Фестиваль шёлка

Капитан «Скорби» поправила повязку на глазу, наблюдая одним своим за сотнями и тысячами чужих. Пауки стекались со всего острова живой волной, приветствуя её, и было в этом что-то красивое, но больше — ужасное. Как вся её капитанская карьера, как вся жизнь в море и до него. Многие годы назад её отец сказал, что хочет отпустить свои печали в море и исчез в нём, а она пустила на воду свою скорбь и пока ещё не затерялась под сводами пещеры, в которой сияли фальшивые звёзды и искрились всевозможные глаза. К ней всегда были прикованы взгляды: заискивающие, любопытствующие, недобрые, насмешливые. Ещё девчонкой она научилась стрелять, но только недавно научилась ещё и молчать, чтобы не приходилось тратить снаряды слишком часто. Да и по некоторым вещам палить бесполезно, ведь нельзя застрелить ужас, как и чужое внимание. В редких случаях можно убрать источник. С пауками, правда, это бы не сработало — слишком уж быстро они гасят свечи. Фестивали — это прекрасно. Капитану хочется отдохнуть, забыть на минутку обо всех невзгодах, представить, что скорбь уплыла от неё, а она в безопасности. Скалы Спасителя ведь не просто так носят это имя? И Рождество, серое и угрюмое, однажды разразится белой сказкой, сияющей во тьме. Не слишком ярко, конечно — даже блеск глаз временами опасен. У пауков много глаз… У их слуг их нет вовсе. На шелках можно играть, в шелках можно лежать. Тонкие материи воспоминаний и печали, из которых создают элегантные ночные наряды и саваны. У неё есть парочка, и она выбирает лучший. В море редко случаются поводы выйти в парадном, разве что на свои похороны, которые пока не случились. Но если уж ей отведено время здесь, то она потратит его с пользой и удовольствием. За этим, можно быть уверенной, пристально проследят. Они наблюдали за ней долго и очень внимательно. В книгах с поверхности вода превращалась в вино, а пауки воровали слёзы. Эти пауки воровали глаза и превращали слёзы в самих себя. Жуткое, наверно, зрелище… Но большинство их слуг давно ослеплено и оплетено паутиной. Ей тоже предлагали отдать свой глаз — первый, второй или единственный, им не было важно. Хватило ума промолчать. Хватило самообладания не выхватить оружие, ведь это стало бы последним событием в её жизни. Бесконечная паутина скорби, раскинувшаяся по всему Подземноморью, поймала бы её, как очередную муху. Высушила бы слёзы до самого морского дна, выпила бы все секреты вместе с кровью. Эти люди в коконах просто ждут смерти на бесконечном фестивале в полной темноте. И хотя эмиссар говорит, что фестиваль начнётся совсем скоро, Капитан не может ему верить, да и не хочет. Они оба не честны друг с другом, только она может вглядеться в его лицо, а в неё вглядываются тысячи паучьих глаз. Пауки тянут за нити, и их ткачи и вдовы приходят в движение. Пауки тянут за память, и та сплетается в невиданные узоры интриг, минующих провалы забвения. Любопытство находит свою смерть в коконах. Слёзы бессмысленны без глазных яблок, хоть и продолжают литься. Праздник всё ближе и вот-вот придёт. На фестивале так много шёлка, что кажется, будто все Скалы Спасителя укрыты тонкой серебряной вуалью, которой нет конца и края. Шёлка буквально море — в нём можно плыть, раскачиваясь на волнах, вдыхая странный аромат с ядовитым послевкусием. Если прикрыть глаз, то можно забыть, что остров полон наблюдающих за всем и вся пауков. Капитан старается реже моргать. Люди веселятся, грибное вино льётся рекой и впадает, видимо, в море. В шелках танцуют прекрасные женщины, ими легко увлечься, позволив завернуть себя в вуаль, от которой так сладко пахнет уже парфюмом. Люди исчезают один за одним, их крики и стоны искажаются и гаснут. Капитан заправляет волосы за ухо, и кто-то шепчет, что они тоже похожи на паучий шёлк. Будь чуть больше вина — она завернулась бы в чужие объятья, как в кокон, и ждала бы своей погибели. Может, однажды она встретит свою смерть именно так, и у той будут прекрасное лицо и шёлковые одежды, но не сегодня. У её смерти должны быть глаза, желательно не больше двух и не менее одного. В море опасно. Она помнит Древо Веков так, будто была внутри не только Ноктюрна, что был захвачен не единожды. Приятно ли быть паучьей пешкой? Едва ли. Но Капитан допускала мысль, что она пешка белая, что ходит первой. Королевой пауков, впрочем, ей не стать никогда, и оно к лучшему. Наверняка у многих людей, не страдавших ранее арахнофобией, это место и само Древо Веков вызывают искренний ужас. Ей было просто неловко под этими взглядами. Только бы не сказать ничего лишнего, только бы не блеснуть ни слезами, ни ножом. Капитан видела статую, из которой лились ядовитые слёзы. Бродила среди потерявших свой разум людей, которыми, словно марионетками на тоненьких нитях, управляли пауки. Смотрела в опустевшие глазницы эмиссара и трогала свою повязку, вспоминая, что лишилась глаза ещё в детстве, и пауки его не забирали, как зубная фея таскала её зубы из-под подушки. Здесь не принято жечь свечи (она сжимала её в кармане так сильно и жарко, что воск начинал таять под пальцами). Вопросов всегда было больше, чем ответов. Некоторые не стоило задавать — она научилась. Рождество волшебно, они уже как семья. Капитан поднимает бокал грибного вина и рассказывает о Востоке, где Луна тоскует по сердцу Моря. Толпа потрясена историями об их запретном романе, в котором Луна гладит поверхность, создавая волны, и как Море отражает её лицо, чтобы разделить с ней улыбку. Возможно, в любое другое время Капитан не стала бы рассказывать об этом, опасаясь суда и осуждения, но сейчас было так уютно и безопасно. Вот оно — Спасение. Звучат и другие истории, рассказанные людьми, которым развязали язык и руки. О невероятных романах с русалками и русалами, о выкованном в Железной Республике кольце, которое можно уничтожить только в жерле вулкана на Палмерстоне. Фестиваль историй, лишь малая часть из которых похожа на искажённую правду… Ненадолго возвращает в чувство. В той записной книжке было много всего. Сама она — шедевр подземной литературы, наполненный безумием и удивительными описаниями того, что не увидеть даже восемью глазами. И сотней, и тысячей глаз… Капитан глубоко вдохнула, представляя, как открываются всё новые глаза в самых потаённых участках её тела. Ей казалось, что они смотрят и видят, и что в них кто-то смотрит в ответ, во все из них. В желудке, во рту, в самом сердце. Глаз ужаса, как на морском дне. Из него, наверно, выходят самые страшные пауки, и тогда море — слёзы, пролитые в муках рождения. Конечно, пауки благодарны, и обещанный праздник — всего лишь мелочь. Он не стоит секретов, не стоит даже потраченного на дорогу топлива, но ценен чем-то другим. Рождество, этот ужасный день, всего раз в году. В этом порту, возможно, его удаётся встретить раз в жизни. На фестивале шёлка так много и мало людей одновременно. Они слепы, они веселы, они пьяны. Капитан — только наполовину. Другой она слушает, прикусывает язык и старается не сводить взгляд с эмиссара. Он не увидит, но почувствует эту иглу даже сквозь всеобщее веселье. В конце концов фестиваль не бесконечен, Капитану и команде уже пора. Она начинает терять контроль, губы сами растягиваются в улыбке, пальцы цепляются за прекрасные шелка людей вокруг. Эмиссар никогда не расскажет о сердцевине предательского ежа или том, что Древо Веков не плод разыгравшегося от местных ужасов воображения. Но он передаёт тайну, равной которым всего единицы. Это не то, что никогда не рассказали бы пауки и не то, что хранилось внутри предателя. Но достаточно, чтобы разжать пальцы, сжимающие свечу до оплавленного воска. Как хорошо, что Рождество так далеко — это кошмарный праздник.