Скотина

Грохот, разбил, как обух, мозг, что воспринял его настолько громким, будто на соседний дом сбросили килограмм двести тратила. Канистра, секунду назад стоявшая на столе, упала на пыльный пол, опрокинув пустые бутылки. Жилистая рука, дрожащая от напряжения, схватилась за стол в тщетной попытке удержать в равновесии тело, стоящее в спиртовой луже. Снова грохот. Рука из последних сил держалась за край стола, не позволяя её обладателю упасть затылком на пол. На парализованное тело скатились стеклянные бутылки. Голова опустилась на облитый алкоголем стул. Спутанные патлы клочьями прилипли ко лбу и шее, к горлу подступила рвота. Чëрт... Из груди вырвался надрывный кашель, а губы тихо прошипели невнятное ругательство. Пьяная туша упала лицом в разлитое по полу содержимое канистры. Внутренности свело и вывернуло сильнейшим спазмом. Мгновенно пришедший в себя от боли музыкант приподнялся на дрожащих руках, чтобы не оказаться рожей в собственной блевотине, после чего оглушительно прокашлялся, разодрав воздухом иссущенную дымом и выпивкой глотку. Существо, давно потерявшее в бетонных стенах человеческий облик, встало на колени, конвульсионно пошатнувшись от головокружения и прожëгшего заплывшие глазные яблоки бледного света. Рука перевернула лежавшую рядом канистру, попытавшись перелить еë остатки в надтреснутую кружку без ручки. На удивление, вышло почти удачно. Тело свернулось в новом мышечном спазме, по ощущениям лишившись не только желудочного сока, но и всего пищеварительного тракта, сожжëнного этим же чëртовым соком. — Блядь.... – это было не слово, это был звук, сопровождавший новый приступ кашля, который будто старался вытолкнуть собой попавшую в лëгкие часть рвотных масс. Мужчина поднялся на трясущиеся ноги, схватился непослушными руками за стол и, не удержав собственный вес, припал на него лбом, спугнув звуком удара скрёбшегося в дверь кухни кота, и до биения в висках зажмурив запëкшиеся глаза. Он дотянулся рукой до лежащей рядом пачки "Lucky Strike" и достал из неë помятую сигарету, сползая на пол. Закурил, перебивая горьким дымом привкус собственных желчи и крови. Всë та же рука с усилием поставила полупустую кружку на стол, а глаза попытались сфокусироваться на отражении в бутылке. Из него на пропитую и сторченную плоть глядело то, что осталось теперь от некогда Игоря Фëдоровича — Егора Летова. Мужчина сжал в руке окурок, растирая пепел по ладони. Глаза неустанно рассматривали искажëнные формы отражения. — Ну и кем же ты, блядь, стал? — прохрипелось в голове когда-то поэта, а ныне блюющей на собственной кухне скотины, — свиньëй на мясокомбинате. Вздох. Мысли немного вернули Летова в реальный мир и придали сил наконец поднять своë дрожащее от головной боли тело. Он закурил снова, дурманя себя не только дымом, но и совершенно безумной, как и он сам, идеей. Взгляд Егора медленно упал на ржавый оконный гвоздь, пальцы медленно, но решительно потянулись к нему, коснулись и крепко сжали. Стоп. Портвейн и водка. Иначе выкручивающий спазм не позволит. Крышка слетела с в минуту опустевшей бутылки портвейна. Руки больше не дрожат. Летов закатал рукав и вгляделся в дырявые вены, покрепче сжал гвоздь в ладони и резким движением воткнул в запястье. Боли не было, только тонкая струйка крови выступила из-под гвоздя. Музыкант со всей силой протянул его по сопротивляющейся руке. Чëрт... Не вспорол. Егор откинул гвоздь в сторону. Закурил, прижëг сигаретой дыру в запястье, сморщился от сжения, в порезе мерзко пекло и саднило, пальцы передëргивались словно в приступе эпилепсии. Он открутил крышку уже с водки, осушив половину бутылки несколькими глотками. Закружилась голова, в ушах невыносимо звинело, но по конечностям растеклось необходимое ему онемение. Здоровая рука быстро рыскала по столу в поисках подставки для ножей. По телу прокатилась новая волна больной дрожи из-за ощущения разрезанной кожи, на которой густыми каплями выступила кровь. Мужчина вынул нож и уронил его от пробивших нервы судорог, сплюнул и допил водку. Прошло. Он снова зажал в зубах сигарету, поджëг. Пусть будет как кляп, если захочет закричать. Поднял тонкий кухонных нож и крепко зажал рукоять. Втянул носом воздух в перемешку с дымом из тлеющей сигареты, рывком вбил лезвие в место ожога и резко потянул вдоль по кровящему порезу. Получилось. Плоть разошлась разделанным мясом, в свете мутного окна блеснула виднеющаяся кость. Крови почти не было, лишь несколько струй из задетых вен обвивали вспоротое до локтя предплечье красными нитями, вязко стекая тëмными каплями на поверхность стола. Руку выламыволо сильной и отвратительно зудящей конвульсией. Егор опустился на стул, выронив сигарету и до бессилия сжимал кулак, пытаясь обрести контроль над вспоротой рукой. Сердце колотилось в груди, а кровь звонко билась о раздувающиеся виски, заставляя мир крутится в голове от захлестнувшего адреналина. На лбу выступил холодный пот, а губы сплюнули вязкую слюну, шумно втянув воздух. Внутри всë заледенело, тем временем как бедную кожу обожгло воздухом. Звуки вокруг не воспринимались, их место заняли ужасающие громкий звон и пустота, конечности совершенно не подчинялись приказам, а глаза заволокло чëрной пеленой, размазывая по мозгам облик распоротой плоти. Отвратительно желтоватой, с ярко-розовыми внутренностями, покрытыми тонким бардовым слоем, медленно растекающимся из разреза по столу. От вида окровавлено-белëсой кости Летов, по ощущениям, выблевал окончательно весь свой желудок. Сознание медленно растворялось в смердящем от перегара воздухе. Музыкант с усилием проморгался. Отголоски мышления прошептали о том, что он, пьяный кусок идиота, только что натворил — попытался убить себя. Он, человек, что прошëл преследования КГБ, психушку, эксперименты над собой и клещевой энцефалит на одной только жажде жизни и обретения мира, вспорол себе руку до кости, потому что не смог вынести себя самого. То есть, ту гниль, в которую он превратился. Жалкий-жалкий идиот, не помнящий всего того дерьма, что сотворил перед этим жестом отчаяния. Реальность наконец смогла дотянутся до Летова и вырвать из зыбучих песков собственного личностного распада, заставив дотянуться до кружки с остатками спирта из канистры и плеснуть ими на рану, больше в качестве приведения себя в чувства с помощью сильной, острой, прожигающей разрядом тока боли, чем для дезинфекции. Он наконец позволил себе издать хрипящий вой. Егор опрокинул стул, шатаясь кинувшись к окну, на котором лежала иссохшая большая тряпка для пыли, будто только что взятая с помойки. Хотя, сейчас всë жилище Летова представляло из себя помойку, с которой не успевают оттирать спирт и рвоту, выносить пустые бутылки, осколки стаканов, шприцы, сигаретные пачки и пакеты от таблеток и порошков раньше, чем она захламляется новыми. Только лоток и миски котов всегда были убраны и вычищены. Он скрепил вспоротую плоть и туго забинтовал сложенной вдвое тряпкой, затянув еë до состояния, в котором был способен владеть рукой без резких приступов боли и головокружения. То, каким образом он оказался в лесу, память не сохранила, но Егор знал, что именно это ему и было необходимо в тот момент. Густой лес, цветущий, тихий, усыпанный бликами солнечных лучей в утренней росе, шуршал листвой, пригласив своего частого и любимого гостя. Но вдруг порывом весеннего ветра закрылся от света, погрузив мужчину в сплошную зелëную тень. Пучки травы оплели кеды, оглушительный для воспалëнного мозга хруст ветвей звучал как вопль об опасности, а само шатающееся тело покосившись упало в куст. Летов смог выбраться из его цепкой хватки, но что-то внутри уговаривало остаться, словно стараясь уберечь, но не препятствовало слабому, но хитрому ветру манить в глубь, на самую опушку. И Егор шëл, спотыкаясь, корчась от спазмов в перенапряжëнных от ходьбы мышцах и жуткой головной боли, что заставляла его совсем прятаться от света. Было плохо, однако он добрался, как показалось, до самого сердца тайги, упав на колени, разрываемый ударами сердца. Глаза и барабанные перепонки будто разрезал мокрый, острый, как использованный им нож, кусок стекла, разметав в голове всë, что он видел и слышал. Мир совсем поплыл, подступив к глотке новым приступом изнуряющей рвоты. Музыкант упал на густую, влажную от росы траву. Чем же ты стал, придурок..? — Летов, – над лежащим телом нависла полубесформенная тень. Еë голос показался до ужаса знакомым, — Поднимайся. Мужчина перевернулся на спину и увидел мутный силуэт. Свою собственную тень, что протянула ему руку. Она говорила его голосом. Егор крепко схватился за неë, и в ту же секунду глаза расширились и по лицу тонкой струйкой потекли слëзы, а картинка перед ними превратилась в грязную мазню зелëного; в лëгкий застыл вдох, дыхание перекрыл громкий надрывный кашель и отхаркавающася слюна; тело сковала страшная боль, мысли совсем спутались, но ясно было одно — тень со всей силы ударила его ногой в солнечное сплетение. — Ну что, блядина, чувствуешь? — напавший не позволил ему упасть, потянул на себя, сжав руку крепче, и нанëс очередной удар. Затем снова, снова и снова, без разбора: по корпусу, лицу и голове. Из носа потекла кровь, а все внутренности свело одной нескончаемой судорогой. С сухих губ сорвалось "что....чувствую....?", прерванное новым приступом кашля. — А ты подумай, ушлëпок. Чьи черновики ты забрал, скотина? К кому ворвался, шваль, к чьему отцу?! – тень отбросила обмякшую тушу. Подошла, схватила за волосы и впечатала затылком в дерево, — отвечай, мразь, отвечай! — удары продолжались до тех пор, пока на коре не остался кровавый след, а истязаемое тело не стало лишь хрипло дышащим кожаным мешком, что бесполезно сплюнул натëкшую в рот кровь и не отозвался сиплым стоном: — К Станиславу Дягилеву ворвался....пьяный. Забрал черновики Янкины... Пощëчина. Расплывшийся в пятно лес повернулся под прямым углом. Тень поймала за волосы завалившийся на бок мешок с костями, прокричав в лицо: — Громче, тварь! Говори громче! Что случилось с Анной, выблядок, где она?! – силуэт вбил повисшую голову виском в окровавленную ель. Из давно опухших от алкоголя глаз потекли смешавшиеся с земляной пылью слëзы. — На неë напали... избили. Она уехала к родителям... – прохрипели пересохшие от глотков воздуха губы. Напавший кинул разгорячëнное тело в холодную, влажную траву, в еë густые объятия. Но не позволил даже почувствовать успокаивающую боль прохладу новыми ударами ногами, будто стараясь вдавить в землю, растоптать. — Кто напал на неë?! Кто?! – от чужого крика боль стала абсолютно невыносимой, сковавшей вязкими, тугими наручниками каждую нервную клетку, подчиняя себе мозг, превратив музыканта в своего раба. Только вот он не издал ни писка даже когда разорванную руку, перевязаную пропитавшейся кровью тряпкой, прижали всем весом к лежащему рядом камню, вдавили стопой до хруста в изувеченных суставах и выворачивающих мышцы судорог. Заслужил, да и жалости к себе у Егора совсем не осталось — пропил. — Я напал...мертвецки пьяный. – на удивление твëрдо произнëс мужчина, казалось совсем открестившийся от собственной оболочки, утонувший в спутанных, беззвучных мыслях. Уши прожëг ледяной смешок, отдавшийся в голове сходящимся с ума звоном. Тень наступила своей жертве на горло, пережав до хрипящего свиста коротких, тяжëлых вдохов. — Во что ты превратился? – неожиданно спокойно спросил силуэт. — В гнилую скотину. – совсем сдевленно, на последней дозе перекрытого кислорода, но абсолютно уверенно послышалось в ответ. Новый удар в грудь. На это раз дыхание перекрыла подступившая к глотке кровь, смешавшаяся в единый коктейль со слюной и выталкиваемой перебитыми лëгкими мокротой. Летов закрыл глаза. — Сплюнь кровь, ублюдок, не хватало ещë, чтобы ты сдох, – музыканта сверлили отсутствующим взглядом, совершенно холодным, без капли сострадания, — захлебнëшься, сука! – прозвучал крик. Удар. Всë разом померкло, а разрываемое конвульсиями тело рефлекторно дëрнулось, но не упало, пойманое чьими-то тëплыми, грубыми руками. Летов услышал отдалëнные обеспокоенные голоса. Кто-то плеснул ему в лицо холодную воду, заставив втянуть кислород страшно болящей грудью и резко выдохнуть ртом. Мужчину накрыл новый приступ удушающего кашля, в ответ на который его похлопали по щекам. — Боже, блять, Егорка, открой глаза, – находящийся перед ним человек встряхнул его за плечи, — Вадик, поддержи его сзади, – послышались шаги и кто-то действительно подхватил музыканта со спины, не позволив упасть снова, — я вижу, что ты в сознании, давай, приходи в себя. Что с тобой произошло? – шлепок по щеке. Летов с трудом раскрыл глаза, попытавшись сфокусироваться на очертаниях расплывчатых пятен. Когда одно них облегчëнно вздохнуло, он бессильно проморгался, усилием собрав видимые образы воедино. — К-Кузьма? – рука автоматически прошарилась в поисках очков, голова, запрокинутая на человека сзади, неожиданно быстро его узнала, — Лукич? – Кузьма подсунул под чужую руку очки. Егор надел их и впервые за долгое время увидел мир относительно чëтким. — Слава Богу, узнал, – Кузя снова вздохнул, — так что случилось? — На меня....напали. — Кто?! — раздалось испуганным хором. Летов уже было приподнялся, всë ещë преодолевая отвратительно жгующую, сдавливающую боль в груди, чтобы указать жестом на тень, но за спиной друга не было ничего, кроме величественных деревьев. — Тебе причудилось. – подал голос сидящий за спиной Вадим. — Да это не удивительно. Егор, ты не дышал. Ответом были недоумëнный сип и попытка сказать про боль в груди. — Это я ударил тебя кулаком в грудь. Ты не дышал, понимаешь? – Рябинов поднялся с травы и немного отошëл в сторону. До обоняния только-только пришедшего в себя музыканта донëсся крепкий дым. Закуривший Кузьма сплюнул, — а ещë тебе нужно купить бинты. – он затянулся. — А тень? – Егор протянул руку к сигаретной пачке. — Нет никакой тени, мы здесь одни. – Константин подал удивлëнному товарищу пачку и зажигалку. Егор закурил, жадно втягивая горкий дым. Не было... Всего этого не было? Боже... Он сделал глубокую затяжку и потëр разбухшие виски. Всего лишь потеря сознания, всего лишь кислородное голодание. Значит, это было подсознание? Мысли сплелись в неразрешимый клубок. Летов кинул под ноги окурок и задавил стопой. Посмотрел на перевязанную руку и заметил на траве капли крови, разбавленные росой. Прокашлялся, тем временем как товарищ докурил. Ну уж нет, подобных "фокусов" с ним больше точно не будет.