Проснись

Итадори просыпается в холодном поту, нервно вздрагивая на кровати. Чувствует, как бешено колотится сердце и глотку сжимает спазмами, пока по щекам ручьём льются слезы. Очередной кошмар. Как и тысячи до этого. Какие-то проклятья — неведомые, ужасные существа различной формы, норовящие убить в любой момент. Окружают, надвигаются огромной широкой стеной, тянутся только для одного — сожрать или же изорвать тело до неузнаваемости. Их десятки, множество, которые только одним видом нагоняют нечеловеческий страх, не давая даже шелохнуться. Глотку жжёт и он не может сделать и вдоха, только сидит с широко открытыми глазами и судорожно жмется не зная от чего. Мышцы словно камень, затвердевшие, скованные. Лёгкие колят тысячи игл, хочется кашлять. В тишине комнаты разносится хриплый полувскрик, который проталкивает чёртов воздух в горло. На языке привкус желчи — мерзкий, а на щеках подсыхают солёные слезы, неприятно стягивая кожу. Снова. Каждую чёртову ночь он просыпается от одного и того же сна. Все точь-в-точь — хотя точно знает, что мозг не может придумывать одинаковые сны, что-то должно меняться, хоть одна незначительная деталь. Но все слишком идентично. Будто прожглось под коркой, навсегда запечатлевшись под веками. Не даёт покоя. Заставляет просыпаться ровно в четыре тридцать один. Кричать, срывая горло, реветь навзрыд и умолять, чтобы это все закончилось. В голове продолжает бить набатом звук уже успокаивающегося сердца, в ушах шумит от давления, а тело, как и простынь, и одеяло под ним, снова мокрые. Снова в холодном поту. Глаза привыкают к темноте, замечая силуэты мебели в комнате и Юджи, наплевав на все ещё дикий страх, сжирающий изнутри, поднимается с кровати, чтобы включить маленький ночник на тумбе. Трясётся весь, то ли он страха, то ли от сквозняка. Через открытое незашторенное окно проглядывает мигающий, работающий через раз, фонарь. Отдаёт слабым оранжевым светом маленький участок под собой, но следом гаснет окончательно. Мурашки неприятно спускаются по спине. Идёт в туалет, умывается, зная уже наверняка, что больше не получится заснуть, и идёт на кухню, заваривать чай с ромашкой. Дедушка всегда говорит, что он помогает. Хотя Юджи не уверен в этом, но продолжает почему-то пить его каждую ночь. На вкус так себе, скорее какая-то моча, но сахар закончился ещё неделю назад. Остаётся пить так. Это выматывает беспощадно — отсутствие сна, вечная нервотрепка. И так по кругу. Приходится маяться до утра, в попытках найти себе, чем заняться. Домашние задания, которые не перестают давать маразматичные учителя в школе — явно не вариант, да и не хочется. Мозг не работает, только крутит эти ужасные картинки страшных существ перед глазами, доставая, даже когда не спит. Кутается плотнее в домашнее худи, в попытках согреться и думает, что наверное так морозит из-за стресса. А потом в коматозном состоянии идет в школу, надеясь отоспаться где-нибудь по пути в метро. Но время раннее, давка в вагоне и сотни людей, желающих занять больше места. Наушники спасают, потому забивается в дальний угол и нервно вздрагивает из-за тряски, резко вскинувшись. Отвратительный сон, отвратительное начало дня. Все как обычно. Идёт, шаркая ногами и низко опустив голову. Голова чугунная, тяжёлая, мысли еле ворочаются и ужасно хочется пить. В коридорах шумно и многолюдно, но хотя бы никто не лезет, что уже радует. Всем плевать на него. Всем плевать друг на друга. В кабинете, небольшом и заставленном полками, уже ждут друзья. Хотя, товарищи, наверное. Знакомые или же просто люди, учащиеся в одной школе. — Выглядишь так, будто сейчас уснёшь, — говорит Игучи. — Или умрёшь, — беззаботно тянет Сасаке. Юджи отмахивается, не желая слушать комплименты его прекрасному виду. Садится за небольшой стол, посередине комнаты и глядит устало и флегматично на спиритическую доску перед собой. Но желание только одно — чтобы этот день закончился. — Сегодня много дел, — начинает девушка и усаживается рядом. Юджи пытается сделать более заинтересованное лицо и перестать зевать. В итоге соглашается поучаствовать в попытке вызвать духа, хотя боится всего паранормального. Шугается из-за любого звука и вздрагивает, как девчонка. Ещё верещать на людях не хватало. Потому что ночью хватает. Поддаваясь атмосфере в комнате, затаив дыхание, смотрит как указатель, зажатый между кончиков пальцев, поддаётся в сторону, наверняка ведомый такой вовлеченной Сасаке. Юджи закрывает глаза на такое баловство, делая вид, что не замечает напряженных фаланг женской руки. Пытается вчитаться, что там передаёт им дух, какого-то мужчины, что умер на территории школы. А потом испуганно йокает, вжимаясь в спинку стула. Чувствует, как сердце сбивается с ритма, снова этот парализующий страх, от которого хочется сбежать, и смотрит на такого недовольного президента студенческого совета в дверях. Ребята не замечают его странного состояния, не смотрят даже на него. Или делают вид, что все в порядке вещей. Итадори же всегда был таким шуганным, не правда ли? Слушает вполуха, что им говорит мужчина средних лет в костюме и морщится, сдвигая брови на переносице. Потому, что точно помнит, как писал заявление об уходе из спортивного клуба и на вступление в оккультный. Помнит, как радовались ребята, что теперь их клуб может существовать обоснованно и законно, потому что есть третий человек. А следом слушает тренера, который точно также внезапно появляется в помещении. Довольный такой, самовлюбленный. Такаги с таким же самодовольством в голосе, трындит, что он переписал заявление Юджи, чтобы он присоединился к команде легкой атлетики. Что несомненно бесит, заставляя раздражённо поджимать губы. Какого черта происходит? Ещё этой хрени не хватало. Он стоит на ногах еле-еле, какие соревнования? В итоге соглашается заключить сделку, что, если сможет победить его, то сможет остаться в оккультном клубе. В состоянии полной отрешенности, непонимания, что происходит, Юджи соглашается посоревноваться с тренером, вспоминая, что нужно ещё успеть в больницу к дедушке до пяти. Держит в руке металлический шар, даже не зная, что нужно делать и навскидку думает, что — кинуть. Даже не старается, не рассчитывает силы, скорее делая это, чтобы отвязались, потому даже не смотрит куда этот шар упал. Но слышит радостные и удивлённые крики собравшейся толпы. А сам пытается успокоить в раз ускорившееся сердце, оглядывается вокруг, словно загнанный в ловушку, скользит бешенным взглядом по куче людей и, кажется, начинает задыхаться. Голова снова раскалывается, а в ушах шумит. Хочется свежего воздуха. Хочется тишины, а не громких улюлюканий по сторонам. Хочется сбежать и остаться одному. Взгляд цепляется на часы на стене школы и Итадори срывается с места, не желая ничего объяснять. Плевать, пусть думают, что хотят. Пусть он будет в их глазах чокнутым. Он просто скажет, что опаздывает к дедушке. Почти не соврет в очередной раз. И правда опаздывает. Останавливается только для того, чтобы купить цветы в ларьке, через две улицы. Дышит шумно, сложившись пополам и оперевшись руками о колени. Выглядит не очень — весь красный, потный и взгляд бешеный. Женщина-продавец смотрит настороженно, нехотя отдавая букет жёлтых цветков в чужие руки, никак не отвечает на смущенную улыбку, провожая его уже недовольным взглядом. В больнице начинает болеть голова, а таблетки, запасенные в рюкзаке оказывается закончились. Можно было бы попросить у медсестры, но не хочется лишний раз тревожить и так уставших девушек. Дедушка справляется на ура. Выносит мозг каждому, кричит обидные обзывательства и ведёт себя слишком резко, показывая свой отвратительный характер. Остаётся только терпеть. Вопрос: что именно — головную боль, что пронзает виски и лоб или же чужие ругательства на очередной новый букет. — Это не для тебя, — тянет уже привычно. Наливает свежей воды в вазу и убирает лишнюю бумагу с цветов. — Это для медсестёр, что тебя терпят. — Сопляк, — слышится в ответ. Пробежка даёт о себе знать занывшими ногами, прибавляя к отвратительному самочувствию. Все ещё хочется спать. Пиздец как хочется спать. И чтобы этот день уже закончился. В палате пахнет медикаментами, противно пищит пульсоксиметрический датчик, считывая каждый чужой удар сердца и, кажется, слышно как капает капельница. Юджи стоит возле раковины, моет руки и старается не смотреть в зеркало напротив. Не хочется видеть свое осунувшееся лицо, из-за вечного недосыпа и огромные синяки под глазами. Знает прекрасно, что они все ещё там. Не сбегут, никуда не денутся. Усмехается своим мыслям и кривится, болезненно шипя. Следом проходит кончиком языка по лопнувшей губе и чувствует металлический привкус. — Юджи… — слышится сзади. Но, повернувшись, видит отстраненно смотрящего в окно дедушку. Всё такой же, не желающий с ним говорить. — Что? — спрашивает в ответ, подходя к больничной кровати, но ловит удивлённый взгляд в ответ. — Я тебя не звал, — зло брякает мужчина. Итадори хмурится сильнее, не понимая. Видимо послышалось. Пора возвращаться домой, несмотря на еле заметное желание остаться. Хочется, да, но с ним никто не будет говорить — снова игра в молчанку, изо дня в день. Везёт ещё, что не пытается прогонять, как вчера. Будет делать вид, что его здесь нет, игнорировать вопросы или же пытаться объяснить его тупому, по мнению дедушки, мозгу, что приходить не стоит. Лучше тратить время на подготовку к соревнованиям. — Я ушёл из сборной, записался в оккультный клуб. — Сопляк, — в ответ. В ушах наушники, громкая музыка и отсутствие мыслей в голове. Как и отсутствие денег на продукты, которых нет в холодильнике дома. Но есть не хочется. Хочется, мать твою, спать. Организм снова даёт сбой, потому что Юджи отчётливо слышит, как его зовут. Даже через максимум громкости. Смотрит удивлённо по сторонам, в попытке найти того, кто, кажется, зовет уже второй раз, но натыкается на безразличные взгляды редких незнакомых людей в вагоне метро. Скоро нужная остановка. На улице удушливо жарко, пот неприятными каплями катится вниз от шеи по спине. Хочется пить. В ближайшем магазине возле дома покупает рамён в пачке, даже не смотря на вкус и идёт домой с желанием умереть где-нибудь в подворотне. Тягостные мысли о дедушке не дают покоя, жалость по отношению к медсестрам, которым приходится терпеть старика, скребет кошками где-то внутри. Глаза закрываются, слипаясь при моргании и он виснет в очередной раз, стараясь не упасть на улице. Домашние задания оставляет на потом, в надежде, что встанет пораньше и сделает с утра. Ха-ха. Пораньше встанет. Да, в четыре утра тридцать одну минуту. Ест, почти не пережевывая, чувствуя как горит рот от остроты и пьёт на ночь горячее молоко с медом — в надежде, что это поможет заснуть. Ложиться не хочется. Потому что знает, что снова проснётся в четыре тридцать один утра и замкнутый круг повторится. Мысли роятся в голове, пока капли горячей воды застилают глаза и обжигают кожу. Что же такого снова придумает Сасаке на завтра, успокоился ли тренер и позволит ли студенческий совет дальше существовать их клубу? Нужно просто лечь, а дальше организм, вымотанный каждодневными кошмары, отрубится сам. Даже снов не увидит. Ха-ха, снова. Оставляет светильник включённым, ставит телефон на беззвучный режим и устраивается поудобнее. Старается ни о чём не думать. Фонарь за окном снова мигает, заставляя неприятно ежиться. Глаза закрыты, но он фантомно видит чужие очертания чёртовых проклятий из сна. Старается не думать, старается не обращать внимания, не замечать. Старается успокоиться и глубоко дышать, снова чувствуя колотящееся сердце за клеткой рёбер. Скоро и сам сляжет в больницу. Вроде бы засыпает. Проваливается в чёрные пустые оковы сна, не желая видеть очередной кошмар, когда снова слышит чужой голос. — Юджи… Кричит, что есть мочи, накрывается с головой одеялом и сжимает уголки в руках. Цепляется как за спасательный круг. Нервная система ни к чёрту, сдает ещё в начале. Несколько секунд гулко дышит, хрипло так, а потом мозг понимает, что снова приснилось. Снова послышалось. Старается успокоиться, нервно смеётся и плачет, сам того не замечая. Нервная истерика — не лучшее окончание дня. Хотя и не первая. Выглядывает из-под своего убежища, переводя дух. Не находит никого взглядом, останавливаясь на темных углах и думает, что завтра нужно купить вместе с таблетками от головы ещё и снотворное. А следом чувствует чужое касание по голове. Снова кричит, уже слетая с кровати и смотрит загнанно, сам забившись в тёмный угол. Горло дерёт, по ощущениям, до крови, дышать невозможно, а в ушах фонит так, что кажется, оглохнуть можно. Галлюцинации, твою мать. Вот что это — никто его не зовет, никто не трогает макушку. Ему это кажется. Просто воспаленный мозг, из-за постоянного недосыпа, начинает медленно доводить себя до безумия, не оставляя организму возможности нормально функционировать. Хотя, вроде же галлюцинации начинаются на третьи сутки без сна. А Итадори мучается кошмаром вот уже… Стоп. Все резко будто останавливается, звуки пропадают и даже сердце не долбит со скоростью света, гоняя кровь в венах до пены. Будто вакуум накрывает с головой. А в голове одна мысль «сколько он не спит?» Сколько дней или ночей просыпается в холодном поту и надрывным криком, замершим на устах? В голове начинают мельтешить картинки, одна за другой, сменяясь, будто слайд-шоу в презентации. Вот он, Итадори Юджи, каждую ночь подрывается с кровати в определённое время. Не спит до утра, идёт в школу, наплевав на очередное задание на дом, а потом идёт в больницу к дедушке. Изо дня в день. Будто по сценарию, прописанному каким-то кретином в фильме ужасов. Почему именно четыре утра тридцать одна минута? Почему определённое время — ни минутой позже, ни минутой раньше. И чёртов фонарь, что не могут починить уже который… день? Месяц? Что происходит? Паника снова накрывает с головой, будто лавиной или же волной, снося с ног. Горло сжимается до резкой боли, не пропуская воздух. Лёгкие жжёт, но Юджи не чувствует, как собственноручно ранит себе ладони, оставляя кровавые лунки от ногтей, не чувствует, как прокусывает язык и щеку изнутри. Он оглушен, а перед глазами летают чёрные точки. Тело сковывает судорогой, заставляя кричать, но воздуха нет, потому задыхается, падая на колени всё в том же углу собственной комнаты. — Юджи… — слышится уже внутри головы. И фантомное чувство, будто гладят горячими ладонями по щекам. Что происходит? Итадори падает на колени, а следом всем телом на холодный пол, где гуляет сквозняк. Истерика резко замолкает, как и шум в ушах. Теряет сознание. А просыпается снова, как по чертовому будильнику, в назначенное время. Только не кричит, просто дёргается на все том же полу, вздрагивая ноющим телом. Смотрит поплывшим взглядом по комнате и дрожит от холода и страха. Голова раскалывается, по ощущениям, на две части, ровно так, посередине. Ноги не слушаются, разъезжаясь в стороны, а сил нет, чтобы подняться. Так и лежит, в непонятной позе и желает умереть, чтобы все это закончилось. Что не так? Что, блять, не так? Сколько проходит времени, он не знает, собирает себя по частям и через боль идёт медленно в ванную комнату, где ещё долгие минуты блюет желчью в унитаз, содрогаясь от рвотных позывов. Моется в горячей воде, но лучше не становится ни черта. Организм не справляется, гранича на тонком лезвии. Вот-вот упадёт на кафель, поскользнется и будет лежать здесь, пока старик не забьёт тревогу, находясь в больнице. Может вызвать скорую? Посмотрят на него, дадут снотворное и, может быть, поставят капельницу с какими-нибудь витаминами. Поспит, наконец, нормально, ничего не видя во сне. Только темноту, сплошное ничего. Бесконечную пустоту. День начинается по новой. Дешевый кофе, заваренный кипятком и без сахара, на вкус как земля. Желудок отдаёт болью в районе солнечного сплетения, заставляя морщиться. Стоило бы поесть. В голове что-то тикает, будто на задворках сознания, будто гребаные часы, монотонно отсчитывающие минуты. Итадори плевать на них ещё мгновение, пока не проскальзывает мысль, что часов в доме нет. Только электронные, которые никогда не издают тиканье. Мурашки табуном бегут по всему телу, волоски на руках и ногах встают дыбом и начинается отдышка. Сколько он ещё так протянет? Сколько ещё организм или же мозг будет над ним издеваться? Итадори стоит в панической атаке и разглядывает рисунок на обоях в кухне, как будто впервые его замечая. Кажется странным. Смешок вырывается из губ. Странно — здесь все, блять, странно. Хочется сбежать, спрятаться, оказаться там, где ничего этого нет и не будет. Хочется чертового спокойствия. Он стоит так ещё немного, будто приходя в себя, а потом бросает кружку с кофе в раковину и уходит спать на диван в зале. Плевать, что маленький. Плевать, что неудобный. Главное, что другое место. Не кровать, которая пропахла потом и страхом насквозь. И не видно мигающий фонарь за окном. Спит отвратительно, беспокойно. Снова и снова вздрагивая и ворочаясь. Но снится сон. Почти такой же. Начинается как по сценарию, того ублюдочного сценариста или режиссёра. Он стоит в Сибуе, посреди улицы, окружённый тысячью проклятий, выглядевших неестественно, несуразно для этого мира. Некоторые из них медленно бредут в разные стороны, пугая собравшихся напуганных людей, которым не даёт возможность убежать какой-то чёрный купол, накрытый сверху. Они стукаются об него и кричат ещё больше. Но почему-то страшных существ видят не все. Это Итадори замечает впервые. Страх, такой привычный, что оседает на языке привкусом желчи, притупляется, давая возможность думать. Почему некоторые люди делают вид, что не видят двухметровых вонючих, некоторых склизких, и просто безобразных существ, с одним глазом на все лицо, вывернутых будто наизнанку или же с четырьмя руками и поломанными ногами? Или они реально не видят? Итадори видит. Этого хватает. Он стоит на улице, в ночное время и, кажется, впервые думает почему здесь столько людей. Они тоже выглядят странно — одетые в разнообразные костюмы, с раскрашенными лицами и бутафорской принадлежностью в руках. Хэллоуин. Интересно. Проклятья, ранее норовившие его убить, в этот раз проходят стороной. Не тянут к нему свои когтистые лапы, или щупальца, не показывают на своих изуродованных лицах оскал, а просто идут мимо, к толпе людей возле края купола. — Юджи… — слышится сбоку. Но там как всегда, никого нет. Точнее, нет того, кто звал. Только перепуганные люди в ужасе или ничего не понимающие, смотрят по сторонам, в поисках того, кого сами и зовут. Стоп. Они зовут не его. Они кричат другое имя. — Годжо Сатору. Сердце сжимается в болезненной судороге, будто протыкают чем-то острым насквозь. Заставляют корчится от боли в груди и хватать воздух. Воздух, который пахнет чужим одеколоном. Так сильно, что в ноздри забивается, отвлекая на мгновение. Запах до одури приятный, знакомый, пробирает насквозь. А голова начинает разрываться, точно так же, как и сердце. Перед глазами темнеет, ноги слабеют и он снова на коленях, только уже на грязном асфальте. Очень больно. — Юджи… — Снова слышится, но уже в самой голове. Он судорожно пытается вдохнуть, но чувствует, как сжимается горло. Горят лёгкие из-за нехватки кислорода, а толпа все кричит и кричит, отдавая набатом в ушах чужое имя: — Годжо Сатору. Он чувствует, как его снова кто-то гладит по голове, чувствует, как кто-то держит за руки большими ладонями. Итадори чувствует все. Но не понимает, что именно. Кто именно его касается. Чей одеколон отдаётся, чем-то до боли знакомым. И чьё имя он сам пытается произнести хриплым, срывающимся голосом. — Сатору… — Юджи… — в ответ. Толпа начинает давить, нагнетать. Все люди почему-то отходят назад, но не давят его. Просто расступаются вокруг, стоя живой стеной, точно так же, как и проклятья. А впереди вдруг появляется мужчина. Проходит сквозь чёрный купол, вытянув руку вперёд. Одет странно — в какую-то знакомую форму темно-синего цвета, а на глазах повязка, будто у слепого. Высокий, с белоснежными, словно снег, волосами и знакомым одеколоном, подходит ближе, останавливаясь перед лежащим на асфальте парнем. А следом произносит таким родным, чертовски знакомым голосом: — Юджи. Голова разрывается на части с удвоенной силой, вырывая задушенный крик из собственного рта, пальцы скребут по асфальту до кровавых борозд и содранной кожи вместе с ногтями. Итадори рушится на глазах, впервые в жизни цепляясь за жизнь и не желая умирать. Чужие большие ладони касаются заплаканных щёк, размазывая солёные дорожки и держат крепко, уверенно, но в то же время нежно. — Юджи… Единственное, что он видит перед глазами — ярко-голубой взгляд чужих глаз. И теряет сознание. Просыпается у себя на кровати, но не кричит. Молча смотрит в потолок и пытается понять. Этого раньше не было. Раньше такое не снилось. Мозг снова решил добавить экшена, потрепав себе оставшиеся нервы? Испытывает на прочность? В комнате жарко, солнечный свет слепит через закрытые веки. Голова гудит, как и болят ладони, куда впивался ногтями во сне. Кровь на руках и содранная кожа, кровь во рту и опухшее место укуса. Нужно обработать, но в шкафу есть только пластырь и почти закончившаяся перекись в баночке. Хватает, чтобы прополоскать рот. На телефоне, что валяется в собственной комнате, три пропущенных от Игучи и, кажется, сотня сообщений от подруги. Переживают, что не пришёл. Как мило. Но на зубах хрустит и скулы сводит. А в отражении зеркала в ванной — живой труп, с осунувшим серым лицом, черными синяками под впалыми глазами и сухие, потрескавшиеся губы. На дворе осень. Сентябрь, жаркий, знойный, удушливый. Открытые окна не помогают, а кондиционера в квартире не было никогда. В холодильнике пусто, а в раковине кружка, с отвалившимся осколком от края и расплескавшийся кофе. Впервые хочется курить. Назойливые мысли крутятся медленно, тягуче, цепляясь одна за другой. Но самая главная одна: Кто такой Годжо Сатору? Почему его имя знакомо? Почему кажется таким родным и важным? И почему он его зовет? В школу идти уже нет смысла, все уроки пропущены и уже завтра будет выговор и штраф. Господи, как же плевать. Он трясущимися руками ищет заначку где-то в шкафу, перерыв все вещи. А потом заказывает минимум продуктов, не желая подыхать от голода. Хотя хочется. Курьер смотрит на него, как на живой труп, даже предлагает вызвать скорую или полицию, но Юджи отмахивается от чужой заботы или обеспокоенности и хлопает дверью на прощание. Готовит себе куриный бульон, пережидая сложившись пополам, очередные спазмы пустого желудка. Запихивает в себя ложку за ложкой, а потом думает загуглить кто такой чёртов Годжо Сатору. Но интернет не хочет работать. Ни на стареньком, потрепанном временем ноутбуке, ни на телефоне. Думает, позвонить Игучи и попросить разузнать за него, но связи нет в принципе, что даже вызов не проходит. Стоп. А как он заказал себе продукты? Связь же была. Снова какие-то неполадки в самой компании? Остается только лежать на диване, не желая возвращаться в комнату. Смотреть в потолок бессмысленным взглядом и гадать, что будет дальше. А дальше сам не замечает, как засыпает. И снова в Сибуе, на том же месте, посреди напуганной толпы людей и живых существ, напоминающих фильмы ужасов. Снова голос, что шепчет его имя. Снова. Снова, блять. Он начинает кричать ещё в начале, решив бежать куда глаза глядят, но не может сдвинуться с места. Не может, черт возьми, сделать даже один единственный шаг. В бреду шепчет чужое имя, срывающимся голосом, снова бьёт асфальт под коленями, царапает, не понимая чего хочет добиться. Наверное, хочет избавиться от удушающей боли во всем теле, от раздирающих чувств внутри. А чужие ладони снова гладят, синие глаза смотрят в душу, прося одно: — Проснись. Итадори вздрагивает, всхлипывает, смотря глаза в глаза, но в ушах оглушающая тишина, резко перекрывшая все крики. Мужчина что-то говорит, смотрит обеспокоенно, пока за спиной рушится мир. Разбивается на осколки, падая к ногам под все ещё такую же тишину. Словно стекло, бьётся купол, бьётся чёрное небо над головой и рушится все вокруг. А следом писк приборов, запах медикаментов и боль в висках. Свет, яркий такой, слепит глаза, заставляя щуриться. И тошнит. Его рвёт на белый холодный кафель в непонятной больничной палате. И только чужие руки держат крепко, не давая упасть. Голос родной шепчет что-то успокаивающее. А Итадори в раз чувствует все свое тело, которое раньше будто и не ощущал вовсе. Всё казалось таким неестественным, бутафорским, созданным понарошку. А реальный мир ощущается по-другому. Слишком насыщенно. Слишком много всего. В палату вбегают люди, что-то громко крича, отодвигают мужчину от Юджи и окружают такой же толпой. Все вокруг плыло, смазывалось в кучу, не оставляя возможности понять, что происходит. — Юджи… — все также шептал будто в бреду мужчина, тянул руки к Итадори, не желая стоять поодаль. — Давай, солнце, реагируй, — в глаза светили маленьким фонариком, обтирали лицо и губы мокрой марлей. — Ты очнулся, милый, все позади. Девушка в белом халате казалась знакомой, коричневые волосы ниже плеч, синяя водолазка и жуткий запах сигарет. Юджи морщится, пытаясь прикрыть глаза ладонью от света, пытается разобрать что ему говорят, но все как-то глухо, притупленно. Будто под водой. Будто снова под куполом. Дёргается, что есть силы, начинает кричать в панике, не понимая, что ему пытаются помочь. Слышит крики и маты, и краем глаза замечает, как высокий накаченный мужчина с тёмным зализанным хвостом отводит того беловолосого с повязкой за дверь. А потом снова пустота. Снова теряет сознание.

***

— Он будет в порядке, — говорит Иери, выходя из палаты Юджи. Выглядит уставшей, осунувшейся, со сгорбленными плечами и стеклянным взглядом. — Он пришёл себя, но слишком слаб. Дай ему время восстановиться. Сатору, прижатый тяжёлой рукой, сидит на стуле, опустив низко голову. Сразу вскидывается, как только дверь открывается и смотрит бешеными, красными глазами на девушку. В ответ хрипит что-то согласное, а сам пытается успокоиться. Девятнадцать дней. Чёртовых девятнадцать дней, он уже на грани истерики и массового убийства. Потому что Итадори Юджи уже девятнадцать дней лежит в коме, в холодной палате магического техникума. Куча приборов, капельниц и перевязок, куча лекарств и мерно тикающий писк его сердцебиения на мониторе. И нет утешительных прогнозов. Иери разводит руками. Она единственная, кто может их всех вылечить, тратя большую часть сил на восстановление остальных пострадавших в Сибуе ребят. Вечерами, сидит перед койкой того, кому проклятая энергия не помогает. Того, кого собственный мозг посадил в клетку, не желая выпускать в реальный мир. Итадори Юджи в коме. Оставалось ждать. А ночами слышать болезненный вой Сатору из его палаты. Видеть сгорбленное тело, жмущееся к холодному, лежащему на постели парню. Видеть то, как ломается Сильнейший маг, не желающий потерять последнее. — Он будет в порядке, — снова повторяет Аой, хлопает в поддержке ладонью по спине, выбивая воздух, а сам пытается скрыть дрожащие руки. Потому что сам переживает. Мегуми стоит тенью в нескольких метрах от двери, держит всхлипывающую Нобару за плечи, а сам дышит еле-еле. Сатору сидит преданным псом возле чужой кровати, смотрит болезненным, заплаканным взглядом на родное лицо, такое мертвецки белое в освещении приборов и пытается сдержать хриплые вздохи и выдохи, норовившие выльеться в истерику. Успокаивает себя, что все хорошо. Успокаивает себя, что Итадори очнулся, вышел из чёртовой клетки собственного сознания и сейчас просто спит. Просто слишком слаб, чтобы оставаться в сознании. Но все хорошо. Касается чужой маленькой холодной ладони, пытаясь согреть в своих, проходится мокрой марлей по бесцветному, будто неживому, лицу и хрипит пуще прежнего. Потому что знает, помнит, как оно сияло до Сибуе. Помнит, что не было шрамов на родном, любимом лице, которые сейчас все портят. Он помнит, как ярко и живо улыбался Юджи, как смело и громко смеялся. Помнит такой цепляющий взгляд карих глаз и пунцовые щеки, с милыми ямочками возле губ. Но сейчас такого нет. Сейчас впалые щеки и глаза, сухие губы и бледная кожа. Закрывает глаза, надавливая на веки пальцами, трёт заплаканное лицо, в попытке сдержать истерику. Изо дня в день, каждую чёртову ночь, он сидит возле Юджи, держа чужую ладонь и просит очнуться. Вернуться к ним… вернуться к нему, Сатору. Звал по имени, пытался докричаться, уверенный, что Юджи услышит. Днем сменяются люди. Приходят друзья, коллеги, приносят цветы и просто молчат. Сатору не спит, продолжает на последних силах находиться рядом, и только под взволнованный, недовольный взгляд Сёко уходит спать беспокойным сном в общую комнату, ютясь на маленьком диване. Но сейчас он точно знает, что с Юджи все хорошо. Юджи просто устал и спит, набирается сил, чтобы завтра проснуться. То, чего все так ждали. Утром его встречает цепкий, умоляющий взгляд синих глаз, яркие цветы белого цвета на подоконнике и чужие руки, сжимающие его ладони. — Юджи… — Ты меня звал, Сатору, — хрипло произносит Итадори. Смотрит устало, но живо и тепло. — Я тебя слышал. — Ты проснулся, Юджи. Это самое главное.