немерено

★★★       Костя слышал, как Городецкий вернулся домой, слышал его шаги и как звенела связка ключей в его руках, как хлопнула дверь. Привычные звуки их лестничной клетки, ничего особенного.       Через какое-то время в дверь звонят. — Чего? — Костя прислоняется к дверному косяку.       Антон спрашивает про женские вещи. У него ещё более странные запросы чем обычно. Костя даже не успевает толком ответить, как он извиняется и возвращается назад в свою квартиру, ничего не объяснив.       Костя пожимает плечами — мало ли, что его соседу в голову взбрело. Но отчего-то не может перестать об этой просьбе думать ни через минуту, ни через пять. Чемодан с вещами матери лежит под кроватью в родительской спальне, и он, особо не размышляя, достаёт его и идёт жать на чужой звонок. Городецкий почти сразу открывает. Принимает из его рук чемодан как-то машинально, вид у него при этом потерянный. В глазах что-то не то.       Из квартиры Антона выходит женщина. Костя её раньше не видел. И он не слышал, как она пришла. Она кидает на него заинтересованный взгляд — понимает, кто он — хитро кривит губы в улыбке и проходит мимо, ничего не сказав. Её шаги гулко отдаются внизу на этажах.       Костя не знает, кто она, но он её ненавидит. Если есть любовь с первого взгляда, то это — ненависть.       Антон запоздало благодарит его, но от вещей отказывается, возвращая ему чемодан. Ещё несколько раз говорит себе под нос спасибо и закрывает дверь.       Чемодан Костя ставит в прихожей, прикрывая дверь. А сам возвращается к квартире Антона. Сверлит взглядом дерево со старой облупившейся краской, пытаясь понять, что не отпускает его с этого места.       Андрей не был его другом, так, забавный малый. И стриг неплохо. Но главное, что он был своим. Убийство кого-то из своих уязвляло. И Костя бесится.       Костя молод, ему всего восемнадцать, но он живёт с этим ощущением несправедливости всю свою недолгую жизнь. Кровь в жилах кипит и бурлит. Ему надоело подчиняться старым законам, написанным и принятым задолго до его рождения. Может, их пора выбросить на помойку истории? Хочется попробовать, проверить границы дозволенного, взять судьбу в свои руки.       Сильнее злит, что виноват во всём его сосед Антон. Если бы они были друг с другом на ножах или хотя бы в нейтралитете, вопросов бы не было. Он бы тихо его ненавидел. Или даже в открытую — не подавал бы руку при встрече, глядел бы волком, пришёлся бы случай — может, сделал бы что и похуже исподтишка. Но они с Антоном неплохо ладили, отвратительно неплохо. Костю то и дело тянуло пообщаться со старшим, обычно молчаливым и будто вечно невыспавшимся, соседом. А тот и не был против.       Антон, казалось, никогда не обращал внимания на то, что они с отцом Тёмные. Он никогда не смотрел на него как другие Иные его вида, с которыми Косте не посчастливилось столкнуться. И он никогда не называл его вампиром. Костя считал, что Антон другой.       И теперь в нём закипало бешенство. Нет, Антон такой же, как и все. Он думает, что ему всё можно? Что он, Светлый, лучше таких как он и его отец? Ни черта подобного.       Вжимая палец в дверной звонок, он не знал, что именно сделает. Что-нибудь, что ему запрещено. То, что от него не ожидает Антон. То, о чём папа даже думать бы побоялся. — Открывай, сосед! — он не выдерживает, понимая, что Антон уже давно бы открыл, и что-то тут не так. — Открывай, говорю! Или боишься, что я что-нибудь сделаю? — Боюсь, Кость, — говорит Городецкий за дверью, но его прекрасно слышно. — Выкинешь какую-нибудь глупость, а потом за тобой мои сослуживцы придут. Твой отец с ума сойдёт. — Да плевать на моего отца!       Антон открывает дверь и неожиданно сам хватает его рукой за шею, заталкивая в квартиру. Жмёт к стене, нависая.       Отчитывает.       Костя против воли немного тушуется, нервно облизывая губы. Дверь Городецкий не закрыл, но путь к побегу отрезан — по обе стороны от Кости его руки.       Какой побег? Это Костя пришёл к нему выяснять отношения, не наоборот. Вспомнив о злости и раздражении, разъедающем чувстве несправедливости, Костя ему отвечает. Антон не впечатлён, и это раззадоривает только сильнее. Костя хватает его за грудки и сам прижимает к противоположной стене — он тоже сильный.       Теперь это Антону некуда бежать. Костя будет делать, что захочет.       Пока он просто зло на него смотрит, дышит, прикидывая, на что решится. — Дай дверь закрою, — Антон будто не чует опасности. — Я сам, — рычит Костя.       Он захлопывает дверь, но Антон всё равно дотягивается через него и закрывает её на замок.       Снова сжимая в пальцах ворот кофты, Костя толкает его к стене. Руки Антона вцепляются ему в плечи, но затем опускаются на бока. Городецкий, вместо того, чтобы его оттолкнуть или ударить, смотрит ему глаза в глаза, тянется и обхватывает его руками. Прижимает к себе ещё ближе. Близко-близко, так, что их носы почти сталкиваются.       Костя этого не ожидал, а потому теряется. Его руки теперь неудобно согнуты и зажаты между ним и Антоном, чужие ладони крепко держат под поясницу и не дают отстраниться. Пользуясь его замешательством, Антон меняет их местами — теперь уже он жмёт Костю к стене. — Ну тихо, тихо. Без глупостей давай. С ума что ли сошёл? За кого пришёл заступаться, за убийцу? — Он был прикольный! — Будешь так говорить и думать, закончишь, как он. — А, может, всем нам, Тёмным, суждено так закончить? — Костя находит в себе силы высвободиться, отталкивая от себя Антона, который, впрочем, просто снова ставит руки по бокам от его головы и почти не отодвигается. — Вы же так считаете, да? Может, я так и хочу. Я устал делать вид, что не хочу! Что я весь такой послушный и безопасный.       Костя шипит, намеренно скалится, обнажая клыки. Показывая, что может пустить их в ход. Дёргает Антона к себе, чтобы зубы были в считанных миллиметрах от его шеи, и шепчет с вызовом: — Страшно? Ну, признавайся, страшно?! — Я бы так не назвал это чувство.       Костя лязгает зубами прямо рядом с его ухом, и Антон отклоняет голову сильнее, напряжённо выдыхая. На мгновения внутри Кости проносится ликование. Напугал. Напугал-таки!       Только вот от Антона не веет страхом. Адреналин это не только страх. Именно в этот момент Костя понимает, что вовсю прижимается к Городецкому, а Антон даже не пытается отойти или отступить, хотя ему есть, куда. В его мышцах нет напряжения, только дыхание он то и дело задерживает, отчего оно выходит со свистом. Будто злится. Но нет, не злится, другое.       Пахнет от него хорошо. «Хорошо» не в общепринятом человеческом понимании — так-то от Городецкого немного несёт подворотней, другими людьми и чем-то звериным. Зато он не пользуется никакими духами и парфюмами, и самое близкое, что можно различить на его коже — еле заметный запах мыла хозяйственного семьдесят два процента. И эти естественные не химозные запахи совсем не скрывают, как пахнет его кровь.       Костя ещё никогда не пил человеческой крови. Может, сегодня? Нарушить все запреты, самое главное табу, потому что они, Светлые, сами виноваты, первые всё это начали со своим «все мы ровны, но некоторые ровнее». Даже Антон, который всегда казался таким свойским мужиком, всегда был…       Костя рвано дышит ему в шею, пытаясь решиться. Вот сейчас. Ну. Антон не сопротивляется, его руки расслабленно лежат у Кости на талии почему-то, когда только успели со стены переместиться? Но это не важно. Главное, что Антон не двигается, значит сейчас можно. Можно прокусить его кожу, разорвать вену, напиться им.       Он плавает в собственных голодных фантазиях, то и дело приоткрывая рот, но только царапает резцами кожу. Что-то внутри невозможно противится тому, чтобы услышать, как плоть под клыками захрустит как яблоко. Что руки Антона вцепятся в него и он вскрикнет от боли.       На лбу выступает пот. Вмиг становится дурно. — Не можешь? — спрашивает на ухо Антон.        Костю пробирает злобой и он шипит. — Извини, не так, — голос Антона всё ещё привычно-спокойный. — Не хочешь?       «Не хочешь» — не совсем так, нет, Костя всегда голоден. Вечно. Нет, он хочет, но тут другое. — Вот и хорошо, — Антон кладёт ему обе ладони на шею под челюстью.       Костя позволяет себя отлепить. Хватает ртом воздух. Смотрит в глаза Антону, ищет в них что-то — насмешку, презрение. Не находит. Антон просто смотрит в ответ. — Ты же не такой, — шепчет Антон. — Ты хороший.       Большими пальцами Антон поддевает его верхнюю губу с двух сторон, обнажая клыки. Смотрит, не скрывая интереса. От этого почему-то становится так жарко, что Костя непроизвольно дёргает бёдрами, вжимаясь в Антона. Давление ощущается просто потрясающе, от него хорошо, немного больно, очень приятно. Когда у него успел встать? Неужели ему всегда так нравился его сосед, с самого начала? Костя не понимает, в какой момент контроль от него ускользает. Он бы, может, и хотел перестать тереться об Антона, но не может. Было бы стыдно, если бы не было так горячо.       Антон смотрит на него во все глаза, и взгляд у него немного голодный. Облизывает губы. Это заставляет Костю сглотнуть. Возбуждение внизу живота затягивается узлом ещё сильнее. — Очень хороший, — снова шепчет Антон, будто это лучшая похвала на свете. — И не кусаешься.       И целует.       Костя назло кусает его в губы, но не до крови конечно, не так совсем. Просто у Антона губы такие… Мягкие невозможно. Жалко прокусить. Антон отвечает, стараясь притянуть к себе ещё ближе, скользит в рот языком. Мокро, от его движений сладко пробирает дрожью. Косте страшно, что он возбуждён почти до боли. Он никогда и ни с кем ещё так не целовался.       Антон снова вжимает его в стену и целует напористей, проталкивая между ног Кости колено, которое очень приятно давит на пах. По спине бегут мурашки от того, как Антон легко его зажимает, как его руки гладят и сжимают бока и плечи. Не боится. — Я тебя не позволю тронуть, — тихо говорит он ему в губы. — Просто не давай дозору повод. — Я сам себя никому не позволю тронуть. — Костя, посмотри на меня, — Антон снова обхватывает его лицо ладонями. — Я не смогу. Но мне страшно, что придётся. Ты меня без ножа режешь. Убьют же. — Пусть попробуют, — щерится Костя. — Не надо, — качает головой Антон и снова целует.       Он бесит Костю. Но целуется очень хорошо, даже спорить не хочется. Раздражение и желание подраться, поцапаться, переплавляется во что-то совсем другое. Или же не совсем.       Антон вытаскивает края его заправленной в штаны футболки и запускает под неё ладони. Костю выгибает и он несдержанно стонет — так это приятно. Что же они делают?       Потом, потом можно будет об этом подумать, насколько это вообще правильно после того, что сделал Антон, после того, как из его квартиры вышла эта Светлая, как сейчас выглядит Костя, позволяя себя трогать и целовать, и как они будут смотреть другу другу в глаза всю оставшуюся жизнь, сталкиваясь на лестничной клетке у лифта.       Антон тянет вверх его футболку, и Костя задирает руки. Футболка летит на грязный пол прихожей, а ладони Городецкого обхватывают его запястья, удерживая над головой. — Руки там держи, — говорит Антон ему в губы, целуя как-то невпопад, в ямочку на щеке, потом в подбородок, а затем опускается вниз.       Его ладони отпускают Костины запястья. Держать так руки над головой неудобно, но Костя пытается, потому что общую идею он уловил. Антон лижет его ключицы, затем шею, и Костя слишком довольно и послушно подставляется ему, дышит через рот, а глаза сами собой закрываются. Его очень приятно гладят по рёбрам, потом по груди. Потом раскрытой ладонью скользят по животу, царапают по дорожке тёмных волос.       Костя хочет. Очень-очень сильно хочет.       Из горла против воли рвутся всякие непотребные звуки вплоть до скулежа, которые он пытается заглушить, целуя Антона напористей. Но это не слишком помогает, хочется только больше, крепче, чтобы его погладили ещё. Чтобы Антон сжал его ноющий член прямо через джинсы. А лучше пусть запустит руку внутрь.       Расстегнуть пуговицу с молнией ширинки и взять Антона за руку, направляя, кажется уж слишком дерзким. Но, в целом, есть вариант, как его к этому подтолкнуть. Костя надеется, что Городецкий знает о мужской солидарности, поэтому для начала сам тянется к чужим штанам. Антон ему не мешает, а когда Костя решается, просовывая руку и сжимая, одобрительно мычит, почти стонет.       Двигать рукой в таком положении совершенно неудобно, да и непривычно, когда не себе, но, к счастью, Городецкий тоже это понимает. Приспускает свои штаны и наконец тянется к нему, отчего Костя выдыхает с облегчением. Он уже тридцать раз пожалел, что не успел переодеться с улицы и был в джинсах, а не в домашних трениках.       Антон забирается ему рукой сразу в трусы, перехватывает поудобней и начинает ритмично двигать кулаком. Суховато, немного больно — лучше бы он хотя бы на ладонь сплюнул, но Костя и не подумает его остановить. Что-то в этом было. Тем более, он был уверен, что и так кончит, а с примесью неудобства может быть это не будет позорно быстро.       Они двигаются немного неуклюже, пытаясь поймать какой-то ритм, синхронизироваться. У Антона получается лучше. Костя готов начать биться затылком об стену — так ему ярко и хорошо, ни одна дрочка не сравнится. Губы на шее и ухе добавляют ощущений, от них мокро и горячо, хочется подставиться ещё, чтобы больше. Но у него наверное и так будут засосы, придётся соврать отцу, что какая-то девчонка ему всю шею расцветила.       Свободной рукой Городецкий ведёт по его груди вниз до живота, царапая. Немного больно, но Костя выгибается за касаниями, чуть вздрагивает, всё равно стонет. Кусает Антона за ухо, катает на языке мочку. Антон поворачивается, едва сам себе не выдирая часть уха его зубами, и целует опять в губы, проталкивая язык. Неосторожно совсем. Костя даже не успевает среагировать, как уже чувствует во рту солоноватый вкус крови — Антон порезался о его клык.       От вкуса его всего перетряхивает. Царапина на языке, наверное, крохотная, вытекшей крови едва наберётся на каплю, но ему этого достаточно. Со стоном он начинает посасывать язык Антона, забывая оказывать ему ответную услугу и двигать рукой, а просто вцепляется в его плечи, не давая отстраниться. Антон и не пытается. Даёт себя целовать, будто так и надо, будто сейчас не считанные крупицы Костиного самоконтроля отделяют его от откушенного или минимум прокушенного языка.       Ранка уже затянулась, будто её и не было, но Костя этого не замечает. Ещё всего пара удачных движений широкой горячей ладони на его члене, и он кончает, чуть не задохнувшись.       Перед глазами всё плывёт, чётко он видит только лицо Антона, который смотрит на него не отрывая глаз и тоже дышит через рот. Губы у него тёмные, зацелованный, на вид даже пухлее, чем обычно.       Костя падает на колени.       Антон не успевает его поймать, а он не пытается удержаться за него или опереться о стену. Городецкий тут же пытается нагнуться и помочь ему встать, но вставать в Костины планы не входило, только не сейчас.       Он тяжело сглатывает, смотря на член, покачивающийся прям перед его лицом. Головка чуть блестит от смазки, вены просвечивают сквозь кожу.       Костя в жизни такого не делал, даже желания не было, но сейчас у него явно какое-то изменённое состояние сознания. Мыслей в голове нет, только белый шум и острое желание. А Антон на языке горький и солёный, но не неприятный. Кожа нежная, гладкая. А под ней по венам бежит горячая кровь.       У Кости закатываются глаза, когда он берёт глубже. Слюны выделяется ещё больше. Хорошо, что Антон не знает, о чём он сейчас думает, не стонал бы сейчас так расслабленно и блаженно, ласково перебирая ему короткие волосы на затылке.       Он сглатывает слюну и продолжает. Это не так уж сложно, как можно было подумать. И он примерно представляет, как сделать приятно. А двигаться ритмично и не слишком быстро, подстраиваясь под чужие движения бёдер, не вызывает трудностей. Он бы мог и быстрее, просто не хочет — есть в этом что-то успокаивающее, медитативное.       Судя по Антону, он тоже всем доволен. Его пальцы поддели чокеры из бусин на Костиной шее и чуть потянули в сторону. Ещё чуть сильнее, и будет тяжело сделать вдох.       Костя чувствует, что у него снова встаёт.       На чистом энтузиазме он пытается взять в горло, но быстро понимает, что идея не из лучших. Не на первый раз точно. Откашлявшись, утирает подбородок от слюны и снова берёт в рот с завидным упорством. Глаза немного заслезились, поэтому лица Антона он не различает.       У него быстрее начинают болеть колени чем устают язык или губы. Странно и немного смешно. Получается, он бы ещё долго так мог, если бы было поудобней. Уголок губ дёргается вверх, но с полным ртом улыбнуться не выйдет. У Антона размеренное покачивание бёдер сменяется на чуть более скованное, резкое. Значит, он близко. Костя понятия не имеет, что делать с этим знанием. Позволить Городецкому кончить ему в рот? Глотать или сплюнуть? А если на лицо?       Мысли кажутся глупыми и пошлыми даже в контексте ситуации отсоса в прихожей. Антон, к счастью, решает за него. Жестом просит его подняться, шевелит на выдохе губами, но, или на самом деле ничего не говорит, или просто не слышно. Когда Костя с трудом встаёт с затёкших коленей, он не даёт ему нормально утереть рот, который весь в слюне и немного в естественной смазке, а лезет целоваться. Очень грязно. У Кости стоит, но он решает это игнорировать, не трогает себя сам и не трётся об Антона, только принимает, как Антон толкается ему в рот своим языком быстро и горячо. Рукой Городецкий доводит себя сам, кончая в кулак.       Антон дышит на ухо и прячет лицо у него где-то на шее, а Костя смотрит в высокий потолок его прихожей. Пару лет назад сосед сверху Антона залил, на побелке до сих пор огромные жёлтые разводы. — Сейчас бы в душ, — наконец невнятно произносит Антон себе под нос. — Удачи с этим, — Костя ладонями упирается в его грудь, отодвигая от себя.       Натягивает джинсы, ремень не вдевает, просто сжимая в руке. И выходит из его квартиры, захлопывая за собой дверь и не оборачиваясь. ★★★