У директора.

Только зайдя в кабинет, в нос ударил запах особо приторных каких то цветочных духов, словно даже с нотками каких то ягод. У стен по бокам стояли высокие и в то же время небольшие стеллажи с книгами, разной толщины папками, статуэтками и даже парочкой кубков, грамот и прочими как будто бы мало нужными наградами. Слева от двери рядом с одним из стеллажей был черный кожаный диван, на удивление выглядевший настолько опрятно, словно на него лишний раз старались даже не дышать. Дверь с многообещающим и якобы «предупреждающим» скрипом закрылась, щелкнув. Юра еще раз окинул взглядом кабинет, проходя внутрь и совершенно с стабильно спокойным, практически сонным выражением лица прошел дальше. А впереди уже перед окном был большой, уж очень убедительных габаритов прямоугольный стол, занимающий чуть ли не добрую часть кабинета. Справа была еще одна дверь, ведущая к скорее всего секретарше либо каким то еще сотрудникам, но этого он не знал, да и не хотелось как то. Стены были белыми, как и потолок; один пол отличался темным деревом. Так же рядом со столом стояли пара стульев, а за столом на удивление еще никого не было. Видимо, директриса еще не удосужилась прийти. Исаковский, все таки любезно окончив осмотр кабинета расположился на одном из стульев, скрестив руки на груди и предварительно убрав откровенно мешающие русые локоны за уши, но им такой расклад явно не понравился, и они все таки вернулись на прежнее положение. И все же, для Ильи все еще было загадкой то, как голубоглазый сохраняет столь безупречное спокойствие; да, безусловно его пофигизм жутко бесил и раздражал во всех возможных аспектах и не только, но в тоже время и нереально притягивало. Блондин так же проследовал внутрь кабинета, сев рядом с русоволосым. На самом деле, с ним были странные отношения еще чуть ли не сначала года, как он перевелся; изначально он безумно раздражал, действовал на нервы, и наверное если бы не Рома, буквально действующий как успокоительное на ножках, на плечах Тихонова явно была бы уголовная ответственность за нанесение тяжелых увечий. И все же, в какой то момент отношения словно начали куда то уплывать; они все чаще встречались взглядами, конфликты начали появляться реже, а желание увидеть на себе либо же хотя бы рядом с собой взгляд голубых, словно немного выцветших глаз становилось все больше. И думать о том, что это влюбленность либо симпатия не хотелось; оба слова неприятно скользили в мыслях, от них хотелось поморщиться и возможно удалить себе пару извилин, которые так старательно напоминают об этом. И Илья полностью погрузившийся в свои мысли действительно поморщился, что не ускользнуло от взора голубоглазого; он пропустил непринужденный смешок, доставая блондина из раздумий и вызывая у него раздраженный вздох и нахмуренные брови, но отвечать он ничего не стал. И даже теперь не понятно что глупее; причина попадания в кабинет директора или эта немая перепалка? И может кареглазый и хотел что то сказать, как то подколоть, а может и просто спросить что смешного, но послышался скрип двери, заставляющий почти затаить дыхание и уж точно закрыть рот на ближайший час. Нет, он вовсе не боялся, просто… априори попадать к директору не очень приятное мероприятие, и на этом аргументе пожалуй можно закончить. В кабинет вошла директриса, проронив короткое здравствуйте; раздался еще более убедительный запах приторных духов, и открыть окно захотелось еще больше; то ли что бы самоубиться, то ли просто что бы подышать. Она прошла за стол и отодвинув стул села напротив парней, сложив какие то бумажки куда то в сторону, сложив руки «домиком» и на них же оперев голову. Взгляд был строгим и в тоже время безразличным; словно ей было даже более плевать чем Юре, и они в целом могли бы устроить перепалки с названием «у кого более безразличный взгляд». Волосы были убраны в тугой пучок, с переносицы спадали очки кошачий глаз, а глаза коротко пробежались по обоим. Казалось что она сейчас же сожрет их не только взглядом, но и только своим существованием, но вдруг она заговорила; — Вы не хотите мне ничего рассказать, или мне самой стоит начать? — словно фыркает женщина, делая особый акцент на первой части предложения. — А что рассказывать то? Мы ничего не делали! — сразу, словно даже особо не раздумывая выпалил Илья, пока Юре оставалось разве что почти усердно переваривать суть происходящего. — А с какого это такого времени наглейшее поведение на экскурсии начало входить в состав «мы ничего не делали»? — голос словно стал строже, брови женщины сидящей напротив словно даже слегка нахмурились. — С того что это чистая случайность! Директриса раздраженно выдохнула. Так то по ней и без того было почти ясно что терпение дай бог не закончится после первого слова. Она потерла указательным и большим пальцем переносицу, вторую руку попросту уложив на стол. И даже сложилось впечатление что на смену безразличию пришло раздражение; нет, ну правда! Илья искренне почти не понимал в честь чего они вообще сидят тут, а не как минимум идут на тренировку. Это дико раздражало, словно пинком выбивая из колеи и не давая даже шанса на какое то изменение предстоящих явно не очень то и веселых событий. Время тянулось словно слизь, жвачка и прочие малоприятные вещи, а иногда и вовсе словно останавливаясь на одном месте. — Мальчики, ну вы хоть понимаете что сделали? Вы буквально опозорили честь школы и своего классного руководителя! Вы понимаете что я вообще по хорошему должна прямо сейчас звонить вашим родителям? Её голос звучал совершенно холодно и словно отдаленно. На самом деле, страшно вот вообще не было; было больше неприятно, от того, что их вызвали по буквально тупой причине. И вообще, с ними были еще и Рома, Костя, да даже Артур с Филом, а вызвали только их двоих. Было не справедливо, хоть и возможно действительно Тихонов и Исаковский виноваты больше всех, но это все равно как минимум не хотелось принимать, а как максимум даже предполагать. — Юрий, я действительно ставила на тебя ставки что ты будешь прилежным учеником. Да и Илья знаешь ли не лучше. Вас в пример ставили, а вы такое вытворили! Вы хоть понимаете какие последствия могут быть из за ваших действий?! — она как то слишком резко словно вскочила, показательно хлопнув ладонями по столу и на них же опираясь, а оба парня от неожиданности дергнулись, уставившись на женщину. — Понимаем, и не раз извинились за это, если мне не изменяет память. Тем более, я не считаю что __то__ что мы сделали действительно настолько трагично. — подал голос Исаковский, на что директриса как то уж очень нервно усмехнулась. — Ах не считаете значит, да? То есть, по твоему то что вы перебивали своими разговорами экскурсовода, периодически куда то пропадали, это ты считаешь совершенно нормальным? — она почти воскликнула, с каждым разом тон заметно повышался. Глаза директрисы презрительно сузились, и казалось что они реально совершили убийство и пару терактов, а не что то столь можно даже сказать ущербное и безобидное. — Да. Мы не делали ничего ужасного, а отходили пару раз по собственным делам, как раз таки что бы не мешать. — все так же монотонно, и даже почти буднично продолжал голубоглазый. Ну говорить ей о том, что оба периодически намеренно замедляли шаг что бы именно побыть вдвоем, что странно было для обоих никто не собирался. Вообще эта тема даже для них была странной; да, возможно чувства были, но признавать их не хотелось. А они вертелись. Вертелись перед носом, практически не давая продыху; навязчиво нависали перед глазами и глупо застывали перед лицом. Юра возможно и просто смирился со своей участью, даже не рассматривая вариант с как минимум своим признанием, а как максимум с началом их отношений, а у Ильи было по другому. Первое время искренне хотелось верить что это просто ужасная привязанность, но от взгляда Ромы как то не скрылись сильно заметные изменения в кареглазом, и за этим последовал разговор, в конце которого поставилась жирная и огромная точка буквально в жизни блондина, которая звучала примерно «ты влюбился, Илья». И изначально было непонятно что делать; смириться? Разлюбить? Попросить гадалку сделать отвязку? Стереть себе память? А может перейти в другую школу? Или сразу самоубиться? — По собственным делам? Да ты хоть понимаешь как это звучит? Если вы еще и собираетесь оклеветать нашу школу своим… «этим», — она изобразила в воздухе свободной рукой какой то малопонятный образ, либо изображение, якобы пытаясь жестами пояснить свое негодование. — Мне придется вас исключить, вы это хоть понимаете? — Вы же и сами понимаете что исключать по этому поводу более глупо, чем весь этот разговор. — русоволосый пожал плечами, и казалось, раздражению директрисы уже не было предела. А тут уже Илье стало более напряженно. А может, Исаковскому тоже… Но о нем даже думать не хотелось. Это ощущалось странно. Ощущалось странно буквально все; от ситуации в которой они находятся до абсурдности своих же чувств; да, Тихонов безусловно любил и безусловно хотел бы рассматривать вариант отношений. Но как минимум не мог наступить сам же на горло своей гордости для намека, и уж тем более признания. А вообще странно было об этом думать даже сейчас, сидя в чертовом кабинете директора, с чертовым безумно действующим на нервы Исаковским, и от того не менее привлекательным. Его хотелось и ударить, и поцеловать. А может сначала поцеловать, а потом ударить… И хотелось забыть. Удалить как что то мимолетное, забыть и не вспоминать. И в тоже время хотелось чего то большего; больше взглядов, больше прикосновений, больше слов, больше всего. — Это непозволительно! Ужасно! Ты хоть понимаешь что ты говоришь? Что ты одобряешь? Это психическое отклонение, а ты..! — у нее не находилось слов, от чего стол получил еще один вполне красноречивый удар. Было противно даже от мыслей от того, что столь прилежные ученики могут быть кем то из «этих», кого даже называть вслух было чуть ли не до рвотного рефлекса неприятно. — Да, понимаю. …Но он не знал, банально не знал что чувствует сам Исаковский. Он казался отстраненным, совершенно другим, закрытым. Хотя в последнее время начал как будто бы заметно открываться, но мало ли, может он так со всеми. Блондин в данный момент был вообще не там; он был не в кабинете директора, не в компании агрессивно настроенной женщины, не в компании вечно безразличного, бесячего и жутко симпатичного Юры. Он был явно в другом измерении. — Ты слишком легкомысленный и непонимающий ничего. Ты просто еще не дорос до того, что бы хоть что то в этом понимать. И вы так и не ответили на то, что вы творили на экскурсии. — словно успокаивая себя проговаривала директриса, мимолетно взглянув на потолок, а потом вернув взгляд на подростков. — Мы в выпускном классе, какой не доросли? Частично уловив суть разговора и вылезая из раздумий проговорил Илья. Для него априори было непривычно навсегда заседать в мыслях, по большей части эта тема была для русоволосого, так что и выйти из грез труда не составило. — А ты мне еще и грубить собрался? Может ты мне еще сейчас и скажешь что вы встречаетесь, а? Было непонятно что отвечать. Это все казалось сплошным сном и абсурдом. Все ответы казались бредом; «Да, мы встречаемся, вот только что воздушно капельным путем сексом занялись, вы так не делаете?» или «Нет, что вы, мы не такие!». Все уходили из крайности в крайность, и уже казалось что будет более оригинально на зло всем кому можно и нельзя тупо встать, развернуться и с характерным хлопком удалиться из кабинета. Но в тоже время хотелось что то доказать, а что непонятно; то что все достойны любви? Или хотелось что то доказать Юре? А может просто хотелось показаться смелым? Наверное, на эти вопросы он и при всем желании не смог бы найти достойного объяснения. — Нет. Мы не встречаемся. — отрезал Тихонов, хмыкнув. — Я догадалась! Знаешь ли, если бы вы еще и сказали что встречаетесь, или еще чего хуже поцеловались прямо здесь, я бы точно вас исключила, а так, я подумаю над вторым шансом для вас. — голос оставался холодным, но как будто бы не менее раздраженным. На самом деле, Илья не до конца понимал как разговор от темы про лагерь медленно но уверенно перешел в тему буквально о ориентации и исключении со школы, но… почему то идея с поцелуем показалась крайне заманчива. Возможно, он потом никогда в жизни не сможет придумать адекватное оправдание своим действиям, а может и вовсе потом просто в привычной манере пошлет на все четыре стороны. Рациональностью и хоть каким то обдумыванием собственных решений не то что бы не пахло, об этом даже во снах он не думал, как минимум сейчас. Да, безусловно, он возможно пожалеет, скорее всего так и будет, но… эти слова казались вызовом, и подействовали словно зеленым светом и сигналом старта. Раздражение и без того било по всему чему можно и нельзя, давило на нервную клетку и грузом скатывалось куда то не пойми куда. И вовсе не думая, искренне и совершенно глупо даже для себя забив на все свои же принципы и «Так нельзя, это не по природе». Хотелось просто сделать хоть что то на зло, что бы просто позлить и окончательно занести самого себя в список негодяев, позорников, бездарей и просто мудаков школы. А может и просто хотелось, этого он как то знать не очень хотел. И он поддался. Поддался мимолетным искренним чувствам, поддался сильному желанию «отомстить» и просто своим неозвученным словам. В голове было целое нечего, в глазах только голубые глаза, каждый раз словно смотрящие в душу, куда то так далеко, куда даже сам Илья не додумался бы заглянуть. Куда в такие глубинки, о которых и думать не хотелось. Он просто развернулся, без лишних слов, без лишних действий и без раздумий, совершенно глупо поддался всему чему только можно. Почти воткнулся в губы напротив, припал к искренне манящим устам, а их владелец словно и не был против. Глаза предварительно закрыл, что бы не видеть ничего, да и слышать вряд ли бы вышло. А Исаковский не успел даже сообразить происходящее; вот он думает что бы ответить навязчивой и искренне надоевшей директрисе и что бы выйти все так же прилежным и сухим из воды, а тут уже буквально был заткнут и замкнут в углу чужими устами. Устами того, чьи так хотелось почувствовать на своих. На смену удивлению пришло что то новое, то, чего явно не было с Вадимом; да о нем даже речи заходить не может. С ним был мимолетный роман, нужный только для собственной выгоды и для отвлечения собственного внимания. С Ильей было по другому; хотелось больше, дольше, и даже хотелось больше нежностей, а от такого порыва даже русоволосый искренне удивился еще раз. Но поцелуй не разорвал; по своему бережно и как будто бы не до конца понимающе продолжал. А блондин все еще находился в своеобразном трансе; он то толком и целоваться кое как умел, что уж и говорить. Директриса так и застыла; в смятении, удивлении, немом шоке и всеми возможными синонимами к слову «удивление». Возможно хотела что то возразить, а может и уже возражала, но никто ее не слушал, да и не хотел. Тихонов как будто бы пробно, по своему аккуратно завел руку куда то в русые, длинные по шею волосы, которые оказались реально шелковыми, как и оказалось. Рука безобразно и словно самостоятельно легонько надавила, словно прижимая поближе к себе, и в то же время не менее трепетно впутываясь пальцами далеко в чужие пряди. *** — Может ты все таки объяснишь что это было? — наверное, это был риторический вопрос. Они уже давно ушли из кабинета директора. Илья безжалостно пнул какой то несчастный камушек, просто что бы знал. Ну как вышли; сбежали под недовольные возгласы директрисы, осуждающие взгляды учителей и удивленные от особого удивленных одноклассников или в целом школьников. И на самом деле, он не знал оправдания себе; сказать что он почти мечтал об этом чуть ли не полгода было стыдно, а что то другое в голову тупо не приходило. Мысли были забиты всем чем можно и нельзя; и везде фигурировал поцелуй и этот обдолбанный образ голубоглазого. Честно, хотелось закопать самого себя глубоко под землей и спрятаться от этого поглощающего взгляда, лишь бы больше не позориться. Благо остальные ребята давным давно ушли, посчитав что будет лишним ожидать беспредельников после расправы директрисы и опытов над ними же. Впрочем, наверное оно и к лучшему. Тихонов как то то ли обреченно то ли нервно выдохнул, приземляясь на ближайшую скамейку и откидывая голову назад, ибо в ином случае шея ему спасибо точно бы не сказала. Юра же стоял напротив, словно специально привлекал к себе внимание, добивал и без этого крайне шокированный несчастный мозг блондина. — Заткнись и не маячь перед глазами, будь добр. — откровенно негодующе выпалил блондин, прикрывая глаза и хмуря брови. — На вопрос ответь. — Я выразился не понятно? Или до тебя доходит долго? — раздраженно проговорил Илья, все таки уставив взгляд на голубоглазого. — Или у тебя тугодумие развилось? — На меня твои всплески агрессии не действуют, и ты это знаешь. — выдохнул русоволосый, садясь рядом с кареглазым. — Вот именно что знаю! Сам попробуй догадаться до ответа, может с возрастом придет. Тихонов выпрямился, боковым зрением все таки не удержавшись от наблюдения за Исавковским; он смотрел куда то далеко, то ли в небо то ли просто в неизвестную даль. Волосы все так же развевались на ветру, и почему то в руках все еще чувствовалась их структура. Он глубоко вздохнул. — Ты меня бесишь. В чем вообще была твоя проблема просто закрыть рот? Сузив глаза вновь в презрительной, но привычной форме выпалил блондин. Голубоглазый повернулся к нему, и от этих проницательных голубых глаз снова пропала возможность даже как будто бы дышать. Черт. — Хоть что то стабильно. Я уже думал начинать волноваться. — как то слишком по доброму произнес русоволосый, от чего Илья удивился. — А твоя? — А ты разве умеешь? Я думал у тебя в твоем спектре эмоций доступна только наглая улыбка и функция «похуй сказочно». И херню говорил не я, а ты, если у тебя еще и деменция в восемнадцать лет появилась! — Умею, ты просто не обращал внимания. Илья хотел вновь что то возразить, сказать в свое оправдание и в целом хоть что то сказать, но ему не дали. Тупо нагло заткнули в поцелуе, очень в манере Исаковского. Таком легком и красноречивом, что даже отстранятся не хотелось. Конечно, хотелось как то наступить своим же чувствам на горло, задушить и пару раз прострелить коленные чашечки, а за тем закинуть в дальний угол сознания для лучших времен. Но он не мог, да и не хотел. Позорно поддался в очередной раз чувствам, манящим голубым глазам, не менее манящим устам и не менее манящему и умопомрачительному русоволосому. Чужие руки почувствовались легким но приятным холодком на щеках, по новому ласково придерживая. Свои же руки кареглазый не знал куда девать, от чего и спрятал одну вновь в чужие волосы, мягко впутываясь пальцами в волнистые локоны, которые уже успели запутаться. И в этом был свой шарм. Определенный шарм был во всем Исаковском; в его тупой немногословной манере общения, глупом совершенно безразличном взгляде, и искренней любви только к манго и котам. Может, там даже нашлось место для Тихонова? Он об этом не знал, да и не хотелось как то, по крайней мере сейчас. И наверное, он будет только догадываться. Они редко когда умели решать разговоры словами и предложениями, и в основном все перепалки заканчивал Рома или же они прекращались когда кто то просто уходил, но сейчас был не конфликт. Разве что конфликт был только у Ильи; казалось что это не правильно, ему нужно учиться и думать о оценках и успехах на тренировках, а не об отношениях с каким то там голубоглазым, харизматичным кретином. И даже не смотря на это, отрываться от поцелуя не хотелось; хотелось даже больше и дольше, желательно без остатка и до конца, но легкие явно были против такого марафона. Но бесспорно, обоим все нравилось. Поцелуй как то не спешил углубляться, да и не надо было. Все было сказано одним лишь действием, и догадливость до этого действия можно было уверенно занести в список пунктов любви к Юре.