икигай

' икигай ‘ санеми не любит это слово. и ему есть за что. это дурацкая привычка для людей их профессии – давать своей жизни смысл. столпы не доживают и до двадцати пяти лет. зачем давать смысл тому, что черно, грязно и слишком коротко, чтобы даже … полюбить ? томиока ровным движением заправляет ворот кимоно внутрь. ещё одно мерное, красивое в своей плавности движение он посвящает тому, чтобы дотянуться до ручки чайника. один жест – и чайник повернут так, как будет правильно в соответствии с буддийскими законами. санеми чхать хотел на симметрию, будду и томиоку. но он сидит перед ним. циновка впивается в колени. на нем праздничное кимоно. гию смотрит на него внимательно и спокойно. кожа светится в солнечных лучах, проникающих через открытую веранду. за окном пышет лето, буйство красок и жизни, в эдо и под пышной сакурой – просто рай. а санеми и представить не может, какой ад скрывается у томиоки гию в голове. в душе. там красный, гниль и темнота. и страхи хватают его за шиворот. санеми тоже хватает за шиворот – чтобы дать по шее. на что-то злится: серьезные брови сведены к носу, губы искажены и шрам пляшет по лицу. томиоке иногда было сложно … понимать чужие эмоции. словно для того, чтобы гию мог понимать его, санеми выражает их слишком ярко. настолько, что шинобу делает ему неаккуратное замечание за общим собранием. из оставшихся столпов. и они все понимают, включая свое вечное одиночество – это особенность их профессии. наверное, оставшимся сложно понять, почему санеми так ярок. не настолько, как ренгоку или тенген, но достаточно, чтобы скривить лицо от лишнего шума. но гию его понимает. в какой-то степени - они одинаковые. то есть, без смысла жизни. то есть, у них внутри спокойствие только в отношении мести. а еще все вокруг черное. и хочет убить. но спокойствие томиоки чуть шире, чем спокойствие шинадзугавы. и не так разрушительно. оно просто есть, как мирная озерная гладь. как легкая улыбка, появляющаяся на лице гию, когда он наблюдает за цветением сакуры. – это иное. – говорит томиока, уходя, и санеми понимает его. их любимыми цветами уже давно стали глицинии. цветы их мести, цветы их универсального яда. в их мире нет места любви. или покоя. но томиока, в отличии от санеми, все еще пытается его найти. пытается создать семью. или не он сам, а так само выходит, но вокруг гию появляются дорогие ему люди. эти люди ежедневно видят его мраморную красоту. его обтянутую ремнем талию. и это все вспыхивает в груди санеми такой яркой, удушающе горячей волной, что он опять готов драться по пустякам. но не касались бы его эти чувства – он бы и не размывался по ветру и не саднил бы кулаки. гию, в знак примирения между ними, дарит какую-то дурацкую штуку, красивую и бесполезную. санеми держит ее поближе к своему спальному месту и каждый раз, засыпая в стенах своего дома, думает что это очень в стиле гию. и почему-то продолжает злится. гию, в конце концов, нравится искать покой в мелочах. наверное это верно. наверное, так можно собрать свою жизнь по крупицам и заново – это будет икигай. но санеми ученый в вопросах жизни и смерти. и знает, что обычно икигаи охотников разбиваются вдребезги в самый неожиданный момент. и они болезненнее, чем всякая смерть. смотреть, как разбивается гию, не хочется. санеми думает разрушить его первым – и тогда он причинит томиоке не так много боли. вместо всего этого шинадзугава приглашает томиоку в свое поместье. надо же гию возвращаться к подаренным и абсолютно ненужным вещам? они устраивают чайную церемонию. оказывается, санеми понимает смысл молчания гию также хорошо, как гию понимает его агрессию. они не знают, как общаться с этим миром – он их раскрошил в алмазную пыль. в конце концов, столпы не доживают и до двадцати пяти. санеми оказывается просто пытается схватить остаток спокойствия в его жизни за хвост. гию выглядит удивленным ( и очень красив при этом), принимая приглашение санеми остаться на ночь. в бане санеми старается не смотреть на скат его плеч. кожа гию бледная и тонкая, санеми проверял. кусал его плечи и шею, пальцами впивался в бока и ловил рваные вздохи губами. нежно, так неожиданно нежно, что лучше саки и песен гейш. гию оказался лучше этого всего, черт возьми, лучше всех прелестей жизни шинадзугавы. и, честно, санеми рад. санеми хотел бы повторить это еще раз - хотя бы просто обнять. санеми твердо знает теперь, а потому и ведет себя спокойнее обычного: санеми ищет любовь. и это чувство появляется у него кажый раз, когда он засыпает в своем доме и каждый раз, когда он понимает-не понимает томиоку гию. моменты томиоки гию идеально складываются в теорию шинадзугавы санеми – и он сам себе обещает, что сбережет. томиока достает катану из ножен – и это выглядит как движение кисти, в меру тяжелой от чернил, но все еще легкой по натуре своей, в пальцах умелого каллиграфа. томиока делает шаг назад и делает вдох, прежде чем одной линией поставить точку в чьей-то жизни. и когда лезвие гию впивается в грудь несчастно-заслужившему, санеми понимает. черная прядь волос выпадает из идеальной прически – икигай.