Обещание

      – Пообещай, что вернёшься, – голос женщины суров и холоден. Даже несмотря на то, что она была обладателем Пиро Глаза Бога и на присутствие столь горячей дамы, Арлекино продолжала сохранять свою маску безразличия и отстранённости.              – Обещаю, дорогая, – Синьора ухмыльнулась, отпивая из бокала красное полусладкое вино, оставляя на стеклянном бокале след от своей ярко-красной помады.       Даже сидя на коленях у Синьоры, получая от неё очередной поцелуй в губы и нежные ласки, Арлекино бы никогда не призналась ни себе, ни кому-либо, что нуждается в этой ведьме. Она никогда не признает, что безумно скучает по ней каждый раз, когда её нет рядом, никогда не признает, что без неё в Доме Очага действительно пусто и а какой-то мере тоскливо, никогда не признает, что любит видеть не только укусы на своей шее после страстной ночи, проведённой с этой женщиной, но ещё и любит видеть ту, кто оставил ей эти укусы.       И потому, если она не вернётся, то она лично придёт к Электро Архонту. Вот только совсем не для того, чтобы просить прощения за поведение её возлюбленной, а для того, чтобы своими руками придушить эту жалкую Богиню.       – Если не вернёшься, то дети будут скучать по тебе, – спустя некоторое время молчания она вновь принялась приводить причины для своей любви о том, почему та просто обязана вернуться.       – Ты сомневаешься в моих силах и в моём очаровании, дорогая? – игриво протянула Розалина, укладывая голову Арлекино к себе на грудь, рукой начиная перебирать прядки её волос, успокаивая и усыпляя ту.       Они сидели в кабинете Розалины – здесь всё пропахло её "прилипучими" духами, каждая вещичка напоминала её. Они сидели и смотрели в просторное окно, за которым бушевала привычная региону вьюга. Крупные и мелкие снежинки сливались в один поток, танцевали между собой вальс, постоянно меняясь местами, пока грамофон играл какую-то заезженную до дыр, но их, Арлекино и Синьоры, любимую пластинку. Она сидела у Розалины на бёдрах, спиной опираясь на приобнимающую её руку, а ноги закинув на ручку кресла, головой утопая в её мягкой груди. Родной, такой нежный запах Синьоры успокаивал, а поглаживающая по голове мягкая рука женщины лишь сильнее нагоняя на неё сон.       – Я... Я не сомневаюсь, просто... – Арлекино зевнула, прикрывая рот рукой, уже не в силах держать глаза открытыми.       – Просто? – насмехнулась Розалина, прижимая Четвёртую ближе к себе и целуя её в макушку, с любовью оглядывая мирно спящую женщину. Она так и не договорила, но Восьмая поняла всё без слов.

Она должна вернуться. Обязана.

***

      Оставшуюся до отъезда Синьоры неделю Арлекино проводила с ней постоянно, хоть и не признавала этого: то предложит вместе пообедать, то посреди рабочего дня просто так врывается в кабинет Восьмой Предвестницы, то вовсе лично, не через секретаря, приглашает на ужин в их любимый ресторан. Не сказать, что Синьору это не устраивало, наоборот, ей это безумно нравилось. Нравилось проводить время вместе, нравилось внимание, которое уделяет ей Арлекино, а главное ей нравилась, до покалывания в кончиках пальцев и лёгкого головокружения нравилась Четвёртая Предвестница.       – Что-то мы с тобой стали часто устраивать свидания. Неужели у тебя появилось свободное время? – смеялась Синьора, отрезая от мяса очередной небольшой кусочек.       Напротив неё сидела её возлюбленная. Её бледное лицо, выражавшее привычную холодную отстранённость, было освещено лишь слабым светом свечи, губы плотно сомкнуты, даже поджаты в тонкую линию, а взгляд был устремлён лишь в свою тарелку. Она молчала, не говорила ни слова, лишь молча ела. Утром корабль Розалины уже будет плыть к берегам Инадзумы, потому эту ночь они планировали провести вместе.       – Что случилось, моя дорогая? – Синьора опустила нож с вилкой на стол и взяла Арлекино за подбородок, приподнимая её лицо и едва заметно притягивая к себе. Видя в её глазах абсолютную пустоту, та обеспокоилась, пусть виду не подала. – Что тебя тревожит, драгоценность?       Промолчав пару десятков секунд, Арлекино всё вновь попросила:       – Вернись, я тебя прошу, – все эти дни с тех пор, как Синьоре сказали о командировке в Инадзуму, Арлекино не могла найти себе места: её шестое чувство било тревогу, вместе с собой тревожа и девушку. Правда, беспокойство она всё так же выразить или рассказать о нём не могла – язык словно каждый раз отсыхал, когда она хотела поделиться своими переживаниями с возлюбленной. Поэтому единственное, что она могла делать – постоянно просить Розалину вернуться, брать с неё клятвы.       – Иди ко мне сюда. Иди-иди, – Синьора отодвинула стул чуть дальше от стола, создавая большее пространство, чтобы там могла поместиться девушка.       Арлекино молча поднялась со своего места, садясь на колени Восьмой Предвестницы лицом к ней, обнимая её за плечи, пока та держала её за талию. Синьора медленно утянула в поцелуй Четвёртую. Медленный, чувственный, который играл роль успокоительного для обоих. Арлекино полностью отдалась в руки ведьмы – пусть делает, что только хочет. Она ей доверяет.       – Я вернусь. Я тебе обещаю, моя родная. Я могла врать сколько угодно остальным, но врать тебе я не собираюсь. Я обязательно вернусь с Электро Сердцем Бога и мы отпразднуем это сначала в этом же ресторане, а потом у меня в спальне. Договорились? – она шептала в губы Слуге, чтобы слышала лишь она и никто больше. Её голубые глаза бегали от губ Арлекино к её расширенным крестообразным зрачкам, желающим большего. – А теперь я предлагаю тебе станцевать, любовь моя. Как ты смотришь на эту идею?       Четвёртая Предвестница могла лишь молча кивнуть, сглатывая слюну от предвкушения. Каждый их вальс оканчивался тем, что просыпались они в одной постели, абсолютно голые и с укусами на самых разных частях тела. Точнее, с укусами просыпалась одна лишь Арлекино: предпочитающая более открытую одежду Синьора запрещала кусаться, однако редкие моменты, когда она всё же позволяла оставить метку, были слаще любого мёда.       Кружась в вальсе, подобно снежинкам за окном, они старались забыться, слиться в один единый организм, насладиться друг другом до конца, пока от запаха духов не станет дурно, пока от ярко-красного маникюра не начнёт рябить в глазах.       Стоны, разливающиеся по пустому зданию ресторана, были слаще любой симфонии, а умелые движения пальцев Розалины и гибко извивающаяся под ней Арлекино были прекраснее самого изящного вальса.

***

      Она проснулась одна.       Уже третий месяц просыпается одна.       После того, как ей сообщили о смерти Розалины, ничего в её привычном облике не изменилось: всё та же внешность, всё то же отношение к своим коллегам. Словно ничего и не произошло. Даже слухи о том, что Розалину и Арлекино связывало что-то кроме работы, стали быстро рассеиваться.       Вот только в Доме Очага было пусто без Розалины. Без её чертовски лживой Розалины.