Не отпускай

      Кругом кромешная темнота. Туман, перемешанный с пылью затмил бледный свет звезд. За залепленным пленкой окном палатки только чернота, не слышно ни звука. Лагерь спал, пораженный, уставший, измотанный. Это не победа, это новый виток страданий, очередной круг бесконечного ада, через который придется пройти.       В темноте она слышала прерывистое дыхание, пальцами чувствовала горячую, липкую от пота кожу. Подушечками ощущала каждую неровность — шрамы, кости, мышцы, — все сливалось в одно — ощущение живого, человеческого тела под ней, с бархатистой разгоряченной и грязноватой кожей.       Леви наверняка брезговал, но помыться не было возможности. Воды нет на многие километры. Есть немного питьевой, но даже Леви не стал бы тратить такую драгоценность на то, чтобы ополоснуть руки.       В палатке душно, жарко, липко, тела клеятся друг к другу, но Микаса не останавливается, двигает бедрами, привставая на колени, резко опускается вниз, словно пытаясь выбить из себя ту пустоту, что поселилась в сердце, кажется, навсегда.       Микаса никак не могла отделаться от той картинки, которая, теперь навеки поселилась у нее в голове, будто бы выжгли на сетчатке. Она летит с мечом в пасть к огромному титану-прародителю, заносит клинок и одним легким движением сносит Эрену голову.       Она надеялась, что он услышал ее последнее «прости».       Слезы невольно потекли по щекам, и она ускорилась, насаживаясь сильнее, резче, так, что руки Леви едва успевали поддерживать ее. Она не пыталась получить удовольствие, ей хотелось почувствовать боль. Хоть что-нибудь.       После боя она долго не понимала, что случилось. Не могла принять, даже когда отыскала место, где закопать голову Эрена, даже когда, наконец, похоронила его.       Единственной отдушиной был Леви. Она приползла к нему, как только смогла заглушить в себе рвущийся наружу крик, как только слезы перестали душить. Она знала, что он не придет, просто не сможет с его ранами и надеялась только на одно — что хотя бы он еще жив.       Леви был жив. Сидел у камня, прислонившись к явно горячей поверхности, с красными глазами и поникший.       Он тоже слишком многое потерял.       Микаса едва успела опуститься рядом, как он прижал ее к себе, и слезы новым потоком хлынули из глаз. Леви страдал не меньше ее, но все равно нашел в себе силы обнять ее, позволил прильнуть к его груди и лить слезы.       Кажется, она не свихнулась только из-за него.       Леви всегда поддерживал ее, вытаскивал из любой задницы, ругал, пытался подчинить, сломать, но Микаса никак не поддавалась.       Сдалась она лишь когда Леви сменил тактику, засунув кнут подальше.       Ласка и доброта сотворила чудо, Микаса из дикой хищницы, способной разодрать в клочья любого, кто причинит Эрену боль, вдруг превратилась в домашнюю кошку, ищущую прикосновений и ласки.       Она сама не знала, что вдруг заставило ее поддаться. Может быть то, что Леви был первым человеком, который отнесся к ней по-доброму, может, потому что он был значительно сильнее ее, и рядом с ним было безопасно. Точно сказать было уже нельзя, но Микаса сдалась ему, прыгнув в омут чувств с головой.       Только его привязанность держали ее сейчас в руках. Иначе она просто сошла бы с ума. Она ни за что не хотела оставаться одной. Не будь рядом Леви, она вонзила бы себе клинок точно в сердце и осталась там, с Эреном, залив кровью выжженную землю.       Леви приподнялся, обнял ее крепко, до хруста костей, зацеловывал грудь, прикусывая затвердевшие соски, Микаса растворялась в нем, прерывисто дышала, не пыталась сдерживать стонов. Плевать, если все вокруг услышат. Уже наплевать. Сейчас рядом с Леви было не так дерьмово.       Он был нежным любовником. Даже в самый первый раз долго подступался к ней, не торопился и был терпеливым. Микаса до сих пор благодарила его за эту бережность. Он всегда относился к ней так, будто бы она — сокровище, или хрустальная ваза, которую можно разбить.       Микаса к такому не привыкла. Она понимала, что сильнее любого мужчины в Разведкорпусе, знала, что тверже духом, и что роль сильнейшей давит на них, не дает и подступиться к ней. Даже Эрена раздражала ее сила, хотя Микаса направляла ее только на его защиту, только чтобы Эрен остался жив.       Как иронично то, что эта же сила убила его.       Леви же был другим. Он оказался тем человеком, который был с ней на равных по силе, но выше по положению, и рядом с собой заставлял Микасу почувствовать себя маленькой глупенькой девочкой. Когда ей было пятнадцать, это невыносимо раздражало, хотелось засунуть его наставления поглубже в его тощую задницу, но теперь, когда Микасе девятнадцать, и когда весь мир настроен против нее, его мягкие прикосновения, наставления, голос, который слово обнимал ее были самым ценным, что у нее было.       Она устала.       Устала быть сильной, устала бороться, она просто хотела быть обычной девушкой с обычными проблемами, но война сделала из нее машину для убийств. И в этой машине Леви разглядел что-то прекрасное для себя, и заставлял чувствовать себя нужной, любимой.       Прикосновения становились все жарче, Леви крепко сжимал ее, оттягивал губами кожу на ее шее, точно оставляя на ней алые следы.       Пусть.       Пусть все видят, что она не сломалась, что она может чувствовать, что хочет, до невозможности хочет быть любимой. Пускай видят, что рядом есть человек, который дает ей любовь, и что она не зациклена на Эрене, не одержима им, что она может…       Среди стонов послышался всхлип.       Микаса тут же зажала рот ладонью, но остановиться уже не могла. Слезы с новой силой хлынули из глаз, из груди рвался вой. Нет, она не могла, не была способна так быстро забыть, как бы ни хотела и как бы ни мечтала.       Она попыталась ускорить темп, вытеснить Леви все свои боли, но он прижал к себе ее бедра, не давая двигаться, прижал к себе, осторожно опускаясь на земляной пол, устеленный парой тонких одеял. Он гладил ее по волосам, по спине, по бедрам. Из него будто вмиг испарилась вся страсть, осталась только всепоглощающая теплая нежность.       Между ног противно липко, по коже струится горячий, дурно пахнущий пот, и Микаса чувствует его запах, чувствует и запах Леви, утыкается носом в его обнаженную грудь и дает волю слезам.       Стон боли, вырвавшийся из груди, заставляет Леви вжать ее в себя сильнее.       Он целовал ее волосы, мягко касался спины, до мурашек приятно поглаживал ее, и Микаса, вдоволь наплакавшись, начала успокаиваться.       Через мгновение она только шмыгала носом на его теплой груди, обхватывала его руками, нашла его губы своими и впилась в него, словно он мог исчезнуть, будто сон.       Но Леви не исчезал, он все еще был рядом.       — Глупое мрачное отродье, чего ты на меня полезла, если тебе так плохо?       Это грубое «полезла» выбивало ее из последних сил. Она не лезла, она тянулась за любовью, за той ее составляющей, которую можно почти потрогать, за густой страстью, с которой она всегда отдавалась ему, и не ее вина в том, что слезы текут сами собой.       — Микаса?       Леви позвал ее в тишине, и она привстала. Раздирать душу снова не хотелось. Он и так все поймет.       — Пообещай мне...       Микаса смотрела в темноту, туда, где белела кожа его лица, где влажно поблескивали его глаза.       — Что?       — Обещай, что всегда будешь со мной.       — Глупая, я и так с тобой, — сказал Леви, вернув ее голову к себе грудь.       — Обещай, что не бросишь, — повторила она, шмыгнув носом.       — Обещаю.       — Пожалуйста, не оставляй меня.       Внизу послышался тяжелый вздох, и Микаса в темноте почувствовала, что Леви улыбается.       Он ничего не сказал, но она чувствовала его близость, то, что он совсем рядом и знала наверняка — не отпустит никогда.