Wonderwall

Небо тонуло в тучах, солнце светило мало и тонко. Офис выглядел тихим и безжизненным, под стать настроению и погоде. Должен был по крайней мере. Немного ошиблись. А может быть, они просто странные, потому что Пэм игриво окинула взглядом Джима, и он, еле заметно для других, и очень заметно для Пэм, кивнул и приподнял брови. Они поулыбались, поотводили глаза в сторону, повстречались снова и были абсолютно счастливы. Наверное, это чувство тайны заставляет их чувствовать себя, как детей, прячущихся в шкафу. Особый вид любви, когда ты хочешь кричать всему миру, что ты влюблён, но ради общего блага и сохранения секретов от отдела кадров, держишься. Пэм подкрасила губы в розовый, осторожно оглядываясь по сторонам, словно бы кто-то мог заметить её румянец, или то, что они так взволнованны, и украсть это мгновение. А оно было так прелестно, что Бисли заправляла прядь за ухо в три раза чаще, чем обычно. И Джим был в лёгком смятении: давно он не смотрел на стрелку часов так жадно. Да и чего таить — стрелка часов тоже была медлительнее обычного. Но сладкий запах взаимной радости перекрывал надоедливую вонь рутины. Райан успел зайти в кабинет Майкла, Филлис разлить на свою шаль кофе, Анжела поволноваться о новом котёнке, Стэнли подробно в очередной раз рассмотреть фотографию своей дочери, Кевин доесть конфеты из банки, Райан в ужасе выйти из кабинета Майкла. И только Джим послушно сидел на месте и пялился на наручные часы так, словно увидел их в первых раз, на них было девятнадцать цифр, да и вообще ремешок был ярко розовый. Дуайт, естественно упрекнул его за непродуктивность, но лишнего шума не поднимал, за что Джим ему действительно благодарен. Редко так выходит: Дуайт — это Дуайт, поэтому малейший проступок (или даже мысль о том, что он может случиться в будущем) вынуждает его действовать радикально и в сию же минуту. Но сейчас он не стал. То ли случилось второе пришествие, то ли конец света завтра, то ли Дуайт стал человеком. Наконец-то рабочий день подходит к концу. Все лениво (а кто-то очень стремительно) покидают столы и неудобные стулья. Солнце не садится раньше времени, потому что лето заставляет остаться его подольше и переделать некоторые отчёты. К счастью, Майкл таким промышляет редко, не хочет свести с ума последних выживших сотрудников в знойные дни. Солнца нет, а жар прожигает, и все дружно молятся, чтобы завтра из этих туч хлынул дождь. Охладить раскалённый асфальт. Пэм поправила воротничок блузки, и негромко постукивала носком своих кед об асфальт, пока Джим не спустился. — Ну как, готова? — Они неловко поискали глазами своих коллег и, не найдя их, взялись за руки. Маленькая рука Пэм была прохладной, несмотря на духоту улицы, и только её щёки горели. К вечеру прохлада аккуратно опустилась к домам, и дышать стало проще. Огни фестиваля художеств приближались и приближались, пока наконец их свет не осветил лица. С каждым шагом громче становилась фоновая музыка, которая хотя и не была популярной, но наверняка пыталась стать ей, выигрывая все номинации в попсовом звучании. Повсюду были навесы разных цветов и размеров, а там, на картонных слабых стенках висели картины, заботливо закреплённые почти друг на друге, ведь места совсем уж мало. Пэм подняла на Джима радостный взгляд и он, не сдержавшись, поцеловал её, не закрывая глаза. Этот поступок веял свободой, той возможностью, которую они ещё не приобрели, но наверняка придётся. Они ходили мимо стендов, хихикая с совсем уж странных и, наверное, просто непонятных простым обывателям, работ. — Ох, ему бы не помешало выйти на улицу, травку потрогать что ли, — На картине был совсем уж уставший мужчина, который вряд ли задумывался именно так. Пэм улыбнулась уголком губ и обратила внимания на соседний рисунок: чернильные пятна, образующие портрет девушки. — Смотри, этот мне нравится, знаешь, необычно, — Джим кивнул, потому что совершенно ничего не понимал, и только лишь поддакивал на мнение своей девушки. Хотя что-то всё-таки находил во всём, что показывала ему Пэм: либо от искреннего согласия, либо от того, что она окрашивает каждую мелочь и делает её значимой. Они ходили так может час, может пол, а может и несколько больше. Джим ни разу не взглянул на наручные часы, а Пэм не спрашивала, который час. Неожиданно всё стало неважно, было спокойно и обнадёживающе, а большего в маленькой жизни им и не нужно. Бэнкси — классика, поэтому возле его исторического стенда они простояли особенно долго. Потом японские художники, чьи имена (уж простите им оплошность) они не запомнили. После этого, под ярко-синим в полоску навесом они поразглядывали копии картин моренистов, но весь шарм растерялся из-за дешёвой печати на маленьком холсте, который и половины оригинального полотна не займёт. Впрочем, это не испортило им настроение. В одном из центральных шатров сидел рыжий подросток, косматый до самых ушей, который перебирал пальцами по струнам инструмента, напоминающего гитару. Он играл хорошо, насколько могли оценить его люди, совершенно не различающие хорошую музыку на слух, поэтому возле мальчугана собралась небольшая толпа, пока он стеснённо попытался скрыть глаза под длинными кудрями. Пэм умилилась и заправила прядь своих волос за ухо. Она и Джим стояли поодаль, видя только огненно-рыжую голову школьника, но к счастью слыша то, что он исполняет. Сначало он пытался сыграть что-то учебное, то, чему учат в консерватории, а потом забылся и вспомнил простой мотив "Brown eyed girl". И Бисли подтопывала ногой в такт и качала головой. Потом он подзабыл аккорды и начал другую песню после недолгой паузы под шум разговоров. — Wonderwall от Oasis, — Громко сказал мальчишка Хью (имя написано на табличке рядом с номером карты), в надежде, что кто-то поможет допеть её до конца. Пэм на секунду широко открыла глаза, счастливо улыбаясь. — Я люблю эту песню! — Я тоже, раньше я часто её слушал, — Джим тихо начал напевать строки вместе с ней, подходя чуть ближе, чем стоило. И стало плевать на окружающих, на коллег, на Майкла, на Оскара, на всех. Всё было хорошо, и будет тоже. Халперт приобнял Пэм за талию, чувствуя, как она пальцами проходила по его шее. Её чудный сладковатый запах заполнил пространство между ними, ведь одеколон Джима совсем слабый и уже выветрился. И они дышали их маленьким пространством, где наконец можно было открыться. И вдруг с неба обрушился дождь. Мальчишка перестал играть под навесом, люди затрепетали и разбежались, кто в машину, кто в другой шатер, и только Джим и только Пэм стояли и чувствовали, как вместе с водой, утекает страх. И они целуются вновь.