***
Стефко ни за что бы не вытерпел здесь, в ледяных и студёных Карпатах. Стефко, быть может, давно уж переехал в Вену и там сейчас на рождественской ярмарке упивается глинтвейном. Стефко бы никогда не стал греть за шинелью чернеющие пальцы, никогда б не растапливал грязный снег во рту за неимением воды. Воспоминания о былом почти не грели, кто-то из заметённых и околевших товарищей, кажется, уже не двигался и начал необратимо коченеть. Может, как раз-таки несчастный поручик Левицкий. Но Лесь практически этого не видел, влажные ресницы слипались и индевели. Холодно, до чего же…Часть 1
8 июня 2024 г. в 17:59
Холодно, и у Стефко мёрзнут щёки, заливаются розовой краской, скрывая бледные, не проходящие даже зимой светлые веснушки. Летом Стефко приходилось их пудрить, и Лесь смеялся над этой чудной привычкой.
А всё ж… Стефко был ему мил — с небольшим и аккуратным лицом, вздёрнутым узким носом, пытливыми голубыми глазами и гладко зачёсанными на правую сторону волосами, белёсыми и непослушными. Выливал на них столько фиксатура, что те немного отдавали сальным блеском.
Теперь же причёска безвозвратно смята под модной мягкой куньей шапкой. Гуляют долго, снуют около холма рядом с длинным барочным Бельведером, и даже отсюда видны богатые окна с вкусным золотистым светом, бликует замёрзший квадрат пруда.
Затем, под смешливые комментарии Стефко, продрогнут на оплетённых фонариками и гирляндами праздничных улицах, окажутся в какой-то кофейне, украшенной ангелочками из мастики, многоярусными тортами с кондитерскими бусинами, тонко нарезанной, словно восковой клубникой, мрачно-небесными точками голубики, барашковами полукольцами шоколадной стружки и башенками трюфелей.
Стефко, шурша красной фольгой, ест облитые шоколадом марципановые моцарткугели, запивает пахучим кофе с яичным желтком и снежной шапкой из сливок. Лесь же заказывает обычный, крепкий и чёрный. Лесь не поддаётся на насмешливое «Алекс» и обвинения в педантизме. Привыкли.
У Стефко забавно измазан в сливках вздёрнутый кончик носа, промакивает его салфеткой, как и свои полноватые, с коралловым оттенком губы, всегда как будто бы дурно накрашенные.
Потом, когда согрелись, отправятся гулять дальше, по Штефансплац, где рождественская ярмарка, где пахнет остролистом, имбирём, корицей и глазированными пряниками. На Леся глазеют барышни в капорах с меховой оторочкой, в трогательных тёмных или белых, песцовых, наверное, шубках, застенчиво опускают глаза, греют руки в муфточках. Лесю хочется зазнаться, ведь не первый раз… Везде вот так глазели, из-под длинных ресниц, даже в кофейне, смешливые австрийские девчонки — искоса и полувлюблённо.
Стефко и про это шутит, любуясь стеклянными шарами с пасторальными сценками, где ребятишки под искусственным снегом то катаются на коньках, то лепят снеговика. Стефко, назло торговцу, крутит их в руках, чтобы вновь крупная крупа усеивала маленькие фигурки, случалась целая буря.
А на площади сейчас почти что ясный ранний вечер, небо безоблачное, и ласковое венское солнце сахарно играет светлыми лучами по выстроенному снежному городку. У улыбчивой торговки, румяной от горячущего железного чана, Стефко подбивает Леся купить душистый глинтвейн. Сначала по стаканчику, а дальше поддаётся на уговоры, вскладчину берут целый кувшин, садятся за столик, и ненасытный Стефко хрустит пряничным домиком. Лесь пьянеет быстро, уже когда Стефко сгрыз крышу, кажется, что перед глазами медленно и тепло взрываются прозрачные круги, что летят в лицо серебристые блёстки, будто сами оказались в снежном шаре.
Кувшин пустеет, на дне лишь коричная палочкой да стебельки гвоздики. Покупают ещё один, Стефко даже соблазняет одолжить на один разочек санки у какого-то мальчишки, пронестись до свистящего в ушах ветра по ледяной горке. Обнимает Леся со спины, прижимается к шее разгорячённой щекой, чтобы потом вернуться в их несусветно дорогой номер в отеле на бульваре Ригнштрассе. Стефко, как в «Кошечке», решил сорить деньгами, вызывая поначалу совсем не те ассоциации.
Наскоро принимают тёплый душ. Леся мутит от вина, благо, в кране чистейшая, как убеждает Стефко, альпийская вода. Широкая кровать, на которой уж две ночи проспали, но теперь Лесю кажется, что случится мерзкое, если сейчас приляжет. Поэтому сидит в одних кальсонах, обтираясь накрахмаленным полотенцем.
А Стефко смотрит: пытливо и несколько настороженно. Говорит снова: «Алекс»… А в голове всё тонет от вина и раннего декабрьского заката, когда венское небо за золотистой полосой заливается нежным соком.
И Стефко глухим голосом просит поцеловать. Ужасно пьян, впрочем, как и Лесь. Ничего не соображающий, тянется через кровать, трогает губами губы. Рот Стефко всё ещё немного перемазан шоколадом, как у непослушного ребёнка, от Стефко разит вином, и Лесь знает, что он не лучше. В свете лампы с тёплым бежевым абажуром у Стефко прелестно голубеют глаза, у него горячие губы, приятный тонкий нос, которого неловко касается, когда Стефко валит на постель. Лесь не думает про утро, а заползает пальцами под рубашку, чистая, чуть влажная кожа. Гладит по шее, по изгибу за ухом. Стефко же совершенно бесстыден, потому как елозит ладонью по лицу Леся, сминает щёки, ласково проводит по губам, чтобы потом вновь поцеловать. Касается голой груди, и оправдываются полностью давние слухи, что ходили у них на курсе. Хочется скулить от того, за что ранее стало бы стыдно. Но что поделаешь, с первого дня в политехнической школе хотелось исподволь Стефко любоваться. Никогда не злился да и сейчас на его «Алекс-Алекс-Алекс» с придыханиями.
Лесь позволяет себя ублажать, неумело повторяя движения Стефко. Ублажать, слово-то какое! Подобрать бы получше, но Лесь слишком захмелел, остаётся с глухими звуками утыкаться милому Стефко в плечо, оглаживать, целовать, округлое, где почти прощупывается кость, что странно, ведь Стефко — знатный сладкоежка.
Но приходит то самое разрывное утро, совершенно буранное, за окном тоскливо воет. Лесь быстро поднимается с кровати и долго сидит на полу в ванной. Дурно и физически, и морально, не хочется больше смотреть на Стефко, на бледные эти веснушки, на припухшие губы и вспоминать, вспоминать, вспоминать…
Лесь явственно понимает, что теперь ни капли хмельной в рот не возьмёт. Чтоб не было таких постыдных утр, чтоб потом не уезжать из Вены на день раньше, не глядя в голубые глаза.
Сохранили дружеские отношения, хоть Стефко порой напивался в одиночку, пытался пристать к Лесю с поцелуями. Лесь почти отталкивал. Омерзение и жалость мешались в его голове до отупляющей боли. Надо было, как и раньше, просто любоваться игриво вздёрнутым носом, ясностью светлых глаз и сводить всё к товарищеским чувствам.
Окончательно всё рухнуло в четырнадцатом. Стефко убивался по убитому Фердинанду, Стефко молил Леся не идти на фронт, твердил, что Алекс совсем одурманился этим своим национализмом, что Австро-Венгрия должна остаться нерушимой, чтобы вот так же ездить в Вену на Рождество, пить кофе с яичным желтком, а потом, пьяненьким, скатываться с ледяной горки. Лесь ничего не хотел слушать, был близок к тому, чтобы схватить Стефко за плечи и хорошенько встряхнуть. Скупо попрощался, зная, что больше никогда не увидит и даже случайной встречи, коли останется жив, будет избегать. Через день Лесь уехал в Горонду…