Peccavi

Они сидят друг напротив друга, греют руки об чашки, и по номеру разносится запах мяты, чая и лимона. Когда у них получается выкроить время, после обмена новостями они пьют чай и говорят. Говорят о всем на свете: о Боге, о житиях святых, о прохудившейся внешней отделке Санта-Мария-Маджоре, о прогнозе погоды на неделю, о антикварных лавочках, старых скрипках в витринах и о ношеных свитерах на блошином рынке Порта-Портезе. И о трактованиях Писаний. — Но если я служу делу, разве делает ли моё колдовство менее ревностной слугой? — Я не могу сказать. Я такой же человек, как и ты, Нова. Я не смогу полностью охватить пониманием Его волю . Он смотрит в её солнечные глаза, и видит, что она смотрит в его, и как в её янтаре что-то загорается. Какая-то мысль, словно неосознанная, необдуманная ею раньше. — Такой же человек. — бормочет она. Затем преодолевает расстояние, разделяющее их и жадно впивается в его губы поцелуем. Нова углубляет поцелуй, прижимает его к себе крепче, словно боится, что сейчас он выпорхнет из рук стеклянным дымом и развеется над Пьяцца Ди Спанья и фонтаном Баркачча. Ему бы оттолкнуть её, уйти из комнаты, из гостиницы, бежать по улицам Рима подальше от её колдовских глаз. «Noli me tangere». Но слишком долго его преследует во снах тепло её ладоней. «Они сошли со святой земли и начали покорять территорию дьявола!» — вспоминается цитата какого-то священника. Он лишь ступает на святую землю. Делает свой первый шаг. Тянется к выключателю лампы на тумбе, погружая номер в темноту. Лишь луна свидетель их грехопадения. Смотрит на них своим серебряным глазом. Далёкая. Равнодушная. Как она расстёгивает непослушными пальцами пуговицы его рубашки. Как он покрывает поцелуями её шею, её ключицы. Как её пальцы зарываются в его волосы. Как скрипит под ними кровать, как сверху слышится чей-то пьяный хохот. Как они сворачивают с пути праведного. С пути истинного. «И не введи нас во искушение…» Поздно. Они оба не спят. Нова лежит на его плече и наблюдает за ним, как он едва заметно хмурит брови, смотрит, как темные тучи стремительно проплывают над Сантиссима-Тринита-дей-Монти. Она смотрит вопросительно, не решаясь произнести хоть слово. И он надеется, что правильно истолковывает незаданный вопрос. — Нет, не жалею… Нова. Её имя с ударением на первый слог. «Н» — согласный, звонкий, сонорный «О» — гласный, ударный «В» — согласный, твердый, звонкий. «А» — гласный, безударный. Четыре буквы, четыре звука. Нова. Её имя вспыхивает в его мозгу со звенящей силой. И к этому имени хочется взывать. И почему Господь так жесток, если она — совершеннейшая из его творений? Впервые в его сердце прорастает росток сомнения. Над Пьяцца Ди Спанья поднимается бледно-оранжевое римское солнце. Он поднимает брошенную на пол рубашку, медленно застегивает её, наблюдает, как Нова сонно ворочается в кровати. Наклоняется и оставляет на её лбу невесомый поцелуй. Затем закрывает дверь и спускается по скрипучей лестнице, проходит мимо разноцветных плакатов и выходит на улицу. Навстречу солнцу, свежему прохладному воздуху и щебетанию птиц. Наступает час идти в храм. Вернуться к Господу. Сегодня он молчалив, но смотрит всем в глаза, не отводит взгляда. Не даёт понять, как низко он пал. Затем запирается в каморке, напротив изображений нескольких святых. Становится на колени перед иконой и тихо молится. Слова срываются с губ, словно рыбы, ускользающие через дыру в сети обратно в воду. Молится о той, о ком не положено молиться. О той, кого положено… «Ворожеи не оставляй в живых.» На задворках сознания вспыхивают костры. И всплывают строки из «Молота ведьм». Ренато стряхивает головой, отгоняя видения. Недостойные слуги. Нечестивцы. «Единственный пастор, который способен упасть под контроль ведьмы — это тот, кто грешит в тайне — кто управляется жадностью или успехом, или кто предал Господа через неверие или пренебрежение! Человек Божий, который унижал дела плоти и держит меч Господа, узнает врага. Он сумеет различить любую ловушку и встанет против нечестивого, как поступил Павел с ведьмой в Филиппах.» Упал. Опустил меч Господа. Не различил ловушку. Не встал против нечестивой. А каяться не хочется. И пусть Господь обрушивает все кары небесные ему на голову и проводит через все круги ада. Ренато готов. Нова долго стоит возле входа в храм, наблюдая за входящими людьми. Скоро служба, а она не может решиться, стоит растерянная, неприкаянная, с растрёпанными волосами, которые спутывает холодный ветер. Вбегает в храм в последний миг, смешивается с прихожанами, тихо и неодобрительно ворчащими, обсуждающими её растрепанный вид и непокрытую голову. С балконов слышится торжествие гимна «Gloria in excelis Deo», в полумраке яркими пятнами дрожат огоньки свеч. В воздухе парит чистейший ладанный дым, прошитый светом луны сквозь витражи. Нова поднимает голову и видит его. Он произносит слова коллекты, люди вторят ему, бормоча «Oremus» — «Помолимся». А она не может молиться. Может только смотреть на него, жадно, пытаясь насытиться видом его пшеничных кудрей, разворотом плеч, его мягким тенором. Как он несёт Слово, как он ведёт людей к Божьему свету, как он осеняет толпу крёстным знамением. И её, Нову, тоже осеняет. Знает ли Ренато, что она здесь, ищет ли её взглядом среди прихожан? Стоит долго задумавшись, пропускает и «Аллилуйя», и Символ веры, и Молитву верных. Приходит в себя лишь на Молитве над Дарами. — Молитесь, братья и сестры, чтобы моя и ваша жертва была угодна Богу Отцу Всемогущему. Слышится нестройный хор голосов: — Да примет Господь эту жертву из рук твоих во хвалу и славу имени Своего, ради блага нашего и всей Церкви Своей Святой. Она приходит сюда уже второй месяц. Сама не знает, на что надеется. Её жертва не угодна ни Богу Отцу Всемогущему, ни Его Преосвященству, ни священнику, ни толпе, вдохновенно поющей: «Sanctus, Sanctus, Sanctus, Dominus Deus Sabaoth…» Лишь Господь свят, а она нет, тогда что она здесь делает? Она стала много и часто думать о Боге. Слишком много и слишком часто. — Pater Noster… Отче наш… — Et dimitte nobis debita nostra… Не долги, а грехи. Вот что должен оставлять Господь. Peccata. Сколько таких грехопадений в жизни Новы? Чародейство, легкомыслие, помыслы греховные, страсть к нарядам, ложь, предательство, блуд… «Я больше не одна.» И её грех растет в ней, отзывается не надеждой, а болью и отторжением, поднимается из сердца отравленными стеблями, тянется к солнцу, отчаянно цепляется за жизнь. «Я согрешила.» «И остави нам грехи наши. Чтобы помнить.» Взгляд её вновь обращается к Ренато. Думает ли о ней по ночам, как она о нем? Лежит ли ночью без сна, наблюдая за плывущими в небе тучами, вспоминает ли, как её пальцы оставляли царапины на его спине? Как она тихо стонала его имя, требуя ещё? А вот она вспоминает, как от него пахнет корицей, медом и осенними яблоками. Его морщины на лбу и россыпь веснушек на левой щеке. Змея-искусительница, ведьма с бесовскими глазами, толкающая священника на грех. Её взгляд падает на икону. На бежевом фоне, среди холмов и высоких деревьев, похожих на кипарисов стоит женщина в желто-зеленых одеяниях, с головой, покрытой белой шалью. Она знает эту женщину. У Марии Маддалены просят смирение, веру, добродетельность. Исцеление от блудной страсти. А Нова не хочет быть исцеленной. И мысленно просит прощения у Маддалены Ренаты. Почему-то Нова была уверена в том, что у неё будет дочь. За грех, который ещё не совершила, но совершит. Месса заканчивается. Прихожане выплёскиваются стремительным потоком на улицу, и Нова позволяет потоку подхватить себя и нести. Так и не решается подойти к нему, увидеть его, коснуться его. Что она ему скажет? Этот крест лишь по её силе, и она пронесёт его сама. В темноте плавно ступает фигура, босую кожу ступней царапают огрубевшие доски, ворующие шорохи, похищающие намерение греха. Она покрывает свою голову капюшоном из-за иррационального желания скрыть свое лицо от икон. Словно святые в любой момент могут спуститься и отправиться рассказывать первому встречному о её очередном грехопадении. Лишь светлые волосы прячет в косу, изменяя привычке: под капюшоном пучок неудобен. Рука сжимает тонкую ручку клинка. Не верует в Господа, но сегодня она — его карающий меч. Его орудие возмездия. Предательница стоит на коленях перед иконой Бригитты Ирландской — покровительницы новорожденных. Стоит с преклоненной головой. Если она даже дитя своё предала, на что вообще рассчитывала Веспер? Это она, Веспер, заметила её, дала все, чего бы только Нова не пожелала: кров, пищу, возможность развиваться. Она, Веспер, провела её по коридорам магии, наставляла, учила. И чем она отплатила Веспер? Милыми улыбками, ножами в спину и звоном серебряных монет. И где Веспер сейчас её видит? Коленопреклонной возле врат… Коленопреклонной! Стыдящейся своей силы, хотя должна гордиться. Считающей себя нечестивой. Являющейся нечестивой. Веспер терпелива. Веспер умеет ждать. Она ждет, пока предательница поднимется с колен, отряхнет подол длинного коричневого платья… До цели остается полушаг-полувздох. Веспер одним резким движением разворачивает Нову к себе, смотрит ей в глаза и наносит удар. В свете свечей на миг сверкает лезвие клинка. Нова вздрагивает и молча заваливается набок. Веспер присаживается рядом, наблюдает, как кровавое пятно на груди увеличивается, а янтарь в глазах тускнеет. Жалко, конечно, терять такой дар, гасить его собственноручно, но что поделаешь… С предателями иначе нельзя. Но это ничего. Её дочь от того священника тоже обладает даром, родилась с янтарными глазами — Веспер навела справки, — а значит, все начнется заново. Она не станет трогать ни человека в рясах, любовь к которому была для Новы выше магии, ни их ребенка, этот запретный плод, не нужный ни отцу, ни матери, ни Господу. Веспер найдет девочку, будет присматривать, даст кров, пищу и научит всему. Сделает её более верной делу, чем была её предательница-мать. Ведьма осматривает храм. Каждый из святых смотрит на нее, и Веспер видит в нарисованных краской глазах осуждение. «Я знаю, что ты сделала, грешница. Живи с этим.» Веспер поднимается и покидает своды храма, чтобы больше никогда не вернуться. Доски церковного пола впитывают в себя алые потоки крови, слабо пахнущие горечью вина. И отныне хотят ещё.