Посмотри на меня

Ему нравилось смотреть на Чжоу Цзышу так сильно, что впервые Вэнь Кэсин задумался: как долго он сможет это делать? В предрассветном тумане и сером сумраке, в свете полной луны и ночной темноте; на запорошенного снегом и укрытого мягкими летними тенями Чжоу Цзышу. И даже в воображении Вэнь Кэсин не был готов отвести взгляд первым. Он отвечал себе: потребовалось бы почти бесконечное количество вёсен и осеней, как можно больше этих тихих, наполненных незнакомым трепетом минут. Ему потребовалась бы вся его жизнь, но даже тогда он не пожелал бы отвернуться. Вся жизнь… Вот только разве не готовился он по собственной воле разменять её? 1 Лао Вэнь на него не смотрел. Сперва Чжоу Цзышу списывал это на физическую слабость: Вэнь Кэсин, оставшийся в живых после ритуала разве что чудом, едва мог держать глаза открытыми. Потом — на неловкость. Дни сливались друг с другом, превращались в недели, а перехватывать взгляд Вэнь Кэсина так и не получалось. Тогда Цзышу понял, что вовсе не в слабости дело. Хорошая сиделка из Чжоу Цзышу вышла лишь наполовину: его преданность и старание не могли до конца компенсировать отсутствие опыта. Одно дело — самому обходиться в пути без прислуги, совсем другое — ухаживать за лао Вэнем, теперь вдруг вынужденно покорным его воле. Помогая Вэнь Кэсину дойти до наполненной бочки, растирая его закоченевшие после стылой воды ладони и стопы, укладывая пряди найденным в чужом кармане гребнем, Чжоу Цзышу то и дело спрашивал себя: а желал ли он этой власти? Стоило отвести взгляд, как перед ним оказывался Кэсин из прошлого: вспоротая мечом Мо Хуайяна ярко-красная птица с разметавшимися в жаре смоляными волосами. Теперь эти волосы скользили сквозь его пальцы подобно тающему снегу, а покорность лао Вэня оказалась слишком знакомой — всеобъемлющей и безропотной, будто он опять находился в беспамятстве. В тот раз Чжоу Цзышу с ним попрощался, а теперь настала пора говорить «здравствуй», но день за днём он никак не мог разомкнуть губ. Казалось, слово разобьется о скованные льдом своды Библиотеки и вопьется иглами-осколками прямо в его разгоряченное сердце. А сердце Цзышу и так работало с перебоями: то и дело замирало в груди болезненно, стоило чужому телу под его прикосновениями дрогнуть. Как давно в нём жила эта боль? Цзышу и сам не знал. Возможно ли, что безмолвно крепла, скрытая муками умирающей плоти? Сейчас боль словно обрела голос и шептала, как много он задолжал лао Вэню искренних «прости». Но Чжоу Цзышу лишь молчал с каждым днём всё безнадёжнее. Неужели Вэнь Кэсин просто больше не хочет его видеть? Кэсин продолжил отводить взгляд, даже когда окреп и встал на ноги. Он разбирал и перекладывал на полках драгоценные свитки, приводил в порядок организованный ими под жилую комнату зал, вытапливал из снега воду со спокойной сосредоточенностью, в которой для Чжоу Цзышу никак не находилось места. Вэнь Кэсин молчал — из часа в час, изо дня в день, из недели в неделю, и Цзышу чувствовал, как внутри него всё туже скручивается что-то, названия чему он дать не мог. Неизбежно настал момент, когда лао Вэнь больше не нуждался в его помощи. Теперь между ними оставалось всё меньше и меньше прикосновений, а в груди у Цзышу пекло всё сильнее. Его руки слишком ярко помнили, как он держал Вэнь Кэсина — обессилевшего, безжизненного. Ускользающего от него — на сей раз неотвратимо. Как он сжимал его до боли в собственных пальцах, почти обезумев от острого всеобъемлющего страха и вновь ожившего, не успевшего отболеть ещё горя. Как кое-как смог выровнять собственное дыхание, только когда уловил на своем лице призрак чужого. Всё чаще он просыпался в холодном поту, задыхаясь от слишком ярких сновидений, где его окружали лишь смерть и одиночество. Лежал, разглядывая темноту, и слушал звенящую тишину, через которую прорывался размеренный темп вдохов и выдохов Вэнь Кэсина. В редкие ночи он засыпал вновь, убаюканный этим дыханием. Вэнь Кэсин, будто нарочно мучая Цзышу, вдруг завёл привычку бродить по ночам. Сердце Цзышу рвалось следом, не поддавалось уговорам — и он наскоро кутался в верхнюю мантию, чтобы растревоженной тенью скользить по тёмным залам до тех пор, пока не получалось отыскать лао Вэня. Иногда тот читал в неровном свете одинокой лампы, но чаще — просто сидел и смотрел перед собой, будто в каменной черноте скрывалось лекарство от того, что мучило его так сильно. Цзышу, окончательно изломанный сам, только через много ночей понял, что тоска внутри него в такие моменты дополнялась отголосками чужой боли. Вэнь Кэсин уходил, чтобы скрывать её от Чжоу Цзышу. Боль прорывалась сквозь то и дело замирающие руки, углубляла морщину между широких бровей. Она таилась в наклоне головы и его взглядах, когда Вэнь Кэсин замечал присутствие Цзышу. Взгляды и стали тем, что заставило Чжоу Цзышу подходить ближе: пустые, они текли сквозь него, но и не отпускали. Лао Вэнь, конечно, имел право на хотя бы подобие уединения, но Чжоу Цзышу, как вышедшая из-под контроля марионетка, снова и снова бессильно опускался подле его ног и оставался недвижим, стоило поймать очередной безжизненный взгляд. Совершенно не таясь, он поднимал лицо и жадно впитывал Кэсина. Ночью это было позволено, и он никак не мог насмотреться. Вот только с каждым днём в груди саднило сильнее, перехватывая дыхание и закручивая спираль в сердце всё крепче. 2 Он ведь искренне верил, что впереди их ждёт вечность. Та самая, которую они должны были разделить, усаживаясь лицом к лицу в ритуальный круг. И только взглянув лао Вэню в глаза после завершения ритуала — ещё мутные, подёрнутые пережитой болью — Цзышу вдруг понял то, что ему следовало осознать гораздо раньше. Вэнь Кэсин никогда и не рассчитывал на вечность для себя. Он готовился разменять свою жизнь, оставив Цзышу — живого, бессмертного и навсегда одинокого. Проводя ритуал, он — снова! — одурачил Чжоу Цзышу, почти не приложив усилий. В какой момент бывший глава Тяньчуана безропотно поверил тому, кто учился обманывать долгие годы? Впрочем, отделять правду Кэсина от лжи и после ему не стало легче. Чем больше проходило дней, тем яснее Чжоу Цзышу понимал: их время вместе съежилось до этой единственной зимы. Едва снега сдадутся под напором безжалостного солнца, как лао Вэнь выпорхнет из каменной клетки, чтобы исчезнуть из жизни Цзыщу окончательно. Разве это не приемлемая плата за спасение того, на кого не в силах больше смотреть? Ни чтение, ни медитации, ни ежедневная рутина не помогали Чжоу Цзышу отстраниться от этой правды. Чжоу Цзышу не была нужна жизнь без Вэнь Кэсина: как и в тот страшный день у подножья Долины, так и сейчас. Но распоряжаться своим телом теперь он не мог. По его выжженным и собранным заново меридианам бежала чужая ци. И этот бесценный непрошенный дар готовился обратить его сердце в горстку пепла. Цзышу чувствовал, что вот-вот сорвётся — пусть тело выучилось страдать почти бесконечно, у его души всё же оставался свой предел. Она словно понеслась наперегонки с приближающейся весной, но весна на каждом повороте оказывалась на два шага впереди. Весна, которая заберет из его жизни Вэнь Кэсина, а из его груди вынет расколотое сердце. Поражение в этой неравной битве настигло Чжоу Цзышу неожиданно и закономерно: очередная ночь мало чем отличалась от верениц таких же ночей до неё. Лао Вэнь исчез бесшумно, а он привычно пошел его искать. Нашёл: тот, по обыкновению, зажёг фонарь, разметал полы ханьфу на каменном выступе и погрузился в чтение. Чжоу Цзышу едва обратил внимание на ровные колонки иероглифов на табличках. Ещё не вынырнув из мутного сна до конца, он застыл на пороге зала, не в силах оторвать взгляд от сжимающих бамбук пальцев. Горечь и тоска переплавились в отчаяние и захлестнули Цзышу знакомой жаркой волной, забрали контроль над его излечившимся и вновь безобразно живым телом. Библиотека пахла всеми оттенками пыли. Та кружилась на пергаментах и деревянных полках, пряталась в каменных выступах, прела в истлевших за века мешках с зерном — везде. Чем больше они пытались эту пыль разогнать, тем сильнее она пропитывала их и тем ярче угадывался запах, прежде чуждый этому месту. Пряная сладость оседала на языке Чжоу Цзышу, то ли наказывая, то ли дразня — и теперь её не получалось списать на беды с обонянием. Возвратившиеся чувства быстро научились различать все, что касалось единственно важного сейчас для него человека. Ткань ханьфу от множества стирок без надлежащего ухода загрубела и едва грела, но тело не страдало от низкой температуры, пусть и ощущало её гораздо ярче. Чжоу Цзышу не боялся холода, он просто устал мёрзнуть. Устал вслушиваться в тишину и тихие шорохи дыхания, к источнику которого он не мог приблизиться. Но именно теперь, когда желание обладать ощущалось физической нуждой, когда потребность касаться лао Вэня жгла вновь чуткие пальцы, а горло на вдохах перехватывало от голода, заполняющий всё пространство вокруг аромат Вэнь Кэсина не давал Цзышу забыться ни на минуту. Напоминал ему, как жесток он был, терзая чужое сердце. Они находились в том хрупком равновесии, разбить которое хватило бы и одного неосторожного жеста. Чжоу Цзышу уже не мог уйти: он жил Кэсином, дышал им, не замечая, как с каждым днем воздуха становится всё меньше. Его влекло, выворачивая все жилы, беспощадно оголяя чувствительные нервы. Вэнь Кэсин молча и терпеливо не прогонял его, а Чжоу Цзышу позволял себе потянуться к лао Вэню лишь в беспокойных снах. Хрупкая грань реальности и сна размывалась все больше, и теперь дышать свободно он мог лишь рядом с Вэнь Кэсином. В эту ночь Цзышу и сам не понял, как за несколько широких шагов оказался рядом с лао Вэнем. Замер, напряженно скользя взглядом по застывшей фигуре. Кэсин не мог не заметить его присутствия, но и не думал отрываться от чтения. Он всё с тем же прошибающим Чжоу Цзышу до костей спокойствием развернул следующий ряд дощечек и с особым усердием заскользил кончиком указательного пальца по столбцам символов. Цзышу услышал свой вдох словно со стороны: дрожащий, шумный, он захлебнулся на середине. Рука Вэнь Кэсина замерла. Цзышу не видел, но чувствовал, что и его взгляд тоже замер. В ответ скрученная от бесконечного напряжения спираль внутри Чжоу Цзышу сжалась ещё сильнее. На секунду затрепетала беспомощно, натянулась до предела и лопнула, приводя его в движение. В тишине отчетливо зашуршал ханьфу, полы которого неаккуратно распахнулись. Цзышу торопился, опускаясь на колени перед Вэнь Кэсином. И замер, едва дыша. Он ждал знакомого взгляда насквозь, но его не последовало. Сопротивления тоже не было: тонкая ладонь Кэсина легко уместилась в руках Цзышу — живая, сухая, горячая. Он знал каждую дрожащую под пальцами жилку, каждую складку, он столько баюкал эти кисти в собственных ладонях, но ни разу не позволил себе того, что так хотелось сделать сейчас. Прежде он никогда не успевал подумать о том, уместны ли его желания. Жизнь утекала неумолимо, и каждый проведенный с Вэнь Кэсином день превращал его в утопающего, которому протянули руку в попытке спасения. Цзышу цеплялся остервенело, держался изо всех сил, но не пытался выжить на самом деле. Не замечал, сколько боли причиняет этим Кэсину, руку которого уже не мог отпустить. Не потому ли сейчас его собственные пальцы так трепетали, едва касаясь чужой кожи? Не в силах больше выносить рвущуюся наружу нежность, Чжоу Цзышу потянулся к раскрытой ладони губами, но поцеловать не получилось — только ткнуться, почти вслепую, сжать чуть сильнее и собрать запах с запястья судорожно: «лао Вэнь, я так скучал». Трактат с разрывающим тишину стуком ударился об пол. Чьи мудрости и тайны оказались так беспечно отброшены и забыты? Свободная рука Кэсина не отличалась робостью. Длинные пальцы потянулись к пучку на голове Цзышу, растрепали его и зарылись в жесткие волосы, сжали их без жалости. Это Чжоу Цзышу ещё как-то мог перенести. Но прозвучавшее хрипло и надломленно «А-Сюй» выгнало остатки разума. Каждый отраженный от ладони Кэсина собственный выдох обжигал его, пробираясь всё глубже и глубже в тело, которое стало вдруг странно-податливым. И пока его губы, наконец, жадно выцеловывали на ладони узоры, жар заполнял его изнутри, не оставляя холоду и одиночеству ни кусочка. Кожа лао Вэня на вкус оказалась горько-соленой, вовсе не похожей на жжёный сахар, прочно поселившийся у Цзышу на кончике языка. Он уже не мог остановиться, вычерчивая влажные дорожки снизу вверх, к тонкому запястью. Пользовался вседозволенностью и скользил нетерпеливо, прослеживал голубоватые вены под нежной кожей, тут же сминал край широкого рукава — мало! Оказалось, что Чжоу Цзышу так устал без Кэсина, что теперь всё никак не мог им надышаться. Происходящее отчаянно походило на очередной сон его уставшего от неопределенности разума. Но разве во сне бывает так горячо и вкусно, так по-настоящему и щемяще прекрасно? Чужие пальцы в его волосах дрогнули и сжали сильнее, вырывая из сомнений и отправляя по позвоночнику Цзышу колкие мурашки удовольствия. Сверху послышался восхитительный звук — низкий, дрожащий на выдохе, откровенно беспомощный. Разлитое по телу Цзышу жгучее желание собралось в груди и не оставило выбора. Плохо соображая, что делает, подогнанный стоном Кэсина, Чжоу Цзышу обнажил зубы и сомкнул их на беззащитном запястье. 3 Вэнь Кэсин запрокинул голову и зажмурился, не выдержав развернувшейся у него перед глазами картины. И подавился очередным вдохом — так ещё острее ощущалась чужая дрожь, которая уже стала продолжением его собственной, теплая боль в руке от укуса и влажная тяжесть языка А-Сюя. Сердце отчаянно заколотилось в груди; тёмный потолок наваливался всё сильнее, пока Кэсин, кое-как проталкивая в себя воздух, смаргивал невесть откуда взявшиеся слёзы. Время в вынужденном заточении растягивалось мучительно, принося боль, в которой он мог винить только самого себя. Чжоу Цзышу жив, рядом с ним, какие ещё ему были нужны подтверждения? Признание? Глаза в глаза? Обещание больше никогда не оставлять его? Цзышу ничего ему не должен. Вэнь Кэсин повторял это снова и снова, убеждая себя и беспомощно наблюдая, как А-Сюй с каждым днём оставляет между ними всё больше воздуха — промёрзшего и недвижимого. Тепла чужого тела было так мало. Пустоты становилось все больше. Однако время шло, и, как ни тяжелы были дни и ночи, Кэсину казалось, что он свыкся, почти примирился с тем, что Чжоу Цзышу отдаляется. Иллюзии этой недолгий был срок: стоило А-Сюю — его А-Сюю — по-настоящему приблизиться, коснуться его так болезненно нежно, как Вэнь Кэсина захлестнуло волнами тёмного беспокойного моря. Моря, которым и был Чжоу Цзышу. Как правильно. Как больно. Губы касались его всё смелее, а он разрывался между желанием наслаждаться горячими прикосновениями бесстыдного рта и убрать пустоту между ними. А-Сюю наверняка было больно, когда Вэнь Кэсин, сделав выбор, вынырнул из водоворота мыслей и резко потянул его за стиснутые в кулаке волосы. И сразу ощутил, как ускользает от него контроль, когда Чжоу Цзышу продолжил это движение сам: поднялся во весь рост и наклонился к нему, заставляя прогнуться вслед за так и зажатой рукой. Цепкий взгляд не отпускал, когда А-Сюй подхватил его полуобъятием, удержал на месте. Нежность испарилась, оставив после себя крепкую хватку чужих пальцев на запястье и жар прикосновения к лопаткам. Чжоу Цзышу прижался всем телом, довольно улыбаясь окровавленными губами. Боль в запястье вдруг стала сильнее, от неё так кружилась голова, что, и без того дезориентированный, Вэнь Кэсин едва бы смог сейчас самостоятельно встать. Исходящий от А-Сюя жар окутывал его, казался знакомым и уютным. Картинка сложилась, и теперь всё встало на свои места. Так, будто и в прошлой жизни эти полные силы руки сжимали плечи Кэсина, властно оглаживая спину, удерживая и направляя. Имея на это полное право. Не покидая его. Нет, даже в том горячечном сне А-Сюй с ним всё же был другим — и на треть не настолько жадным. Сейчас его поцелуй не ласкал, нет, он дразнил и не оставлял выбора. Чжоу Цзышу присваивал себе Кэсина, властно сминал губы, влажно проникал языком, заставляя почувствовать вибрацию от низкого, на грани слышимости, стона. Вкус собственной крови заставил Вэнь Кэсина почти зарычать, когда в следующее мгновение он, в погоне за сбившимся дыханием, попытался встать на ноги, находя опору в крепко держащих его руках. Губы неохотно разомкнулись, но тела остались прижаты друг к другу. Кончики их подрагивающих пальцев сцепились крепко, ни один из них не был готов отпустить другого. И сейчас, наконец, Кэсина пробрало от взгляда А-Сюя, с которым он не решался встретиться все эти дни. Того самого — почти забытого — шального взгляда только для него, только на него. Теперь А-Сюй был открыт без меры, и Вэнь Кэсин не мог оторваться, утопая в чужом голоде, остро замешанном на страсти и вновь вернувшейся нежности. Где Цзышу прятал их всё это время? Зачем? Или это сам Кэсин проглядел, пропустил его чувства, без которых не представлял себе жизни? Наверное, недовольство пополам с неверием всё же пробралось на его лицо. В ответ тело А-Сюя напряглось, а решительность прорезалась в его взгляде чем-то острым и как будто гневным. Но в следующую секунду глаза прикрылись, а руки, непонятно когда очутившиеся на бедрах, притянули Кэсина ещё ближе. Цзышу качнулся вперед, почти распластывая его по собственному телу, вжимая в себя изо всех сил. Вэнь Кэсина тут же захлестнуло болезненным возбуждением, наконец-то разделенным с этим невозможным человеком. Он много раз думал о том, как это могло бы быть, но даже представить не мог, что ощущать откровенность А-Сюя окажется так невероятно. Упоительно. Затягивающе. Он потянулся за очередным поцелуем, но снова не успел: чужие губы уже принялись выцеловывать его ухо, обдавая хриплыми выдохами и мягко прихватывая. В отличие от бесстыдных рук, которые крепко сжимали и поглаживали его бедра, губы А-Сюя трепетали вместе с дыханием, и этот трепет застревал у Кэсина где-то в горле почти мучительно. Неправильно. Вэнь Кэсин всё ещё ждал нужных слов, но стоило ли это его ожидание прошибающей сейчас Чжоу Цзышу боли? — А-Сюй, — хрипло позвал он и огладил онемевшими пальцами чужой затылок, на этот раз невесомо, успокаивая. Не удержался перед соблазном пройтись по открытой щеке, задержаться на горящей скуле и зарыться в волосы у виска, — А-Сюй, т-ш-ш, я здесь, я с тобой, слышишь? Медленно, будто через силу, Чжоу Цзышу поддался зову и отстранился, снова заглядывая Кэсину в глаза. Он молчал, не в силах говорить, и только пальцы сжимались все крепче, до болезненных следов. — Я знаю, — выдохнул Вэнь Кэсин тихо, сдаваясь. — Я всё знаю, душа моя. Чжоу Цзышу ещё несколько секунд смотрел на Вэнь Кэсина, будто пытаясь отыскать что-то, а затем снова качнулся и, обхватив его лицо обеими ладонями, прижался лбом ко лбу. Он дышал отрывисто и часто. — Хочу тебя, — выдохнул он с каким-то надломленным облегчением, зажмурившись. — Лао Вэнь, я… по-настоящему, понимаешь? Вэнь Кэсин зеркально повторил жест А-Сюя, вот только сжал ладони гораздо сильнее, сердясь и всерьёз, и не слишком. Терпеливо дождался, пока тот откроет глаза и посмотрит на него, наслаждаясь ощущением того, что они так близко. Откровенно и болезненно-ярко. — А-Сюй, ах, А-Сюй, — почти пропел он привычно, делаясь вдруг притворно строгим, — не смей осквернять мои воспоминания. По-настоящему… Он просто не мог злиться на А-Сюя, не оправившегося ещё до конца от пережитой беспомощности. Они никогда не говорили об этом, и Кэсин знал, что Чжоу Цзышу отчаянно хочет забыть. Настолько же отчаянно, насколько какая-то часть самого Вэнь Кэсина желала всё помнить, пока другая едва дышала от боли и удушающей вины. Эти чувства должны были разорвать его, искалечить окончательно, но каким-то невероятным образом не делали этого. Он научился с ними жить, ведь в воспоминаниях скрывалось слишком много драгоценного, и Вэнь Кэсин понял, что готов хранить их за двоих. — Не сомневайся: я знаю, что и тогда, и сейчас у меня не было и нет ничего более настоящего, — Кэсин выдохнул последнее слово почти шёпотом, — чем наша любовь. В конце концов, он был жив. Они оба были живы.