Люблю настолько, что...

      В дверном замке раздались три щелчка.       Как можно тише, но лязг металла долетает до гостиной, словно оглушающий грохот барабана. А возможно, мне это лишь кажется. Скажи мне ты, что слуховые галлюцинации — первый признак сумасшествия, и я поверю, что окончательно сошла с ума.       Я сильнее сжала небольшую синюю подушку в своих руках, продолжая лежать на спине на диване. Кажется, новое снотворное действуют гадко. От него болит голова, веки тяжелеют, а сон всё не приходит. Заставляет погружаться в те мысли, что приходит только перед сном. Самые тёмные, самые постыдные. Прямо, как мне сейчас.       Дверь закрыл бесшумно. Я же примерно представила, как ты снял пальто, повесил его на вешалку и убрал во встроенный шкаф. Разулся и поставил ботинки на место. Мне нравится, как в тебе сочетается аккуратность с неакуратностью. Ты уберёшь одежду на место, но на рабочем месте у тебя вечно всё с трудом найдёшь. Но ты прекрасно ориентируешься в сотни бумажек, лежащих хаотично на твоём столе. Ты сразу помоешь посуду, в отличии от меня, но когда готовишь, я лишь гадаю, как ты смог запачкать «всё».       Я не слышу, ощущаю твои шаги в коротком коридоре, который ведёт в гостиную, где я и лежала. Диван стоит спинкой к тебе, и ты меня не сколько видишь, сколько тоже ощущаешь. Я же пытаюсь наконец-то открыть глаза, когда ты сел на корточки, рядом с моей головой. От тебя знакомо пахнет чем-то травянистым, пылью и чем-то ещё. Тёплым, уютным, а может так и пахнет солнце? Летний зной, который окутывает с макушки и до кончиков пальцев, несмотря на то, что за окном зима.       Ты кладёшь на мою макушку руку, приятно тяжёлую, и от которой, иронично, до сих пор веяло январским холодом. Зима в этом году на редкость обжигающе ледяная. — Прости, что разбудил, — ты произносишь тихо, а я уставилась в твои глаза, которые могла разглядеть благодаря свету, падающему из коридора. Твой взгляд уставший, но не перестаёт смотреть со всей той нежностью, что есть у тебя. Копившаяся из твоего детства и до нашей встречи. И которая не уменьшается с каждым днём. — Я всё равно просыпалась, — или засыпала? Не суть уже.       Ты наклоняешься первым, коснувшись свободной рукой моей щеки, и прижимаешься своими губами к моим. Ласково и с привкусом крови, из-за того, что ты обветрил губы на улице. Сухая кожа самую малость царапается.       А моё сердце до сих пор не может реагировать на твои прикосновения хотя бы на одну сотую спокойней. Оно любит тебя до сладкого блаженства. Или это уже безумие? Грань тоньше, чем кажется на первый взгляд.       Перехватываю твою руку, ту, что лежала на щеке и сжимаю в своих ладонях. Хотела бы отогреть, как можно быстрее, но у самой руки ледяные, как всегда. — Тяжёлый день? — спрашиваешь, слабо улыбнувшись и бодаешься носом в мою щёку, заставляя улыбнуться. Своим вопросом явно имеешь ввиду то, почему я уснула на диване, а не в спальне. — Я хотела приготовить тебе что-нибудь. Ужин. Или уже завтрак? Может еда ещё тёплая. Оякодон, — бормочу столь глупо и бессвязно. — Здорово, как раз голоден, — ты улыбаешься чуть ярче.       Знаешь, иногда мне кажется, что ты ел вот где-то недавно. До сих пор сытый, соглашаешься, чтобы порадовать меня. Иногда, действительно понимаю, что ты не ужинал. Старался разобрать дела и успеть к ужину, но вновь опаздываешь, как считаешь сам. А моя проблема в том, что я всегда жду тебя и частенько засыпаю не поев, потому что ты задержался, вернулся ночью или под утро. Я тебя не виню, скорее край моего сознания царапает мысль, что веду себя по-детски. А я уже не могу иначе.       Я провожу кончиками пальцем по твоей щеке, по ярко-выраженным скулам, а ты тут же поворачиваешь голову и целуешь пальцы. Приподнимаюсь на локте и целую тебя в губы ещё раз. — Я сполоснусь, — произносишь с сожалением, не желая, как и я отрываться хоть на секунду.       Я с заминкой киваю и провожаю тебя взглядом. Сначала идёшь в спальню, где ты возьмёшь сменную одежду, а после уже в ванную комнату. Я же иду в другую комнату, где была столовая совмещённая с кухней. Часы на стене говорят, что уже час ночи, за панорамными окнами не разглядеть город. И дело не в ночи, а в снеге, что валил крупными хлопьями и сверкал благодаря уличному освещению. Ты замёрз и я завариваю чай, движениями выведенными до автоматизма. И зная, что напиток будет идеально горячим к тому моменту, когда ты сядешь за стол.       Неуверенно накрываю и на себя, не понимая хочу есть или нет. Если только совсем немного. Еда остыла и я разогреваю её, не забыв и про овощные закуски, которые тебе нравятся и являются важной частью любого твоего приёма пищи. Ты приходишь вскоре, заключив меня в объятия. Я прикрываю глаза, когда чуть наклонившись, ты целуешь меня в висок. Привычно садимся напротив друг друга, пожелав приятного аппетита.       Делаю медленный глоток чая, наблюдая, как ты пробуешь еду. Тебе нравится, как понимаю по тому, что жуешь не быстро, а также смотришь задумчиво на еду, прежде чем перевести взгляд на меня. — Мне назначили миссию в Вашингтоне, утром в среду нужно быть уже в аэропорте. Нужна помощь с одной международной преступной организацией. — Надолго? — не обращаю внимания на то, как у меня дрогнула рука, державшая палочки. Внутри, вновь, неприятно царапнуло. — Пока что на четыре дня. Узнать подробности, изучить местность и сама миссия. — Надолго, — я шумно выдохнула. И ответ дурацкий вышел. Просто, чтобы ты понял, что слушаю тебя, хотя в этом смысла нет. — Может поедешь со мной? — предлагаешь искренне, — Можно будет и задержаться тогда, возьму ненадолго отгул. — Да, звучит неплохо, — голос мой на удивление прозвучал ровно.       Но ты ведь знаешь, как всё будет? Ты с утра и до вечера будешь работать, лишь позвонишь в перерывы, чтобы узнать выбиралась ли я куда-то, возможно, предложишь сходить мне туда-то туда. А когда ты будешь со мной, всё равно будешь кому-то помогать. Ведь ты — это ты. Я уверена, что даже на необитаемом острове ты найдёшь обезьянку, застрявшую в лианах и пожелаешь ей помочь.       Разговор перетекает о том, как прошёл твой день, как прошёл мой день. Я в который раз успеваю подметить, что в своей голове ты держишь всё: информацию о героях и злодеях, расписание своего патрулирования и миссий на неделю с лишним вперёд, какие отчёты тебе нужно ещё написать. Очередные интервью и встречи с Комиссией безопасности. И помнишь всё, что связано со мной. Умудряясь спросить даже нашла ли я ту помаду, что у меня закончилась, и которую с трудом можно найти в оффлайн и онлайн магазинах.       Мне тепло от того, сколько я занимаю места в твоих мыслях, но горько от того, что слишком мало проводим время вдвоём в реальной жизни.       Ты порываешься помыть посуду после еды, а я ворчу, что ты и так устал. И всё-таки ты моешь посуду, а я вытираю её полотенцем и ставлю на место. Слабо улыбаюсь на все те каламбуры, которые ты сегодня сочинил. Ты знаешь, что всё это можно найти в интернете, посмотреть в видео и новостях, которые я обязательно смотрю, но вместо этого стараешься пересказать.       Ложась в постель, ты, со взглядом кота-попрошайки, ложишься на меня. Устроив голову на моей груди, ты трижды уточняешь, а точно ли мне не больно и не дискомфортно. Заключаешь в свои объятия и шумно выдыхаешь. Наконец-то можешь отдохнуть, пока телефон вновь не зазвонит, если рядом случится что-то такое, с чем не смогут справиться герои поближе.       Я по своей любимой привычке зарываюсь пальцами в твои густые волосы и то массирую, то глажу. Пропускаю светлые прядки между пальцев. Прислушиваюсь к тому, как твоё дыхание становится мирным, а тело наконец-то расслабляется.       Ты ведь знаешь, как сильно я тебя люблю? Но знаешь, как непросто любить Символ Мира?       Любить того, кто принадлежит всему миру. Нельзя купить Эйфелеву башню и спрятать её от чужих глаз, чтобы только ты мог на неё смотреть, только ты мог её трогать.       Люблю. Мелькает гадкая мысль-желание: И пускай весь мир сгорит, только чтобы мы остались вдвоём. Я всегда ругаю себя за это, щипаю за руку. Знаю, как это важно для тебя, знаю, через что ты прошёл, чтобы добиться мира и спокойствия в Японии. Что ты до сих пор не можешь не сказать, если я куда-то выхожу, чтобы была осторожна. По вине злодеев ты однажды потерял семью. И страх за близких оттого намного острее. Уже и не замечаешь, как стараешься звонить хотя бы раз в полдня, как напрягаешься, если отвечаю тебе на смс-ку дольше, чем два с половиной часа.       Я же ревную тебя к работе. Не есть хорошо, не есть правильно. Мне тебя мало. Мы это обсуждали, ты честно стараешься уделять мне чуть больше времени. Знаю, что ты чувствуешь себя виноватым из-за этого, вечно извиняешься, вечно стараешься урвать полчаса на совместные завтраки и обеды. Закончить дела, чтобы провести выходной день вдвоём. И редкие отпуска предлагаешь провести действительно вдалеке ото всех.       Знаешь, я искренне удивлена, что ты меня любишь. Успеваешь сохранять это чувство в себе, несмотря ни на что.       А может я надеюсь, что ты меня любишь. Что я не твоя привычка, которая просто приятна, но не делает тебя счастливым. Но ведь из любви ты частенько приносишь сувениры или небольшие подарки, которые увидел где-то и решил, что мне понравится. Из любви ты стараешься помогать по дому, пока я ворчу, что ты из нас двоих намного больше работаешь, устаёшь и я спокойно справляюсь с домашними делами. Из любви, ты возвращаешься сюда, в наш дом, который мы обустраивали вместе, а не ночуешь в офисе, как раньше. Из любви тебе так важно прижаться ко мне во сне и не отпускать, пока вновь не побеспокоит звонкий уродливый внешний мир.       Я могла бы уйти, несмотря на то, что люблю тебя. Я ведь и так безумна. Но если уйду, потеряю тебя, нырну в бездну другого безумия. И сдерживающего фактора в виде тебя уже не будет.       Люблю настолько, что пока ты спишь, я стараюсь не засыпать, чтобы подольше смотреть на тебя, касаться. Смотреть, как твоё лицо расслабляется и сглаживаются некоторые морщинки. Как забавно шевелишь бровями, чуть вскидивая их, будто тебя во сне что-то удивило. Как беззвучно шевелишь губами. Я жадная к твоему теплу и зимой, и летом. Наслаждаюсь этим моментом, в котором мы вдвоём.       Ты сонно моргаешь, просыпаясь, поворачиваешь голову, задумчиво осматриваешь меня.       И чему-то улыбаешься, отчего моё сердце пропускает удар. Тебе наверно это было слышно?       Тихо зовёшь меня по имени, растягивая его так сладко, что мёд кажется не таким тягучим и каким-то горьким. С той интонацией, с той эмоцией, которая предназначена только для меня, продолжаешь: — Я тебя люблю, — перехватываешь одну мою руку и прижимаешь к своей щеке. Погладил большим пальцем и прикрываешь глаза, — И., — рвано выдыхаешь, — Спасибо, что ты у меня есть.       Во рту становится горько, а глаза щиплет.       Я правда хочу, чтобы мир сгорел и оставил тебя в покое.       Я хочу, чтобы ты бросил столь любимое дело, дело всей твоей жизни.       Я хотела бы, чтобы тебя ранили и ты геройствовал поменьше.       Я хуже, чем ты думаешь и не заслуживаю твоей любви.       Я хуже, чем ты думаешь и только ты меня сдерживаешь. — Я тебя тоже люблю, — ты быстро вновь засыпаешь, а я и не против. Тебе нужно выспаться.       В ночи нас посещают самые тёмные и постыдные мысли. Меня, рядом с тобой, они терзают ещё сильнее.       Крикнуть бы, разбить бы тарелку-другую. Разреветься бы, а не улыбаться так, будто всё хорошо. Так, как должно быть. Не так, как является на самом деле.       Но знаешь… Слишком люблю, чтобы кричать. Чтобы разреветься и зарычать.       Я люблю тебя, Тошинори. И поэтому продолжаю молчать.