Из Саутгемптона

— Как будто это все из-за него, Дэйзи. Из-за «Титаника», — объяснял Питер Паркс своему бульдогу. — До этого все казалось каким-то крепким, правильным, а теперь… Питер вздохнул и отпил еще пива. Это была уже третья пинта, и не будь лондонское пиво таким разбавленным, он бы уже, пожалуй, уснул. Питер раз за разом перечитывал заметку в газете, которую принес с собой. Дэйзи дремала, положив слюнявую морду прямо на стол. Питер радовался, когда несколько месяцев назад, в апреле, его дежурство выпало на день отправления «Титаника» из Саутгемптона. Он полдня простоял в оцеплении в порту и вполне насладился и величественным пароходом, и пестрой толпой богачей из первого класса, которых привезли из Лондона специальным поездом. Это было гораздо интереснее, чем разнимать пьяные драки портовых рабочих и снимать со столбов кошек и погнутые ржавые велосипеды — такие "вывески" обозначали опиумные притоны. Когда спустя неделю он прочитал в газете о крушении «непотопляемого» парохода, он, конечно, был поражен, но тогда еще не придал этому особого значения. Еще спустя пару месяцев, после дежурства, в ожидании начала полулегального боксерского поединка, Питер зашел в паб возле доков и за пинтой пива прочитал передовицу о смерти Уилбера Райта, одного из братьев Райт, конструкторов первого самолета. Питер загрустил и, подперев щеку, задумался о кораблестроении, о воздухоплавании, о прогрессе и о надеждах, которые он не оправдывает… И вдруг увидел на другой странице газеты знакомое имя. Ирвин Белл. Любимый школьный друг Питера. Они не переписывались с тех пор, как окончили колледж, но это ничего не меняло, — и вот… Питер вчитался и почувствовал, как у него леденеют руки. По всему выходило, что Ирвин был арестован вместе с неким таксистом, Эваном Джеридом, когда они «незаконно встретились с целью совершить разнообразные грязные, порочные, омерзительные, похотливые и чудовищно противоестественные содомские действия». У Питера потемнело в глазах. Таксист был отпущен до суда под залог. Ирвин, выходит, нет. Почему? Неужели никого не нашлось? Ирвин был помещен в тюрьму, и должен пробыть там до суда. Питер невольно хмыкнул: каким бы изнеженным ни стал Ирвин в своей новой богемной жизни, если он выживал в течение семи лет в Ледбери-колледже, то и пара месяцев лондонской тюрьмы его не убьёт. — А, здравствуйте, мистер Паркс! Я присяду, не возражаете? — его отвлек Чарльз Стрикленд, дальний родственник Питера по матери, а теперь большая шишка в судостроительной компании «Торникрофт». Питер вынырнул из раздумий и кивнул. Стрикленд оглядывался, промакивал клетчатым платком лысину, водил пальцем по запотевшему стакану, — и Питер понял, что у него какое-то деликатное дело. Так и оказалось: сынок Стрикленда, Джеральд, вылетел из Кингстонского технического института, со скандалом отказался от родительского содержания и затерялся в Лондоне. Старик Стрикленд был в отчаянии и сулил вознаграждение за информацию о блудном сыне. — Но, мистер Стрикленд, — сказал Питер, — при всем моем уважении, я же не частный сыщик, а всего лишь констебль. — Но вы полицейский, — возразил Стрикленд. — К тому же сможете уладить дело по-семейному и без огласки. Бедная миссис Стрикленд не перенесет, если Джеральд женится на какой-нибудь актëрке! Ирвин в Ледбери-колледже лучше всех играл ведьму из «Макбета». Когда Ирвин уехал в Лондон, он стал актером в театре Олдвич. Питер пару раз видел его имя на афишах, размещаемых в газетах. Питер сказал Стрикленду, какая сумма ему потребуется, и обещал отправиться в Лондон через три дня. В вечер встречи с Стриклендом Питер не стал делать ставку на бокс и вообще был рассеян и задумчив. Ирвина он помнил хилым, но миловидным юношей. У него были глаза цвета молодого орешника, в котором они иногда прятались от учителей и однокашников. В них мелькали солнечные искорки. У Ирвина были руки в цыпках и мягкие щеки. Питеру нравилось обнимать и целовать его. И все остальное тоже нравилось — но ведь они были в закрытой школе для мальчиков, там это казалось в порядке вещей. Питер считал, что не женился, потому что не встретил ту единственную и потому что его жалования и так едва хватает на холостяцкую жизнь. Одна его радость — старушка Дэйзи, у которой, как и у него, ноют суставы в сырую погоду, вторая — бокс. Питер вдруг, как в увеличительном стекле, увидел каплю пота, стекающую по мускулистому рельефному животу одного из боксеров. Он резко вдохнул, и от запаха мужского пота, табака и даже как будто крови у него зашумело в ушах. Ирвин звал его вместе ехать в Лондон после Ледбери-колледж. Питер отказался: кому они нужны в Лондоне? И Ирвин уехал один. Питер уже плохо помнил, какое у Ирвина тогда было лицо: только дергающийся над застиранным воротничком кадык, как будто он хотел пить. Возможно, Ирвин всегда знал о Питере то, что сам Питер понял только сейчас. Питер не почувствовал стыда или страха, только недоумение что так долго не замечал того, что лежало на поверхности. Неужели он любил Ирвина? Нет — Питер был уверен — трус любить не может. Вдруг вспыхнуло воспоминание, как они стояли классом в церкви на рождественской службе; так долго, что ноги онемели, а сырой холод, источаемый серыми стенами, пробрал, кажется, аж до вечно пустого желудка. Питер незаметно повернул вытянутую по шву руку ладонью назад — и Ирвин тут же сжал ее в своей ледяной ладошке. Так они и стояли, чувствуя тепло не кожей, но самым сердцем. В Лондоне, в ближайшей же к вокзалу табачной лавке, ему попытались втюхать порнографические карточки. Питер оторопел. Он попытался вести себя более осмотрительно, но вскоре понял, что это здесь в порядке вещей. Довольно скоро он осмелел настолько, что спросил, нет ли, мол, других карточек. И ему показали. Сюжеты из серии с чернокожим аборигеном и молодым миссионером наверняка будут сниться ему до конца его дней. Но Питер выбрал фотографию атлета в гимнастическом костюме, с гирей в руках и выдающимися грудными мышцами. Он не знал, что в Лондоне его поразило больше: обилие таксомоторов или тот факт, что Ирвин и его любовник были застуканы прямо в таком кэбе. Другого места им не нашлось, что ли? Питер никак не мог представить себе, как это физически возможно, а заметка в газете говорила лишь: «Свидетель рассказал то, что никак невозможно здесь напечатать». Необходимо признать, что у Питера очевидно был талант сыщика. Или, по крайней мере, везение новичка. Не прошло и недели, и он нашел Джеральда Стринкленда в вихре лондонской жизни. Питер проник в какой-то новомодный мьюзик-холл на коктейльную вечеринку и сначала мельком увидел сладкую парочку, а потом хорошенько погрел уши на сплетнях о них. Джеральд теперь был постоянным спутником одного лорда, чье имя было слишком известным, чтобы его можно было упомянуть в письме старику Стринклеру. Это был моложавый кавалер, с безупречной осанкой, приобретенной на военной службе, с безупречными манерами, безупречным состоянием — с ним Джеральд действительно не нуждался в отцовском содержании — и (до последнего времени) с безупречной репутацией. Питер оказался в затруднении. Сообщать старику Стрикленду или нет? Вознаграждения Питера в любом случае хватит на залог за Ирвина, поэтому проблема лежала исключительно в области морали и совести. Какие отношения между Джеральдом и Его милостью? Что последует, если старик Стрикленд потребует своего блудного сына обратно и пригрозит Его милости оглаской? Питер впервые задумался, что может оказаться причиной чьего-то счастья или горя. Пока он занимался проблемой Стрикленда-младшего, газеты написали, что таксиста Эвана Джерида, выпущенного под залог, выловили из Темзы, куда он бросился с моста при свидетелях. Питер знал, что в таких делах выпуск под залог использовался для того, чтобы бежать на континент. Почему таксист этого не сделал? От любви? От безденежья? Питер пытался поставить себя на его место, чтобы понять, но не мог. Все-таки он был констебль, а не сыщик. Денег на побег во Францию для Ирвина у Питера в любом случае не было. Он стал обращать внимание на заметки в газетах, касающиеся новинок в области медицины. Он видел уже две заметки о диэтилстилбестроле, возможном препарате для «химической кастрации». Самые смелые журналисты предлагали подвергать ей насильников и содомитов вместо тюремного заключения. Питер думал: согласился бы Ирвин на такое или предпочел бы тюрьму? С одной стороны, из-за огласки он уже все равно никогда не сможет выступать на сцене. С другой, должен же он понимать, что тюрьма — с ее скверным питанием, отсутствием воздуха и изнурительной работой — подорвет его здоровье. Даже если срок будет незначительный, скажем, год или два. Что он будет делать после? Куда пойдет? Кому будет нужен? Вообще-то Питер надеялся, все все же кому-то будет. «А мне?» — с пьяной сентиментальностью подумал Питер и уставился в стакан. Тетушка Эдит завещала Питеру крошечный коттедж на побережье, старуха держала там пансион на двух жильцов. Может быть, Ирвин согласился бы жить там? Если Ирвин поселится у него, по Питеру его слава тоже ударит: из полиции придется уйти, знакомые, завидев его, будут переходить на другую сторону улицы. Кажется, не очень-то страшно, особенно ради Ирвина, но наверняка не скажешь: Питер прожил в Саутгемптоне всю жизнь — каково ему будет стать изгоем? Даже если Ирвин утратит всякую способность к возбуждению, может быть, он позволит иногда целовать себя в колючую, рыхлую от возраста щеку? Брать за руку во время прогулок по берегу? Обнимать по ночам? Будет ли ему это так же приятно, как когда они были юнцами? Питер не думал ни о чем таком, что происходило между чернокожим атлетом и субтильным миссионером. Так, может быть, прижаться носом шее, сзади, там, где волосы тонкие, а кожа горячая. Или предложить горсть малины с ладони и замереть, запоминая прикосновение его губ. Питер отогнал химер, отодвинул стакан, потрепал похрапывающую Дейзи по холке и помог ей спуститься на пол. «Это всего лишь газетные толки», — напомнил он себе. А в реальности у него была только сумма, достаточная для залога за Ирвина. Наутро Питер пошел в суд. Он решил отложить до встречи с Ирвином решение о том, сказать ли Стрикленду о сыне или умолчать. Подумать только, прошло почти двадцать лет с их расставания! Что он скажет? Что они оба скажут? Вдруг кто-то в толпе толкнул Питера под бок, он ухватился за карман с бумажником, выпустил поводок, и Дэйзи каким-то образом оказалась посреди мостовой. Питер понял: миг — и его друг будет раздавлен омнибусом. Он рванулся сквозь спины и ноги, упал на колени, прижал Дэйзи к груди и сгорбился, ожидая удара копытом, но его не последовало. Звуки доносились до него, как сквозь вату, в ушах стучало. Питер добрался до тротуара, он задыхался. Кто-то подобрал его затоптанную шляпу и положил рядом. — Какой вы смелый, сэр! — воскликнула молоденькая цветочница. «Какая смелость? — подумал с раздражением Питер, позволяя Дейзи лизать себя в щеку. — Смелость — это поступок, осознанное поведение. Разве у меня был выбор? Это ведь моя Дэйзи, я ее люблю».