Не как в кино

— Купаемся в лягушатнике. В открытую воду выходить запрещено! — провозгласил вожатый Миша и вальяжно облокотился о шаткую ограду наплывных мостков. Ни дать ни взять недокормленный Аполлон в синих плавках. — У-у-у! — завопили со всех сторон. — Не честно! — заныли девочки. — Какого хрена! — раздавалось из мальчишеской гущи. — Мы не маленькие! Жека выла и кричала громче всех, так что у самой уши закладывало. Чтобы никто не догадался, что плавать она не умеет. Вообще. Даже на месте бултыхаться не получается — тут же идёт ко дну. Если бы не этот постыдный факт, она, может быть, и помолчала. Хотя бы потому что Миша ей нравился. Ну, то есть как вожатый. По любому больше, чем Эля, с её проверками тумбочек, писклявым шансоном на отрядном костре и жалобами на то, что неблагодарные детишки срывают ей всю воспитательную работу. А сейчас, выходит, они эту самую работу срывали Мише? Сам Миша, впрочем, не выказывал признаков беспокойства. Поигрывал намотанным на запястье шнурком от свистка и со снисходительностью олимпийца взирал на бунтующих двенадцатилеток. Только когда на смену упоминаниям хрена, перца и прочих овощных культур начали приходить более взрослые ругательства, Миша наконец воспользовался свистком по назначению. Пронзительное верещание перекрыло гул недовольных детских голосов и застыло на монотонной, царапающей слух ноте. — У нас осталось сорок минут, — сообщил Миша в наступившей тишине. — Потом следующий отряд придёт. Можете эти сорок минут вопить и обижаться, можете купаться. Мне всё равно. В каком-нибудь доисторическом советском фильме, из тех, что Жекина мама любила скачивать из сети, речь произвела бы на отряд сильное впечатление. Все бы тут же бросились купаться, а молодой вожатый завоевал уважение ребят. Жаль, реальные, а не киношные детишки, гораздо упрямей. Жеке уже надоело толкаться на узких мостках, потеть и обгорать на солнце. Хорошо хоть вопли умолкли, сменившись более тихим выражением недовольства. — Если мы все прямо в озеро спрыгнем, то нам ничего не будет, — вполголоса уговаривал сутулый коротко стриженный мальчик в чёрных плавках. — Всех-то наказать не могут. Как звали мальчика, Жека не знала. На смену она приехала с опозданием и из всего отряда познакомилась только с соседками по комнате. Остальных запомнить не успела, имена и лица сливались в плохо различимую недружелюбную толпу. Её сторонились, и Жека не то чтобы кого-то за это осуждала. Тем более, в жизни, а не в кино, обходилось без бойкотов и сжиганий на костре. А симпатизировать долговязой, состоящей сплошь из неуклюжести, неумений и острых углов девчонке, больше напоминающей пацана с буферами, никто обязан не был. — Вмес-сте вс-с-се, через-с щель, — шелестящий голос стриженного зазвучал совсем близко от неё. На щеке остались тёплые липкие брызги его слюны, и Жека брезгливо поморщилась и оттёрла лицо тыльной стороной ладони. Она тоже не обязана была никого любить. — Ну же, — бубнил стриженный. Его не затыкали, но и совету не следовали. Мялись с ноги на ногу, ворча и шушукаясь. Никто не хотел прыгать первым. Не хватало уверенности… Не столько в том, что не накажут, сколько друг в друге. — Чего ждём? — раздался вдруг звонкий голос. — Полинка, поплаваем? Две девочки с яркими заколками причёсках, мелкая блонда в купальнике на вырост и темноволосая Полинка, уже вполне сформировавшаяся в девушку, взялись за руки и, раздвигая по пути толчею, прошли к спускавшейся в воде лесенке. Только здесь они расцепились, чтобы соскользнуть в выгороженный деревянными сваями лягушатник. Встали в воде и принялись плескать друг на друга. Не визжа и не улыбаясь, точно исполняли какой-то обязательный ритуал взаимного омовения. — Тьфу на них. Тоже мне, жабы, в луже купаются. Остриженный сказал это всем, но пододвинулся почему-то к Жеке. Так, что теперь её упакованные в китайский трикотаж буфера упирались в его плечо. Жека скосила взгляд, пытаясь разгадать, случайно ли соприкосновение. Помутнели узко сощуренные глаза от гадких мальчишеских желаний или были такими всегда? Когда проступили над тонкой верхней губой капельки пота? Солнце окрасило в розовый цвет далеко отстающие от головы уши или смущение? Жека отодвинулась к внутреннему краю мостков, отвернулась — от стриженных, лохматых, вспотевших, обгоревших, несуразных и симпатичных, от прекрасного и равнодушного Миши, от неба в белых разводах облаков, ослепляющего солнца, широко раскинувшейся озёрной глади, к прямоугольнику чёрной воды… Кто-то ударил её в спину. Толкнул со всей дури, так что Жека не успела даже и подумать — кто? за что? — по дуге полетела вперёд и вниз, плашмя ударилась о чёрную колеблющуюся поверхность воды. Болью ожгло лицо и плечи, в открытый рот хлынула вода. Жека дрыгнула ногой, не помогло. Только ткнувшись коленями в дно, Жека сумела подняться, надрывно кашляя, обняла себя за плечи. Ничего страшного, мелководье, всего-то по пояс. Наверное, поэтому вокруг она не увидела озабоченных лиц. Только весёлые. — Ты квак? — обратилась к ней, кажется, Полинка. Жека, всё ещё оглушённая падением машинально повторила: — Квак? — Квак-квак! — засмеялась Полинка. — Квак! — подхватила её щуплая подруга. — Квак! — выкрикнул кто-то ещё сквозь грохотание смеха. — Да нормально я, — выдавила из себя Жека, но её уже никто не слушал. Отряд заполнил лягушатник, и все вокруг брызгались, квакали, ныряли, хохотали. Жека была бы рада присоединиться к веселью. Но губы дрожали то ли от обиды, то ли от холодной озёрной воды. Вода эта стекала с чёлки и смешивалась с едкими слезами. На негнущихся ногах Жека дошла до бортика и так и простояла там до самого свистка. И никакой мудрый и чуткий взрослый не подошёл к ней и не спросил, что случилось. Вожатый Миша очень хорошо подошёл бы на эту роль, но красивые люди неизменно оказываются добрыми только в кино. Да Жеке и не очень надо было, чтобы её утешали. Больше всего на свете она желала оказаться в одиночестве. Но вечер тянулся, вожатые затеяли вышибалы, и хотя Жека нарочно первая подставилась под мяч, чтобы поскорее выбыть с поля, уйти ей не разрешились. За ужином Жека с трудом вталкивала в себя рис и куриные котлеты: всё, что ни клала она в рот имело вкус болотной тины, а озёрная вода, которой она наглоталась, бурлила в кишках. По дороге в спальню Эля позвала Жеку в вожатскую и вручила телефон. Мамин голос в трубке звучал глухо, прерываясь невнятным кваканьем, и Жека скорее угадывала, чем слышала вопросы. — Нормально — Жека подняла глаза на Элю, которая даже не пыталась делать вид, что не слушает чужой разговор. — То есть хорошо… Я тебя тоже… Скучать не успеваю… У нас тут столько игр интересных. Кружки. Просто… — она сглотнула, пытаясь удержать в желудке рвущийся наружу ужин, — как в кино. Помнишь, мы вместе смотрели про пионерский лагерь? — Ты маму-то не волнуй, — сказала Эля после. — Позитивнее надо, а то ты — как варёная бубнишь что-то. Жека кивнула, просто от того, что не было сил спорить. Да и расстраивать маму зря она не хотела. Подумаешь, коленки разбила и наглоталась воды. Зато, как любила говорить мама, комментируя Жекины неудачи в школе, «разрядила обстановку». Все уже и забыли, только она одна всё ещё держит зло. — Девочки, — Жека открыла дверь спальни и оглядела соседок, уже разлёгшихся по местам. — А мне мама звонила. — Квак! — Ква! — Бре-ке-ке! Дружно заквакали «девочки» на своих кроватях. Жека застыла, придумывая остроумный ответ. «Вы дуры»… Нет, так нельзя. Ладно… «Вы что, в лягушек превратились?» - тупо и по-дурацки. Лучше актёрски сыграть: «Я, кажется, ошиблась дверью и попала в болото». Или просто: «Кто тут? Нецаревны — лягушки». Можно даже без «кто». — Вы… И тут её выравало.