ресторанах. В Четвёртом Дистрикте поднимался бунт. Победитель 54 и победительница 70 Игр не хотели брать в нём участие. Не то, чтобы оба являлись огромными поклонниками капитолийского президента или его системы правления, просто они уж очень устали. Крови в их жизни хватило на сто жизней вперёд, им не хотелось видеть новые битвы. Они не поддерживали своих соплеменников ещё и по той причине, что не испытывали к ним ровно никакой патриотической преданности. В Четвертом Дистрикте была отдельная академия для подготовки победителей, добровольцев на Играх. Когда трибутами выбрали в один год Финча, в другой Кэрри, никто не вызвался добровольцем. Они поехали в Капитолий убивать за Дистрикт, который рад был от них избавиться и сплавить всё на «неудачный год». Вот в следующий год мы точно победим, говорили бы они. Отправим на игры достойную, сильную пару, они будут доблестно сражаться за честь нашего любимого Дистрикта с запахом дохлого тунца, и покажут остальным округам, на что способны. Только они упускали одну немаловажную деталь. Хорошие люди живыми из Арены не выходят. Там, посреди побоища, в одиночестве остаются только отпетые подонки. И коронует их потом президент отнюдь не за сочувствие, или другие высокоморальные качества, присущие достойным людям. — Давай посмотрим фотосессию, я хочу поучавствовать в выборе платья для нашей искрометной невесты, — предложила Кэрри, включая телевизор. Финч не любил телевизор, особенно во время еды. Он считал, что плохие новости дурно влияют на пищеварение, но сейчас, когда весь Панем наблюдал за парой победителей из Двенадцатого, отказать Кэрри не мог. Она положила маленький проектор на стол, нажала на кнопку включения и воздух над ним озарился экраном. Шоу как раз началось. Кэрри приступила к еде. — Ну что ж, давайте все вместе соберем для Терезы Агнес уникальный свадебный стиль! Сначала Цезарь Фликерман показал кадры трогательного предложения руки и сердца, что сделал парень из Двенадцатого своей победоносной возлюбленной, а потом приступил к демонстрации её свадебных нарядов. Капитолийцы могли влиять на выбор платья, давая ему своё оценочное мнение, Кэрри же давала его Финчу, а тот молча слушал, медленно пережевывая пищу. — Мне нравится этот наряд с вкраплениями лесной тематики, — сказала Кэрри, закидывая себе в рот вытащенную из салата креветку в соусе. — Он идеально подчеркивает её фигуру, не находишь? И как уложены волосы, просто прелесть. Этот с цветами однозначно мой фаворит! — Он имеет символический смысл, — заметил Финч. — Двенадцатый тонет в диких лесах. — Я хотела бы там побывать вдали от шахт и нищеты, просто, чтобы насладиться природой, — задумчиво сказала Кэрри. — Когда мы были там в прошлый раз во время моего Тура я никуда не выходила за пределы мэровского поместья и Дома Правосудия, а там ничего интересного. — Зато ты познакомилась с будущей победительницей 74 Голодных игр, — ответил Финч. — Она была тогда ещё совсем крохой, ей едва исполнилось двенадцать, — кивнула Кэрри. — Сама-то ты была не намного её старше, — напомнил Финч. — Мне было четырнадцать, но я уже стала победительницей, а ей предстояло сделать это аж через пять лет. Чувствуешь разницу? — Её сложно не почувствовать. На фотосессии показали ещё шестнадцать платьев, но Кэрри не отступилась от своего любимого. Они уже закончили есть картошку, и теперь доедали салат, медленно надламывая мягкий нарезанный хлеб и вымакивая им сырный соус. Вдруг шоу Фликермана прекратилось, на экране проэктора возник герб Панема и зазвучал гимн. От первых вступительных нот Кэрри бросило в дрожь. Этой музыкой сопровождалось каждое объявление о погибших за день на Играх. Не совсем приятные воспоминания. После гимна началась прямая трансляция из дома президента Сноу. Кэрри напряглась. Такие включения ничего хорошего не сулят. — Рад приветствовать вас, граждане Панема. В этом году мы устраиваем семьдесят пятые, юбилейные Голодные игры. Я думаю, вы все догадались, что это значит. Наступило время для третьей Квартальной Бойни. Кэрри с трудом проглотила застрявший комом в горле хлеб. Дальше президент Сноу повел стандартную историю о зарождении Голодных игр, о Тёмных Временах, что послужили катализатором для их создания. Он не забыл упомянуть о законах Игр, в которых подразумевалось провождение каждые двадцать пять лет особой годовщины. Её назвали Квартальной Бойней. Она требует усовершенствованной, более масштабной версии привычных ежегодных Игр, дабы лучше воскрешать воспоминания про всех убитых во время восстания Дистриктов. — Как иронично, учитывая насущные обстоятельства, — откинулся на спинку кресла Финч, имея в виду бунты в Третьем, Четвертом и Восьмом Дистриктах. Он вытер губы, скомкал рукой белую салфетку и выбросил её в грязную тарелку из под салата. Холодный взгляд его раскосых глаз был устремлен в голубые, змеиные очи Кориолана Сноу. Кэрри сидела по-прежнему с ногой, прижатой к груди и не могла оторвать глаза от экрана, что бросал синеватое озарение на её лицо. — На первую годовщину жители Дистриктов сами выбирали трибутов, на вторую они отправляли в два раза больше детей, но сейчас мы отмечаем третью Четверть Укрощения. Позади президента появился маленький мальчик, протянувший ему коробку с желтыми конвертами. Кто бы ни был организатором системы Игр, их решили растянуть на несколько столетий. Президент вытащил конверт, обозначенный числом «75» и открыл его, показав всему Панему зажатый между пальцами бумажный квадратик. — На семьдесят пятую годовщину, как напоминание мятежникам о том, что даже самые сильные среди них не могут свергнуть власть Капитолия, трибутов женского и мужского пола станут «жать» из действующего фонда победителей. Финч закрыл лицо рукой, зажмурился, но пятна крови алели даже на внутренней стороне век. Крови убитых им людьми. Теперь алого станет больше. Кэрри закричала. Она застряслась в безумной дьявольской истерике, схватила со столешницы нож и со всей силы воткнула его в проектор. Изображение президента пошло бликами и пропало. Крича от боли, от страха, от боязни возвращаться на Арену, Кэрри пронзала гаджет так яростно, будто на его месте было сердце президента Сноу. — Ненавижу! Ненавижу! Кэрри роняла на стол слезы ярости, а не печали. Она была бессильна. Когда она выиграла Игры ей пообещали покой, ей пообещали дать шанс вернуться к нормальной жизни, как до Арены. Она знала, что это всё самообман, но с ним было легче жить, чем с осознанием, что весь ужас бытия марионеткой в руках безумного диктатора придётся пережить вновь. — Они же сказали, что мне больше не угрожает Жатва! — рыдала она. — Они опять обманули нас, они опять воспользовались нами! Финч, они снова хотят нас убить! Кэрри воткнула нож в стол, рассекая гладкую полированную поверхность и отбросила остатки проектора в стену. В глубине души Финч всегда знал, что вероятность происшествия подобного велика. Победители в последнее время позволяли себе слишком много, они становились неугодны Капитолию, их уже сложно было использовать как инструмент покорения. Бунтующие Дистрикты нужно было сломить, отняв у них последнюю надежду – победителей, тех, кто вырвался из порочного круга, когда никто другой не смог. Финч знал, что этими Играми президент Сноу объявил им всем войну и теперь их общая задача выжить в ней. — Успокойся, Кэрри, всё обойдется, — Финч попытался успокоить её. — Убери руки! — завопила она, когда он попытался к ней подступить. Снова паническая атака. Её душевное равновесие пошатнулось, это был первый удар Кориолана Сноу и он пришелся как раз поддых. Кэрри забилась в угол между кухонным шкафом и стеной, закрыла уши ладонями и раскачивалась из стороны в сторону, как умалишенная. — Опять... Опять... Опять... — шептала она. Финч попробовал подойти к ней, наклонился. Она схватила его за воротник свитера. — Дай мне мои таблетки... Дай... Иначе, я сойду с ума. Дай мои таблетки, Финч! Тон приказывающий. Финч поднял руки в знак капитуляции, выровнялся и достал с верхней полки баночку, выдутую из затемненного стекла. Внутри с мелодичным звуком перекатывались желейные капсулы. По идее, они должны были быть сильнодействующими антидепрессантами, которые прописали Кэрри врачи. Только настоящие таблетки Финч слил в унитаз сразу же, как только прочитал километровый список побочных эффектов. Вместо них засыпал туда капсулы на основе снотворных трав и всегда давал Кэрри, усыпляя её бдительность в прямом и переносном смысле. Ей всегда легчало, когда она понимала, что выпила антидепрессанты, даже когда это был всего лишь набор из горных трав. Высыпав две штуки на ладонь, он налил в стакан опресненной воды и подал Кэрри. Та жадно заглотила лекарство, выпила всю воду и гневно бросила стакан, разбив его о стену. — Я ненавижу их, ненавижу их город, их акцент, ненавижу их детей! Пусть эти сраные малолетнии подонки рвут друг другу глотки на Арене вместо нас. Почему мы должны убивать своих опять?! Финч положил на язык капсулу и залил в горло ещё теплой воды из горлышка давно кипевшего чайника. Опустив его на плиту, сел рядом с рыдающей Кэрри. — Потому что мы виновны, Кэрри, они хотят в который раз указать нам на нашу второсортность, — обреченно вздохнул он. Кэрри всегда успокаивалась, обговаривая с ним одну и ту же тему на протяжении долгого времени. Даже в моменты предельного перевозбуждения её мог усыпить разговор с ним, откровенный и болезненный. Сейчас снова наступил момент для такого разговора. — Так нельзя делать, — прошептала она, отрицательно качая головой. Слезы лились по её щекам, нижняя губа дрожала, ослепительно белые волосы взлохмаченны. Она смотрела на него огромными серыми глазами и Финчу на миг показалось, что ей снова восемь. «Пожалуйста, пожалуйста, научите меня драться!». Он моргнул. Перед ним снова взрослая Кэрри, рыдающая по вполне понятным причинам. В ответ на её беспомощную реплику он рассмеялся. — «Нельзя»! Да плевать они хотели на то, что можно, а что нельзя! — воскликнул он. — До Жатвы три месяца, у нас есть время на подготовку. — Подготовку к смерти? — Подготовку к тому, что хуже, чем смерть. На подготовку к Квартальной Бойне. — А может ты прав? — с надеждой посмотрела на него Кэрри. — Может все обойдётся? В нашем Дистрикте много победителей, необязательно выбирать нас. — Да ты посмотри на этих победителей. Один старик, другие с семьями. В боевой готовности только мы с тобой. Как ты думаешь, чьи смерти будут для капитолийцев самыми болезненными? — Наши, — кивнула Кэрри. Она вытерла слезы рукавом кофты. То ли подействовали успокоительные, то ли её мозг сам по себе быстро среагировал на возникновения новой опасности. Истерика миновала, но её не прекращала бить дрожь. — Публика нас любит, — усмехнулся Финч. — До смерти, — повернулась к нему Кэрри. Они посмотрели друг на друга, и расхохотались от отчаяния.

***

Томас проснулся поздно, часы показывали одиннадцать часов и шестнадцать минут утра. Всё из-за бессоницы. Он мучился на протяжении пяти часов, тщетно переворачиваясь с боку на бок, в надежде уснуть. Усталость была не при чем, Томас чувствовал её и будь он в более уравновешенном состоянии духа, то спал бы как убитый. Но его всего колотило от волнений. Пару раз Томас выходил из своего купе, шел мимо вагона ресторана, в самый край поезда и подолгу стоял там, глядя сквозь толстенное тонированное стекло на звездное небо, пестреющее множеством восхитительных небесных тел и далеких галактик. Земля, деревья, поля мелькали в сумасшедшем калейдоскопе, увозя Томаса вдаль от родного Двенадцатого Дистрикта, но небо оставалось неподвижным. Навевало мысли о том, что как бы стремительно не развивались события на земле, соразмерно с вселенскими масштабами они никогда не приобретут настоящий смысл. А что есть этот смысл? Мы ведь сами придаем ему значение, не так ли? В Капитолии не видно звезд. Нужно было наслаждаться этим зрелищем, пока ещё была такая возможность. Томас готов был поспорить с высшими силами, что они не дали бы ему четкого ответа на вопрос: сколько ещё раз после повторного выхода на Арену ему доведется увидеть этот волшебный, усыпанный звездами небосклон? Повторный выход на Арену, помилуйте, какая нелепость! Всё это действие, Жатва, Капитолийский Экспресс, сама столица, сияющая в лучах восходящего Солнца, всё это напоминает револьвер в руке безжалостной судьбы. Томас знает, в магазине отсутсвует только одна пуля. В первый раз ему повезло вытащить счастливый билет, барабан остановился на холостом снаряде, но сейчас, когда судьба крутит рулетку во второй раз Томас совсем не уверен в успехе. Удача дама своенравная. Она улыбнулась ему однажды, но кто знал какой она встретит его на этот раз? Не сочтет ли за наглость столь настойчивые требования её вмешательства в его жизнь? О, удача, смилуйся! Одна ты осталась у меня. Томас совсем не умел играть на публику, в этом была его проблема. У него не было проблем с коммуникацией, но вот камеры, репортажи, интервью, он все это терпеть не мог. Ему нравился лес, принимающий его с материнской лаской и безмолвием. Он бродил звериными тропами днями напролёт, выслеживая дичь, собирая ягоды и корнеплоды. Томас даже не заметил, как единственный способ выживания стал для него неким подобием терапии. И, конечно, он не хотел признавать, что главным образом это случилось из-за одной занимательной особы, в чей силок однажды угодила его нога. Случилось это зимой, в тот год, когда Томасу исполнилось четырнадцать. Тогда он уже больше шести месяцев охотился в лесу с помощью отцовского лука и имел кое-какой опыт в своём деле. Например, он всегда с опаской подходил к ограде со стороны Пласта и прислушивался к тишине, пытаясь уловить песнь электричества, пущенного по оголенным проводам. Изначально, оно служило оградой от диких зверей, волков, рысей и медведей, которые раньше очень часто по весне захаживали в селения и лакомились не только скотиной, но и людьми. Но большую часть времени ограда с растянутой спиралью колючей проволоки проводила в обесточенном состоянии. Что играло Томасу на руку в его осознанном желании нарушать строгий закон о запрете охоты. Как он выяснил позже, Дистрикт Двенадцать помимо густых лесов, темных шахт, и угольной пыли во всех щелях, мог похвастаться самыми лояльными (халатными) миротворцами во всём Панеме. Томас, как обычно, пролез между проводами и зашагал по долине вниз, осматриваясь по сторонам. Лишняя осторожность никогда не помешает. Тогда ему удалось подстрелить пять белок, этого хватило бы им с мамой на два дня. Плюс, он намеревался обменять тушки на чёрном рынке. В Печи собирались не только местные жители, но и миротворцы, что в очередной раз указывало на их отношение к населению Дистрикта. Томас зашёл глубоко в чащу, где обычно охотился, незаметный для изредка пролетающих экранопланов. Он шагал осторожно, ему показалось, будто между голыми деревьями мелькнула кабанья шкура. Что надо. У кабана мяса много, жир можно вытопить, шкуру обработать и сшить матери хорошую дублёнку. Кабан спасёт его в эту зиму, не иначе. Томас достал из колчана стрелу, натянул тетиву, сделал еще один шаг и вдруг какая-то сила вздернула его вверх. Пребольно ударившись головой о мерзлую землю, Томас повис на одной ноге вниз головой, в пяти футах над землей. Стрелы со стуком высыпались из колчана на снег. Минуту его раскачивало из стороны в сторону, но потом состояние стабилизировалось и Томас увидел перед собой чье-то недовольное лицо. — Ты не похож на кабана, — обвинительно произнес девический голос. Он знал её! Черт возьми, это Бренда! Её отец тоже был шахтером. Их убило в один день во время обвала, а потом они с Брендой вместе стояли на церемонии посмертного награждения жертв аварии. До этого они учились в одном классе, но Бренда не обращала на него внимание, несмотря на его множественные попытки завязать с ней разговор. Раньше у неё не было изобилия свободного времени, но после потери кормильца в семье Бренда стала ещё более занятой. Сразу после школьных занятий она спешила домой, присматривать за младшими детьми, кормить их, справляться по дому. У неё был старший брат – Джордж – на тот момент ему уже исполнилось восемнадцать, и он, как и его отец, вынужден был стать шахтером. Пока их мать была жива, пока она подрабатывала то тут, то там, они ещё кое-как сводили концы с концами, но как только она слегла с воспалением легких, всё пошло наперекосяк. Джордж отдавал последние деньги, заработанные непосильным трудом, чтобы оплатить ей лекарства. Лекарства не помогали, их было недостаточно. Чтобы вылечиться, матери нужно было сменить дом с дырявыми стенами и плохой печью на хорошее добротное помещение без сквозняков. Ей требовалась качественная полезная еда, а не обрезки, которыми она с удовольствием питалась, будучи здоровой. Дети лезли из кожи вон. Тщетно. Мать умерла от приступа лихорадки, её легкие сгорели в груди. Бренда и Джордж остались одни. Мама Томаса отлично ладила с детьми. Детский сад в Двенадцатом перестал функционировать из-за эпидемий, которых не было бы, улучши организаторы условия содержания. Дети стали неприкаянным грузом на руках родителей, приговоренных к двенадцатичасовым сменам, и мама Томаса – Мэри, – вызвалась приглядывать за ними. Сначала оплату за услуги воспитательницы брала скромные, чтобы хватало на жизнь. Потом начался голод, родителям просто нечем было ей платить, они изнывали от тяжелой работы. Мэри перестала принимать оплату вовсе, разве что только если кто-то принесет что-то съестное. От еды она не отказалась никогда. Но денег с осиротевших Джорджа и Бренды она не принимала даже в относительно хорошее время. Потом и подавно. Томас встречался с Брендой, когда она перед школой приводила двух пятилетних братьев и трёхлетнюю сестренку к его маме. Он даже пытался пару раз подловить её по дороге, навязаться в попутчики, но она всегда выбирала такую дорогу, где они никак не могли пересечься. И Томас знал, Бренда давно догадалась о его намерениях подружиться с ней. Это было видно по изредка брошенным на него насмешливым взглядам из под темных каштановых ресниц. — Господи, ты меня напугала! — Томас едва сдержался, чтобы не закричать. — Нужно обозначить свои ловушки, если не хочешь, чтобы в них попадались люди. — Я и не знала, что у нас в Двенадцатом такой самородок отыскался. Непризнанный гений! Золотая жила! Может мне тут еще табличку воткнуть с надписью: «НЕ ПОДХОДИТЬ, ОПАСНО ДЛЯ ЖИЗНИ»? — Было бы славно, если честно! — рявкнул Томас. Бренда смерила его презрительным взглядом и развернулась уходить. — Эй, стой, ты собираешься меня бросить здесь? — Томас даже махнул рукой, отчего его качнуло вправо. Ветка, на которой он был подвешен за ногу, угрожающе скрипнула. Бренда постояла, обдумывая ответ, затем кивнула. — Да, — сказала она. — За что? — изумился Томас. Они не были в близких отношениях, но и врагами их нельзя было сказать. Во время экскурсии в шахты, где детям показывали их будущее место заточения вплоть до самой старости, Томас даже поддержал Бренду за локоть, когда лифт качнулся. Он не считал, что заслуживает быть оставленным на морозе посреди безлюдного леса, где его быстрее найдут волки, чем миротворцы. Несмотря на лояльность последних, в крайнем случае, Томас выбрал бы волков. — Не «за что», а «почему», — исправила его Бренда, остановившись в полуоборота. — Потому что если я тебя отпущу и позволю пожить, ты в любой момент побежишь к меру домой и начнешь стучать на меня. — Серьезно? Ничего умнее не придумала? Я же буквально с тобой в одной лодке! — воскликнул Томас, яростно жестикулируя от переизбытка эмоций. — Фигурально, — снова исправила Бренда. — Буквально мы с тобой в одном лесу. — Вот видишь! Какой мне смысл подставлять тебя, если так я ставлю под раздачу самого себя. Я же не самоубийца, в самом деле, — Томас развел руками, показывая свою беспомощность. — Помоги мы освободиться, пожалуйста. Обещаю больше никогда не заходить на твою территорию. — Ещё чего, — фыркнула Бренда. — Только попробуй испортить мне ещё одну такую идеальную ловушку, и на следующий день толкать в Печи я буду ливерную колбасу из твоих кишок. — Миротворцы пальчики оближут, — усмехнулся Томас. — Они... о-о-о-о-ой, как больно! Бренда перерезала прочную веревку и Томас рухнул головой в снег. — Прости, — Бренда присела в неуклюжем реверансе, заправляя острый охотничий нож в виды видавшие ножны на поясе. — Подушечку не подложила, с собой не ношу. Томас потер забитый затылок. Собрал выпавшие стрелы, отряхнул их от снега, спрятал обратно в колчан. Потом выровнялся, Бренда стояла перед ним. Невысокая, с красивыми темными глазами в обрамлении пушистых ресниц. У нее были миловидные черты лица, аккуратный носик, красивые губы. Волосы она затягивала в тугую косу и прятала её под курткой, накрывая голову капюшоном. Когда была в городе. В лесу стоило оставаться начеку. На её впавших от продолжительного голода щеках играл румянец. Мороз покалывал и его щеки. Руки горели огнём после прикосновений к снегу, а падающие снежинки застревали в волосах. У Бренды они красовались на кончиках ресниц. Если бы Томас умел рисовать, он бы её нарисовал. Но он не умел, не брал даже грифель в руки – прекрасно осознавая всю безнадежность своего положения. И всё-таки, ему хотелось более существенные воспоминания о том дне. Запах морозного воздуха, обжигающий легкие. Хруст снега под ногами. И Бренда, в коричневой отцовской дубленке, шагающая впереди него и изредка оборачивающаяся. Томас нелепо улыбался, когда она на него смотрела. Ничего не мог с собой поделать. Улыбка сама по себе тянула вверх уголки его губ. Она лишь фыркала в своей особенной, совсем не раздражающей манере, и отворачивалась, глядя себе под ноги. Великолепная девушка. Великолепный день. Всё в прошлом. Его будущее далёко от зимнего леса и первого разговора с Брендой, оно совсем не блещет радостью. Томас принял душ, переоделся в чистую рубашку и брюки, затянул их поясом. Из-за переживаний он терял последние килограммы, этого не могли предугадать даже преданные друзья из команды стилистов. Кое-как управившись с волосами, Томас вышел из купе, пошел по направлению к вагону ресторану. В нем внезапно проснулся аппетит. За столом уже сидели Хорхе и Тереза. Хорхе был их ментором на прошлогодних играх, и, мягко говоря, совсем не полагался на их успех. Да они и сами не полагались, разве что Тереза. Она – настоящий игрок. Провернула невероятную аферу со своей безответной любовью на камеру перед капитолийцами, заработала их преданность своей искренностью. Томас злился на неё за слова, которые она сказала на интервью Феликсу Фликерману, не посоветовавшись с ним, но понимал: так было необходимо. Эффект внезапность отразился на его лице самым натуральным образом. Он просто потерял дар речи. Изначально у них с Хорхе был интересный план – сделать все, чтобы Томас остался в живых. Томас знал, что его напарница и их общий ментор что-то замышляют в тайне от него, но понял он всё только когда оказался на Арене. Тереза спасла их обоих, сделала отсрочку на долгий год, и что теперь? Этот чудесный поезд второй раз везет их на убой. Будто первого раза было недостаточно. — Присаживайся, ты как раз к чаю, — сказала Тереза, указав на стул подле себя. Томас сел за стол, безязычный слуга налил ему чай и удалился на кухню, чтобы принести более существенный завтрак. Тереза выглядела достаточно бодрой. Когда они с Хорхе, узнав о Квартальной Бойне, ушли в запой на несколько дней, она была единственной, кто смог привести их в порядок. Для начала вылила в унитаз весь алкоголь в окрестностях, потом заставила их принять ванну, по отдельности, разумеется. Приготовила поесть, накормила и уложила спать. — Настоящая мамочка, — ухмылялся Хорхе. — Может ещё сказку на ночь прочитаешь? — Могу прописать чапалах, тебя устраивает? Чапалах Хорхе не устраивал, он улегся спать. В своё оправдание Томас хотел сказать, что запой был решением весьма объяснимым – если в других Дистриктах ещё была надежда пережить эти Игры, не учавствуя в них, то Двенадцатый в этом смысле пролетал по полной программе. Здесь всего-то три победителя. Томас, Тереза и Хорхе. Так или иначе, им троим летом снова придется съездить на курорт в столицу. К сожалению, в тот момент Томас не был способен даже на максимально невнятную речь. Из рта вырывали клочки слов, перед глазами всё плыло. Тереза уложила его в постель, накрыла одеялом. — Спи, Том. Когда дверь за ней закрылась, Томас слышал, как она говорила его матери не беспокоить сына, пока он сам не проснется. После запоя Томас проспал добрых трое суток. Просыпался только чтобы попить воды – она всегда чудесным образом обновлялась на прикроватной тумбочке, – или отлить. Организм чувствовал себя просто кошмарно. Томас зарекся больше никогда не пить алкоголь, Хорхе, кстати, пришел к тому же выводу. Тереза организовывала их, не давала пасть духом. Томас раздражался от её попыток расшевелить его, когда он колебался на грани нервного срыва и желания сбежать в лес, но после был ей благодарен. Тереза возвращала ему ощущение реальности, а вот Бренда символизировала несбыточные мечты. После той встречи зимой в лесу они стали много времени проводить вместе. Охотились, потом ходили в Печь. Томас провожал её до дома, помогал с домашними делами, когда у самого было время. Они разговаривали, но все их разговоры сводились к идее сбежать из Дистрикта в лес. Томас понимал желание Бренды. Он стал победителем, поэтому переселился из своей убогой хижины на Пласту в богатый дом, стоящий на улице Посёлка Победителей. До прошлогодних игр Хорхе жил там один, но вот уже год, как у него появились соседи. Томас переехал в новый дом с матерью, Тереза жила одна. А Бренда осталась выживать в условиях, что не совсем располагали к счастливой довольной жизни. Джордж выкладывался из последних сил, надеясь, что это принесет хотя бы немного денег, но его месячной зарплаты едва хватало на еду для всей семьи. Если бы не охота Бренды, они бы давно протянули ноги. Естественно, она устала. Ей семнадцать, как и ему. Она хочет жить нормальную, безбедную жизнь. В их реальности это невозможно, но если постараться, то можно хотя бы ни от кого не зависить. В чаще диких лесов, там, куда не доберутся лапы Капитолия, Бренда хотела начать сначала. С ним. Томаса эта новость шокировала. Когда она предложила собрать свои пожитки, семьи и уйти в леса, Томас не совсем понял, кого она имеет в виду. — Тебя, твою маму. Хорхе обязательно, он мой друг и пригодится нам. Мы с Джорджем соберем детей, подготовим их к длительному переходу. Идти придется много, ночевать где попало, но я думаю, мы справимся. — А как же Тереза? Лучше бы он молчал. Бренда бросила на него взгляд, наполненный таким негодованием, будто она сообщала о всемирном голоде, а он спросил, подадут ли на завтрак пирожные. — Жить не можешь без своей возлюбленной? — желчная улыбка исказила её обкусанные губы. Неприязнь между Терезой и Брендой несла в себе очень глубинный характер. Томас мог бы льстить себе, думая, что девушки не ладят из-за его внимания, но это было не так. Они недолюбливали друг друга с первых классов школы и спустя года злое чувство лишь укоренялось в их сердцах. — Я не смогу бросить её здесь, — проговорил Томас, наблюдая за реакцией Бренды. Он знал, что она фыркнет. И она фыркнула. — Ну да, конечно! Отравимся на север дружной семьей, ты, твоя невеста и двоюродная сестра. Томас устало вздохнул. Когда на Арене осталось восемь игроков, Капитолий запустил более подробные интервью о их жизнях и личностях. Разумеется, они узнали про Бренду. Но не могли же разрушить прекрасную историю любви и вмешать туда нежелательную девушку. Они назвали Бренду его двоюродной сестрой, публика это съела. Капитолийские зрители не знали о схожести людей в дистрикте Двенадцать, их ничего не смущало. Зато Бренду явно смутило. — Том, выныривай из своих облаков, — позвала его Тереза. Томас оторвал взгляд от настольной вазы с цветами и посмотрел на Терезу с абсолютным недоумением в глазах. — Что, прости? — глухо сказал он. — Вникай в тему разговора, hermano, — отрезал Хорхе, подаваясь вперед, чтобы взять арахисовую пасту для тоста. — Пока ты втыкал в одну точку, мы с Терезой обсудили ситуацию. — И пришли к выводу, что оставшееся время до приезда в Капитолий стоит провести, знакомясь с трибутами, — добавила Тереза, отпивая из чашки. — Прошу прощения, каким образом? — недоумевал Томас. — О, Боже, Том, включай мозги! — воскликнула Тереза. — Сколько можно убиваться раньше времени. Игры не приговор. Выжили в прошлый раз, выживем ещё раз. Если ты, конечно, не будешь впадать в ступор когда тебе захочется. Как у неё всё просто, Томас чуть не усмехнулся. — Ладно, прости, я слушаю тебя. — Мы решили пересмотреть видео портфолио всех трибутов, участвующих в этих Играх. Узнаем их слабые и сильные стороны, изучим противников. Они все профессиональные убийцы, мы должны быть вооружены не только буквально, чтобы выстоять в противостоянии с ними. «Вот только кто-то из нас двоих тоже должен будет умереть». В первый раз Сноу позволил им победить дуэтом, но во второй он явно не расщедриться. Повезет, если вообще останется победитель. У Томаса кожей пошли мурашки. Вот бы выпрыгнуть из поезда на ходу, разбиться от скорости и умереть в лесах около железнодорожных путей. Куда лучше чем снова биться с теми, кто по факту рождения должны быть их союзниками. Как же паршиво. — Чтоб выжить в этот раз вам придётся обзавестись хорошей компанией, — сказал Хорхе. Тереза и Томас переглянулись. — Но мы не хотим никого брать в команду, — возразила Тереза, прочитав ту же мысль в глазах Томаса. — Какой смысл объединятся, если потом нам придется их убить? — вторил ей Томас. — Вам и друг друга придётся убить, так что ж? — невозмутимо промолвил Хорхе. Пара замолкла. — Вот, что, ребятки, — сказал он, оглядывая их по очереди. — Это не просто Голодные игры. Правила тут тоже другие. И вам придется по ним играть, если не хотите сдохнуть в первый день. Преимущество есть с одним условием – публика от вас без ума, но только когда вы влюблены друг в друга до беспамятства. При ином раскладе за вами просто напросто нудно наблюдать, сечёте? — Сечём, не идиоты, — буркнула Тереза. Когда Хорхе говорил таким тоном, она сразу вспоминала, кто на самом деле был их ментором и отдавала ему должное. Занимать доминирующую позицию, в которой она неизменно находилась рядом с Томасом, было невозможно. Хорхе равнял их с Томасом до одного уровня. Напрасно. Тереза способна на лучшее. — Итак, вы подкрепились? Можем начинать знакомство с вашими новыми друзьями? — Пойдем, — кивнул Томас, вставая со своего места. Тереза нехотя поднялась, пошла следом за ментором и своим напарником. Эти Игры не вызывали у неё тупого страха перед смертью. Она чувствовала лишь непонимание и усталость.