Запретное знание

      Лололошка тяжело дышит в чужое ухо, прикрыв глаза, пока наглые ладони исследуют его тело, касаются везде, где можно и где нельзя. Его бьет крупная дрожь, когда уже его ухо опаляют дыханием:       — Знаю твое тело, как свое собственное. Ой… хи-хи, прости, совсем забыл.       Чертов Джон.       Даже в такой момент не может посадить на замок свой дурной, невыносимый характер и длинный язык. Интересно, ему кто-нибудь когда-нибудь говорил, что временами его не просто невозможно терпеть — этого просто не хочется делать? Наверняка, говорили, но он, как обычно, пропустил все мимо ушей, занятый либо своим собственным величием, либо отражением в зеркале. В этом весь Джон Дейви Харрис, пальцы которого сейчас жадно бегают по его торсу, пытаясь пересчитать все шрамы и выступающие ребра, губы и язык которого сейчас хозяйничают в собственном рту Лололошки, отбирая возможность мыслить здраво.       Джон умел, этого у него не отнять, хотя и Лололошку девственником назвать нельзя — скорее, более разборчивым и нежным в связях, чем его двойник, который в свое время наверняка перетрахал множество парней и девушек, готовых запрыгнуть к нему в кровать по первому же зову. Чего греха таить — теперь, когда они вместе вопреки всем законам и правилам Вселенной, Лололошка тоже готов забраться к нему в постель, стоит пальцем поманить.       С губ Лололошки срывается стон, когда зубы Джона смыкаются на его шее, оставляя укус. А потом еще один, и еще, и еще. Между ног вбивается бедро, обтянутое белой тканью, и давит прямо на пах, заставляя мелко дрожать и тяжело дышать. Вот что он творит? Прекрасно же знает, как его действия отражаются на Лололошке, и нагло этим пользуется.       Иногда самоуверенность Джона раздражает. Хотя почему иногда? Почти всегда раздражает. Он всегда уверен в себе и своих словах на все сто процентов, разговаривает с людьми так, будто он — единственный, кто знает всю правду, даже если это не так. Пользуется всеми своими привилегиями от мироходчества до симпатичного личика.       Руки Джона принимаются стаскивать с него одежду. Шарф, толстовка, майка — все это летит прямо на пол без какой-либо заботы о сохранности, что заставляет Лололошку только подавить еще один раздраженный вздох. Джон припадает губами к его выступающим ключицам — то нежно коснется губами, будто в целомудренном поцелуе, то укусит, чтобы оставить свой след. Спускается ниже к соскам — один берет в рот, вырывая очередной смущающий звук, а второй — крутит и вертит между пальцами, смотря на него снизу-вверх с видом настоящего победителя по жизни. Второй, свободной рукой, он сжимает его задницу.       Как же хочется сбить с него спесь. Хотя бы ненадолго…       А ведь он действительно может так сделать. Почему нет? Один раз точно можно, да и что ему сделают?       Лололошка резко переворачивает их, и теперь Джон — тот, кто лежит на спине, прижатый к простыням. Он смотрит удивленно, даже глупо моргает, а потом улыбается в своей привычной манере:       — Что, детка? Местами хочешь поменяться?       — Не совсем.       Просто теперь черед Джона лежать и наслаждаться. Он, может быть, не так же опытен, как Джон, но это не значит, что совсем неумел. Он знает, где нужно мягко коснуться, а где — надавить; куда можно просто поцеловать, а куда — прикусить. Что можно просто потрогать, а что — схватить и сжать, заставив захлебнуться вздохом. Джон, конечно, все это время изучал его тело, запоминал все эрогенные зоны, учился играть на его теле нужную себе музыку, но это совсем не значит, что Лололошка забывался и терялся в его руках, как девственник — наоборот, он вел свою собственную игру, в которой ничуть не уступал своему двойнику.       Теперь он — тот, кто использует чужое тело, как музыкальный инструмент, кто наслаждается собой и своими действиями, пока человек под ним пытается не забыть, как правильно дышать, пытается подавить предательскую сладкую дрожь, выдающую удовольствие с потрохами. Лололошка целует его, гладит, кусает, а потом спускается вниз и стягивает со стройных бедер штаны вместе с трусами.       Член у Джона красивый, в меру длинный и в меру толстый. Если говорить кратко — идеальный для того, чтобы Лололошка взял его в рот. Игриво коснулся зубами, провел языком по головке и длине, и начал мучительно-медленно двигать головой туда-сюда, слушая прерывистые вздохи над головой. Джон не может перестать бормотать — даже сейчас его просто невозможно заткнуть, ну что за проклятие? — и ругаться, но не на кого-то из них, а от эмоций и чувств. Его пальцы в волосах Лололошки неожиданно больно сжимаются, но он остается послушным и не пытается ускорить темп.       Если бы Лололошка мог, он бы обязательно одарил Джона его любимой фразой «хороший мальчик». Но его действия красноречивее любых слов.       Когда Лололошка понимает, что еще немного — и Джон кончит, он отстраняется под удивленным взглядом и облизывает губы.       — Остановился?       — Не хочу, чтобы ты кончил слишком рано.       Двойник на его слова только усмехается и ложится обратно на подушки. Лололошка поднимает с пола штаны Джона, достает из заднего кармана маленький тюбик смазки и пакетик с презервативом — судя по всему, запас этого добра всегда находится у него под рукой — и снова отбрасывает одежду в сторону.       — Знаешь, мог бы и бережливее относиться к моим вещам. Они дорого стоят.       Лололошка улыбается:       — Я знаю. А еще я знаю, что у тебя достаточно денег, чтобы не переживать об одних брюках.       Он стягивает свои штаны и трусы, уже начавшие неприятно давить и сжимать, и под внимательным взглядом Джона выливает на пальцы смазку, а потом заводит себе за спину и касается мокрыми прохладными пальцами входа. Это… необычно. Раньше растяжкой всегда занимался Джон, и делал он это очень умело, а вот сам Лололошка никогда с собой не игрался и это, по сути, будет его первый опыт.       В глазах двойника загорается заинтересованный, опасный огонек, и он резко садится на месте, обнимая ладонями талию Лололошки.       — Хочешь подготовить себя для меня? — горячо шепчет в кожу на животе. — Детка, это чересчур сексуально. Я что, сплю?       Лололошка чувствует, как краснеет сильнее, чем хотелось бы, и смущенно отводит взгляд. Все же Джон на многих действует именно так — не важно, сколько у тебя выдержки, рядом с ним невозможно остаться равнодушным. Он вызывает либо дикое раздражение, либо дикую симпатию, либо все вместе, и это — особенно ядерная смесь.       — Заткнись, — шепчет он, но из-за дрогнувшего от эмоций голоса это больше похоже на просьбу, чем на приказ.       — Ну уж нет, — в его голосе — откровенное веселье, которое только больше злит. Он считает это забавным, черт возьми? Лололошка толкает его в грудь, заставив упасть обратно. — Эй, детка…       — Нет, — припечатывает Лололошка. — Ты лежишь там и смотришь. И тебе нельзя меня трогать, пока я не позволю. Понял?       Джон усмехается, продолжая считать все это игрой, и демонстративно складывает руки за головой. Он будто собирается смотреть фильм, а не то как Лололошка… готовит… себя. Не-ет, это совсем не дело. Так не пойдет. Взгляд цепляется за лежащие на полу шарфы — его, лазурный, и чужой — оранжевый. Идея пронзает его, как стрела, и он немедленно приводит ее в реальность. Нагибается, чтобы схватить шарфы, резко подползает к Джону и привязывает его руки к спинке кровати.       — Эй, что?..       Джон даже ничего толком понять не успевает, как не может пошевелить руками.       — Детка, ты же понимаешь, что я легко могу эти тряпочки порвать?       — Понимаю, — кивает Лололошка. — Но если порвешь — тебе ничего не светит. Понял?       Вот теперь Джон относится к этому со всей серьезностью — это легко можно понять по кривой улыбке и нахмуренным бровям. Он дергает руками, проверяя, насколько крепки узлы, и дергает плечами.       — Что ж. Хорошо. Будь по-твоему.       «Наконец-то».       Лололошка возвращается в исходную позицию, выливает остаток из бутылочки на пальцы и снова касается ими входа. На лицо своего двойника он старается не смотреть — даже если он хочет продолжить, это слишком смущает. По крайней мере, в первый раз. Кто знает, может быть, в дальнейшем он привыкнет к этому и начнет использовать доступные ему возможности на полную катушку. А пока главное — не смотреть на наверняка самодовольное лицо Джона, который пристально за ним наблюдает.       «Это не должно быть настолько сложно», — успокаивает себя Лололошка, когда надавливает пальцем и входит одной фалангой. «Просто вспомни, как это делал Джон…»       Если этот напыщенный индюк узнает, что Лололошка опирается на воспоминания о нем, то до конца их невообразимой долгой жизни ни за что не позволит об этом забыть. Как хорошо, что мироходцы могут многое, но не читать мысли друг друга.       Это… странно. Не чувство «чего-то» в заднице — к этому он привык. Странно растягивать себя самому — чувствовать там внутри именно свои пальцы, а не чужие. Странно и… неудобно. Рука вывернута и быстро затекает, поэтому он меняет позу и положение кисти — и так становится лучше и свободнее. Лололошка вводит еще один палец и продолжает двигать ими внутри, кусая губы от приятного ощущения и жжения от чужого внимательного взгляда.       — Может, я все-таки помогу? — предлагает Джон. — И дело пойдет быстрее…       — Нет.       — Детка…       — Ты меня не услышал?       Джон сдается.       Несколько минут и еще два введенных пальца — и Лололошка тихо мычит от удовольствия, активно работая рукой. Не так умело и ловко, как его двойник, но тоже довольно неплохо — для первого раза точно сойдет, учитывая, что он трахает себя, а не кого-то другого. Налитый кровью член требует к себе внимания, но Лололошка не хочет, чтобы оргазм наступил слишком быстро. Ни для него, ни для Джона — это будет скучно.       Вытащив мокрые пальцы, Лололошка на ватных ногах подползает ближе к лицу Джона и ухмыляется, когда видит, насколько сильно он напряжен. Очевидно, хочет вмешаться и вернуть себе контроль над ситуацией — но помнит про угрозу вообще остаться без секса и поэтому слушается. Ну разве это не очаровательно? Сколько людей готовы продать душу кому угодно, чтобы получить в свое распоряжение Джона Дейви Харриса? И единственный, кому он в итоге готов подчиниться — это самому себе!       — Понравилось? — шепчет Лололошка в его губы. — Могу продолжить…       — Я буду весьма признателен, детка, если ты вспомнишь и про меня, — вкрадчиво говорит Джон. — Твое маленькое представление меня позабавило, но, если ты не забыл, мы здесь ради большего.       О, он точно теряет терпение.       — Как скажешь.       Самостоятельно садиться на член еще неудобнее, чем растягивать себя — приходится держать рукой до момента, пока он не войдет достаточно глубоко, и только потом опускаться. А еще надо полностью контролировать процесс своим ослабленным, изнеженным ласками телом, чтобы все не произошло слишком быстро и резко — подобную боль никто не захочет испытать. Зато чувство наполненности и контроля, которое затапливает после этого, ни с чем нельзя сравнить — абсолютно новые, удивительные ощущения, которые хочется вдоль и поперек исследовать, смаковать каждую доступную минуту. Поэтому Лололошка начинает двигаться.       Сначала медленно — ему все еще нужно привыкнуть. Опирается ладонями на твердый живот, приподнимает и опускает таз на пробу — да, это приятно. Вверх и вниз, вверх и вниз, вверх и вниз… Комната наполняется их рваным тяжелым дыханием и тихими стонами. Бедра Лололошки дрожат от натуги, как и руки, а тело каждый раз простреливает удовольствием — из-за позы ему приходится насаживаться до конца и только потом подниматься, поэтому проникновение получается очень чувственным и глубоким.       Они оба мокрые, разгоряченные и молчаливые. Смотрят друг другу в глаза с вызовом, воспринимая происходящее, как игру, как соревнование, в котором есть победитель и проигравший. Джон вдруг дергает бедрами, толкаясь ему навстречу, и с губ Лололошки срывается особенно громкий стон — от неожиданной волны удовольствия, накрывшей его с головой.       — Резче, детка, резче.       У Лололошки настроение игривое, ему совсем не хочется слушаться Джона, и он решает поступить наоборот — совсем перестает двигаться и сжимает чужие бедра своими, чтобы предотвратить любые попытки самовольничества.       — Нет. Сегодня будет так, как скажу я.       Джон закатывает глаза, сдувает с покрасневшего лба влажную челку и смотрит на него невпечатленно.       — Ладно.       — Ты уже в который раз говоришь это. Обещай слушаться.       — Обещаю, — вздыхает Джон.       Только после этих слов Лололошка возобновляет движение. И снова медленно — потому что хочет дать им обоим насладиться сладким, тягучим как мед, удовольствием, распространяющимся по телу сладкой негой. Джон более, чем послушен — исполняет данное им обещание, стараясь не шевелиться: смотрит из-под полуприкрытых ресниц, и только по закушенной чуть ли не до крови губе и сжатым до треска ткани шарфам можно понять, насколько он на самом деле напряжен. Лололошка продолжает свою пытку скорее для себя, чем для Джона — и так понятно, что его методика работает: Джон чувствует себя в уязвимой позиции, не имея возможности контролировать процесс, и судя по блеску в его оранжевых глазах, ему это нравится. Пф, а попыток остановить это было сколько… неужто было неловко показываться с этой стороны?       Когда «медленное» удовольствие надоедает и ему самому, Лололошка вновь меняет позу — наклоняется ближе к лицу Джона и тянется за поцелуем, которого ждать не приходится. Горячий и влажный чужой язык врывается в его рот и яростно, властно целует, отчаянно пытаясь получить капельку контроля хоть где-то. Лололошка издает смешок в чужие губы и позволяет ему хозяйничать, пока сам начинает набирать темп и быстрее двигать бедрами — это не очень удобно, честно говоря, даже немного больно из-за напряженных мышц, но удовольствие, которое прошибает его тело с каждым новым движением, этого определенно стоит. Лололошка чувствует, как его тело дрожит, как глаза становятся горячими и влажными, как по щекам начинают течь слезы из-за переизбытка чувств — он разрывает поцелуй, потому что больше не может терпеть, и стонет в голос. Прячет лицо в сгибе чужой шеи, покусывает кожу, сжимая ткань покрывала между ослабевших пальцев.       — Твою мать, — на выдохе ругается Джон, прижимаясь губами к его виску. — Давай, детка, еще немного...       — З-заткнись, — бормочет Лололошка немного зло. — Я-я и так…       — Я знаю, что ты на пределе, я тоже, — его шепот — быстрый, горячий и сбивчивый, дрожащий от тех же эмоций, что испытывает сам Лололошка. — Но ты это начал, тебе и заканчивать. Давай, подвигайся для меня еще немного.       Лололошке страшно хочется его заткнуть — не важно, каким способом, лишь бы замолчал. Но его переполняет такое количество эмоций и ощущений, что он может только стонать в чужую шею и продолжать двигать бедрами в отчаянном желании наконец-то кончить.       И когда это происходит, у него перед глазами пляшут искры.       Джон, судя по всему, кончил вместе с ним.       Они лежат несколько минут в абсолютном молчании, пытаясь прийти в себя и отдышаться, и когда это происходит, первым делом Джон присвистывает:       — Ну ты даешь, детка.       — Заткнись, — устало выдыхает Лололошка и тянется, чтобы развязать ему руки. Но Джон рвет оба шарфа быстрее и вдруг переворачивает их, нависая сверху. — Тебе что, мало было?..       — Я позволил тебе командовать, — говорит Джон, сжимая в холодных пальцах его бедра. — И, честно говоря, мне понравилось. Я буду рад, если ты повторишь.       — Но?..       — Ты прав. Мне было мало.       Лололошка только открывает рот, чтобы сказать ему пару ласковых, — как Джон входит в него. И берет свой излюбленный, абсолютно бешеный темп, от которого все мысли из головы испаряются разом, а из горла рвется не то, что стон — самый настоящий вскрик. Лололошка в поисках хоть какой-то опоры пытается схватиться за плечи Джона или подушку, но его руки сгребают и прижимают к подушке над головой. Шепот в ухо заставляет его зажмурить глаза:       — Ну уж нет, детка.       Джон не просто трахает его — он вдалбливается, он вбивает в него понимание, кто сейчас главный, и Лололошка не может сказать, что ему это не нравится. Не только потому, что мысли в голове буквально отказываются формироваться под таким напором — но еще и потому, что любит эту сторону Джона — доминантную, жесткую. Ту, которая трахает до звездочек в глазах и целует настолько глубоко и страстно, что хочется кончить только от этого.       Лололошка обнимает ногами его талию и переплетает пальцы рук. Вот так… вот так гораздо лучше.       Губы Джона оказываются на его груди и шее — кусают, приводя в чувство, не позволяя теряться в ощущениях.       — Запомни этот момент хорошенько.       И Лололошка делает, как велено: запоминает каждую деталь, каждый толчок в себя, каждый вздох, каждое прикосновение к своей коже. Ему почти нечем дышать, когда Джон кончает во второй раз, и доводит до оргазма его — но уже своей рукой.       — Умница, — шепчет Джон, невесомо коснувшись губами его виска. Лололошка выдыхает и смотрит на него сквозь ресницы: любуется раскрасневшимся лицом и влажными растрепанными волосами, уставшими глазами и губами, на которых играет мягкая улыбка.       — Ты шарфы порвал, — отвечает он хрипло, на что Джон только мелодично смеется.       — Прости. Сделаю нам новые, идет?       — Идет, — ну, не спорить же с ним по такому глупому поводу? Да и кто вообще может переспорить Джона Дейви Харриса? Такое даже Джодаху не под силу.       Джон приподнимает его, вытаскивая одеяло из-под их тел, и накрывает им, прижимая его к себе.       — Отдохнем пару часиков.       — Это я пару часиков отдохну, а ты до завтрашнего обеда проспишь.       — Ауч, детка. В самое сердце. Не жалко меня?       — А должно быть? — сонно спрашивает Лололошка, устраивая голову на его плече вместо подушки и обнимая за талию.       — Ну, да. Ты же меня любишь!       — Интересно, кто тебе такую глупость сказал…       — Ауч! Второй удар! Это ты решил мне так отомстить?       — Заткнись и спи.       Удивительно, но Джон слушается.