Червовый туз

—Колдуй, — весело говорит Лёша, протягивая Шуре колоду потрёпанных карт, даже не надеясь, что ему выпадет хоть одна козырная — Шура всегда мешал как-то так скверно, исключительно в свою пользу.       В карты они играли часто. Особенно на рассвете. В первых лучах солнца спать уже не хотелось, водка в горло уже не лезла, а занять друг друга чем-то надо было — вот и играли до посинения. Думскому с картами везло всегда, рука, видимо, была счастливая, а вот Донскому всё мелкие в колоду лезли, и в дураках всегда оставался он один.       В этот раз играть было особенно приятно, и чувствовался такой необходимый щекотливый азарт. Потому что играли на раздевание. Лёша точно не вспомнит, чья это первая идея была, да только согласились оба единогласно. Терять-то особо нечего.       Шура ловкими пальцами тасует колоду, карты летают в его руках, пока Донской, оперевшись щекой о запястье, молча за ним наблюдает и прикидывает, каковы шансы остаться сегодня голой жопой на табуретке. Думский хитро улыбается, и Лёша понимает: шансы крайне высоки.       Шесть карт рубашкой верх оказываются у Лёши перед носом, Шура достаёт из колоды последнюю — козырную — шестёрка червей. (Шестёрка червей в гадании на любовные отношения означает грядущие позитивные события) Донской заглядывает в свои карты: в этот раз удача его не подвела, всё было лучше, чем он изначально думал, но бесконечно лукавое выражение лица Шуры настораживало. —Двойка козырная, — комментирует Думский и выбирает свой первый ход. — Держи.       Шура всегда ходил с мелких карт, но придерживал с левого краю крупные, — Лёша успел научиться его манере игры за долгие годы. Даже когда казалось, что Александр в проигрыше, следующий его ход был тремя тузами, и противнику оставалось только молча наблюдать своё поражение. Шура, сам по себе хороший стратег, никогда бы не позволил быть кому-то впереди него.       Донской отмечал, что играть с ним всегда особенно интересно, как минимум потому что Думский был непредсказуем и крайне хитёр. Ты никогда не мог знать, что он выкинет в следующий раз, и в его глазах нельзя было рассмотреть ни капли смятения, только самоуверенное, холодное спокойствие.       Лёша даже ненадолго смутился: сейчас Питер задумчиво смотрел в свои карты, заламывая пальцы. Донской бросил Шуре последнюю карту, которую берёг до последнего, червовую даму, Думский только с каким-то непроницаемым выражением лица показал свою шестёрку треф. —Браво, — хлопнул он в ладоши, стягивая футболку и откидывая её к брошенной по приходу олимпийке. — Меня уже давно не переигрывали. —Я польщён, ваша светлость, — усмехнулся Лёша, скользя взглядом по открывшейся картине.       Саша сам по себе имел тонкое сложение. Взращённый северными ветрами и холодными волнами Невы, он держал спину прямо, даже когда сильно уставал, оставался бледен даже в летних лучах солнца. Было что-то магнетическое в том, как красиво пояс мундира охватывает его талию, как очаровательно очерчивают тени дворцовых комнат его и без того острые скулы.       Шура перед ним был не таков. Аристократическая бледность сменилась болезненной. Руки постоянно мелко подрагивали, глаза растеряли былой горделивый огонёк, оставив только где-то на самом дне крошечную льдинку. Колючие рёбра ровным рядом выстраивались в строй, косточки ключиц и кожа, некогда бывшая светло-молочного оттенка, теперь грозилась обратиться нездоровой желтизной. Перед таким Сашей не хотелось приклонять колени, чтобы доказать свою верность императору и государству. Перед таким Сашей хотелось преклонить колени, чтобы бережно коснуться его холодной руки, убедиться, что где-то на запястье всё ещё трогательно нащупывается пульс.       Шура поёжился, передёрнув плечами, и развернул предплечья так, чтобы его синяки не были заметны. Он пугался всякий раз, когда замечал их, будто видел впервые, а затем сам же горько вздыхал, невольно стыдясь того, что натворил.       На следующем коне Донской воодушевился: после победы играть отчего-то стало только интереснее. Шура смотрел в свои карты без энтузиазма. —Под дурачка ходят, — напоминает Шура и зевает в кулак, облакачиваясь на ладонь.       Лёша кидает на стол две тройки. Думский театрально вздыхает и берёт.       До завершения игры еще было долго, но Донской уже чувствовал себя победителем: две предыдущих победы вскружили голову, в своём успехе он не сомневался. Шура, видимо взялся собирать колоду назад, потому что в одной руке удерживал с дюжину карт.       В один момент всё резко изменилось. Думский вывалил набор из королей, избавляясь от карт, и хитро улыбнулся — Лёше крыться не чем. —Как? — Донской вскинул брови и разочарованно откинул футболку. — Как ты мог выйти? —Я много чего могу, — заговорщически улыбнулся Шура, вставая и лёгкой поступью направляясь к сопернику. Взгляд его, томный и тяжёлый, скользнул по торсу Лёши и поднялся к губам. — Хочешь покажу?       Донской заранее знал, чем закончится эта ночь. С Шурой нельзя по-другому, если он чего-то хочет, он этого обязательно добьётся. Поэтому проще поддаться: Лёша привлекает Питер к себе за талию и снизу вверх глядит преданными глазами, спрашивает. Думский кивает, сам тянется вперёд, целует мокро и горячо, выдыхает в губы и отстраняется, дразнится. Лёша играться не любит, вскакивает, Шуру к столу прижимает, руки по бокам ставит, чтобы выходов к отступлению не оставлять. Думский улыбается — этого и добивался. Коленку между ног протискивает, потирается слабо, Лёша голову запрокидывает, выдыхает, ближе жмётся.       Донской знает, как Шуру надо поцеловать, где и как потрогать, чтобы до дрожи в коленках, до побелевших пальцев, царапающих плечи. Лёша его подхватывает, усаживает на стол, губами сразу к шее припечатывается: Думский ведь чувствительный, на любое касание красиво дугой выгибается и вздохами давится. Тонкие руки обретаются в русых кудряшках и приятно потягивают, когда Ростов мажет по ключицам и кусает чуть ниже. Шура обхватывает его ногами, скрещивая ступни за поясницей, и спиной опускается полностью на стол.       Руки Лёши везде. Поглаживают, сминают и спускаются вниз. Донской расстёгивает ширинку на чужих джинсах и позволяет себе Шурой пару секунд полюбоваться: он, расхристанный на столе, раскрасневшийся и зацелованный так, что губы припухли и на шее красные отметины наливаются, дышит загнанно, цепляется за предплечья Лёши, просит ближе, сильнее, горячее.       Лёша снова нависает и возвращается туда, откуда начал. Целует основательно, нижнюю губу прикусывает, а затем в каком-то нежном жесте губами припадает к россыпи синяков на предплечье. Шура в его руках плавится, свободную от кудряшек ладонь опускает на пах, поглаживает через ткань, ловит вздох Донского и собачку молнии выверенным движением тянет вниз. —Подожди, — Думский дрожащими от нетерпения пальцами на грудь слабо надавливает, не отталкивает, но заставляет остановиться. — Давай на кровать.       Донской отстраняется, до спальни в два счёта доходит, по дороге штаны с бельём стягивает, спиной на постель валится. Сверху заползает Шура, языком по рельефу мышц проводит, ладонью сразу к члену спускается. Сначала только пальцами головку ласкает, наблюдает внимательно за реакцией, когда слышит первый полустон, опускается ртом почти до основания. Лёша издаёт звук нечто среднее между вскриком и рычанием, и пятерню в тёмные волны волос запускает, глубже насаживает. Шура ведёт языком по венкам, вырисовывает узоры, щёки втягивает и стонет коротко, чтобы приятную вибрацию пустить. Думский поднимает глаза и смотрит пристально прямо в лицо, темп увеличивает, помогает себе ладонью, доводит до исступления и отстраняется, снова на медленный ритм переходит. Лёша готов умереть здесь и сейчас, когда Шура опять опускается до конца и глаза жмурит, смаргивает выступившие слёзы. Донской чувствует, что уже вот-вот подходит к концу, но желанное тепло рта Думского исчезает, а он сам поднимается с колен и стягивает свои джинсы. —Боже, Шура, — Лёша на локтях приподнимается, хочет Шуру одним движением опрокинуть, но тот останавливает и избавляется от лишней одежды. —Лежи, — Питер к тумбочке отходит, выуживает вазелин и устраивается прямо напротив Лёши, ноги разводит, призывает смотреть. — Я сам.       В руке вазелин разогревает и, не мешкая, сперва один тонкий палец вводит на две фаланги, входит легко — готовился — затем второй добавляет, на манер ножниц разводит, голову назад опрокидывает и выдыхает в потолок, когда задевает нужное место. Лёша ползёт взглядом по бледному телу, облизывает глазами каждую косточку и думает, что от одного этого вида может кончить без проблем, но покорно ждёт, зная, что позже ему голову вообще напрочь снесёт. И оказывается прав.       Шура ещё вазелина набирает, коротко Лёше надрачивает, распределяя смазку по члену и садится сверху, приставляя головку ко входу. Лёша его за запястье хватает, заставляет остановиться. —Не спеши. Тебе этого разве достаточно было? — брови вопросительно вскидывает, с заботой по бокам поглаживает. —Нормально. Не могу ждать больше, — уверенно выпаливает Шура и опускается на член, вбирая сразу половину.       Думский вскрикивает болезненно, губу закусывает и сжимается так, что Лёше неприятно, но тот только приподнимается и шею поцелуями осыпает, отвлекает осторожно. Когда боль заменяется щемящей нежностью, Шура расслабляется и медленно спускается до конца. Лёша его за талию поддерживает и стонет вымученно — Шура, узкий и горячий, ощущается просто превосходно.       Питер одну руку себе за спину заводит для удобства, отклоняясь, и начинает медленно двигаться, ловя ртом воздух. Лёша подмахивает бёдрами, помогая, Шура на это одобрительно стонет, но темп не увеличивает.       Надолго в такой позе Думского не хватает, и он аккуратно слезает, укладываясь на постель, отдаваясь в руки Донского. Лёша забирает инициативу, Шуру под коленки подхватывает, бесконечные ноги себе на плечи закидывает и с размаху входит до конца. Шура под ним елозит, пальцами за простынь цепляется так, что она рваться от натяжения начинает, и почти срывается на крик. Донской чувствует, как у него бёдра от напряжения трясутся, и ускоряет фрикции, пробуясь под разным углом попасть по простате. Когда Шуру выгибает, и он сипло ахает, смахивая катящуюся по щеке слезу, Лёша догадывается, что нашёл и увеличивает темп до бешеного, порывистыми толчками вдалбливаясь в Думского. Тот хватается за сильную спину, короткими ногтями кровавые царапины оставляя, и хриплым голосом его имя выкрикивает, умоляя.       Шура на пределе, когда начинает сжиматься и толчки становятся неравномерными. Лёша целует везде, где дотягивается, надрачивает Шуре, вызывая новый вскрик, и кусает куда-то под рёбрами, кончая внутрь. Думский заканчивает следом, судорожно выдыхая и пачкая живот.       Донской ещё некоторое время дышит ему в шею прежде, чем выйти, дотянуться до салфеток и улечься рядом. —Курить охота, — произносит Шура, поворачиваясь на бок и целуя Лёшу в уголок губ, самыми кончиками пальцев поглаживая скулу. — У меня в кармане должна быть пачка, посмотри.       Лёша неохотно встаёт, выискивая джинсы Думского, лезет в правый карман и вместо сигарет находит карту — червовый туз. В его голове что-то щёлкает и выстраивается стремительная мыслительная цепочка. О. Так вот оно как. —Ты мне... Подыгрывал. — больше утверждает, нежели спрашивает Лёша, всё-таки доставая пачку, передавая её Шуре и ложась рядом. Шура смотрит на карту так, будто видит её впервые, смеётся и тянется за новым поцелуем.