Последняя песнь

Все в этой комнате должно было вызывать спокойствие и умиротворение. Легкий ветерок, проникший из-за приоткрытого окна, колебал ниточку ароматного дымка, что поднималась от курильницы. Шелест листвы с улицы был почти неслышен. Взамен здесь царила музыка. И даже ветер, покорный ей, утихал, бросал свои забавы с дымом, чтобы льнуть к ногам человека, что порождал ее. Цзинь Гуанъяо склонился над гуцинем, его пальцы бегло плясали по струнам, глаза были полуприкрыты, а на лице застыла мечтательная улыбка. Человек, сидящий напротив в позе для медитации, был до предела напряжен, будто не замечал атмосферы вокруг. Глаза под сомкнутыми веками беспокойно метались, челюсть была сжата, а брови с каждой минутой хмурились все сильнее. Но музыка была тут именно для него. Она звенела, текла переливчатой рекой, и на гул струн отзывалось эхо – куда более тихое, словно пересвист маленькой птички, решившейся разучить новую песню. Музыка двоилась. В момент, когда диссонанс достиг предела, Не Минцзюэ резко открыл глаза. – Стой. Ты тоже это слышишь? Гуанъяо накрыл ладонью струны и прислушался. До этого он был слишком погружен в себя, но теперь странность сделалась очевидной: мелодия продолжала длиться еще какое-то время. Достаточное, чтобы глава Не успел вскочить на ноги и распахнуть дверь. – Хуайсан! Тот отшатнулся и едва не потерял равновесие, одновременно пряча что-то в свой рукав. – Что ты здесь забыл? Немедленно отправляйся на тренировочною площадку, где тебе и место сейчас. Глаза Не Хуайсана наполнились слезами. Сквозь всхлипы он едва выдавил: – Брат, прошу, не заставляй меня. Сабля, она ведь... – Никаких больше оправданий, – перебил Не Минцзюэ, – проваливай. И захлопнул дверь. – Ты слишком строг с ним, – заметил Цзинь Гуанъяо, убирая гуцинь и благовония, – у всякого человека, в конце концов, имеется предел терпения. – Не суди других по себе. Мой брат – трутень и размазня, без пинка будет только лениться целыми днями. Есть ли вообще смысл носить фамилию Не, если не можешь даже подойти к сабле без истерик? Цзинь Гуанъяо едва заметно скривился. Он был совсем не уверен, что Хуайсан ушел далеко. Чуткий слух не улавливал шагов, и даже, кажется, различил резкий вздох в отдалении. И кто, как не бастард Цзинь Гуаншаня, мог знать, каково это – взамен на старания получать резкие слова. – Что он пытается этим доказать? Относясь к веерам так, будто ничего важнее нет. Они ведь даже не живые, а он из-за них из комнаты неделю не выходил, – Минцзюэ продолжил жаловаться, беседа постепенно теряла напряжение, превращаясь просто в разговор двух друзей. – Тебе не стоит говорить, что Хуайсан недостаточно упорен. Он выучил песнь Очищения ради тебя. Сначала у него не получалось, но я никогда не видел его настолько целеустремленным. Он пробовал снова и снова, мне даже пришлось уговаривать его отдохнуть. – Это ведь та же самая песня. Хватило бы и того, что ты ее играешь. Зачем было втягивать в это его? Цзинь Гуанъяо покачал головой: – Хуайсан сам настоял на этом. Сначала спрашивал Сиченя, но второй брат слишком занят сейчас, ты же знаешь. Вот я и дал ему ноты. Мне казалось, что для него очень важно самому сделать для тебя что-то. Но Не Минцзюэ был непреклонен: – Он сделает куда больше, если возьмет в руки саблю. ... Кажется, шаги отдалялись. Цзинь Гуанъяо хитро прищурился и понизил голос: – Неужели дело в том, что великий Не Минцзюэ боится первым попросить прощения? – Что за ерунду ты говоришь? Зачем бы мне извиняться? О, это возмущение само по себе было ответом. *** – Говорю же, я бы с радостью передал тебе его голову, вот только преступник Сюэ Ян сбежал буквально на днях. За ним была отправлена погоня – два десятка лучших заклинателей Цзинь. Но все они не нашли даже следа. Ни его, ни того, кто помог ему сбежать. – То есть у темного заклинателя был еще и сообщник?! – возмутился Не Минцзюэ, – и он сбежал?! И вы, паршивые Цзини, тянули с казнью до последнего! Не потому ли, что сами в этом замешаны? Хотите, чтобы Сюэ Ян вырезал еще какой-нибудь клан? Цзинь Гуанъяо попытался его урезонить: – Успокойся. Дело непростое, но если мы проявим терпение... – Нельзя ждать! – прорычал взбешенный Не Минцзюэ. От ярости его чуть ли не трясло. Цзинь Гуанъяо напряженно улыбался, сам едва сдерживая раздражение. В голове шумело, и сквозь этот шум он едва не упустил музыку. Под ближайшим пионовым деревом стоял Не Хуайсан, ничуть не скрываясь. Не Минцзюэ окликнул его, но почему-то получилось хрипло: – А ну прекращай дудеть. Звучит на редкость отвратно, просто уши вянут. Хуайсан не прекратил. Только бросил на них отчаянно злой взгляд исподлобья, и снова полностью ушел в свое занятие: игру на небольшой деревянной дудочке. Минцзюэ закашлялся, сплюнул кровь... алые капли упали на траву, похожие на росу. Он неверяще уставился на них. Потом на брата. Гуанъяо вдруг понял, в чем дело. Однажды он нашел в Облачных Глубинах крайне занимательную книгу, и тогда лишь посетовал, что кто-то обращался с ней неосторожно, вырвав лист. – Остановись, – встревожено произнес он, – одна неверная нота, и ты нанесешь вред и себе тоже. Хуайсана это явно уже не волновало. Мелодия не лилась – ввинчивалась в уши тревожной трелью, все громче и громче. Это была полная песнь Смятения. На секунду он отнял дудочку от губ, тяжело переводя дыхание. Столкнулся взглядом с Не Минцзюэ. Криво усмехнулся, неестественно растягивая уголки рта. И зашептал, пылко, с надрывом, иногда срываясь на крик, иногда – почти на шипение. – Чего ты так боишься, брат? Разве не ты выбрал силу, и неважно, какой ценой? Все говоришь, чтобы я сражался саблей... но когда ты собирался открыть такую незначительную деталь? Когда это коснется и меня тоже? Точно так же, как нашего отца, как всех этих Не до нас? Но я не выдержу такого долгого ожидания. Разве не лучше будет решить все здесь и сейчас, для нас обоих? С ужасом Минцзюэ заметил, как из уголков глаз и носа Хуайсана тоже стекает кровь – он пытался вытереть ее рукавом, но только сильнее размазал по лицу, будто нанося боевую раскраску. – Как... ты узнал об этом? Хуайсан не ответил, лишь снова поднял руки, собираясь продолжить играть. Не Минцзюэ не знал, в чем дело, но он никогда не боялся ни одного вражеского меча так, как эту деревянную дудочку в руках его собственного брата. Он взмахнул саблей, не в силах больше выносить этот звук – и вот инструмент уже выскользнул из ослабевших, скользких от крови пальцев. – Беги! – кричал где-то позади Цзинь Гуанъяо. Его голос множился, похожий на хохот десятков демонов. Демоны эти окружали Не Минцзюэ, и все, как один, носили искаженное лицо побратима. Кроме одного. У этого было лицо Не Хуайсана. Он упрямо делал шаг за шагом, вцепившись в раненую руку. Покачивался, иногда почти падал. Но на его лице не было и следа боли. Только жалостливая улыбка, словно он смотрел не на человека, а на сломавшую ногу лошадь. Демон все приближался. И все не отводил взгляд. До самого конца.