Et si tu n'existais pas

      Лини стоял в телефонной будке и сжимал красный, гладкий телефон. Два круга с дырками, спиральный провод, лакированное покрытие. Какого черта он думает об этом? У его ног лежит пакет с продуктами, Ольга Иосифовна попросила побыстрее принести их, а он нерешительно тратит время на раздумья. Звонить — так звонить!       Несколько гудков протяжным стоном били под ритм сердца. Ладони слегка взмокли. — Алло?       И снова этот прекрасный, слегка глуховатый голос! — Мадлен, привет! — Лини? Ты...Позвонил? — с расстановкой и удивлением спросила она. — Конечно, я хотел тебя услышать. — Ты сможешь встретиться в эту пятницу?       Ох, только не это. Придётся как-то ей объяснить. — Мадлен, — он почувствовал непривычную дрожь в руках, — я не могу рассказать тебе всё, но могу сказать лишь одно — мы не сможем встречаться каждую неделю. Прости. Я правда не могу рассказать тебе почему.       Она молчала. В этот момент единственным его желанием было забыться. Лини заметил, что пальцы испещрены красными, свежими царапинами от ногтей. — Я понимаю. — Правда? — юноша ждал слёз, скандала, но нет этого. — Да. Когда придёт время, ты расскажешь. Я не буду лезть тебе под кожу — если у тебя есть что скрывать, то на это должны быть причины, — она помолчала, — я доверяю тебе. — Обещаю, когда-нибудь я все тебе расскажу. Спасибо тебе.       И опять через рёбра пророс нежный бутон любви и счастья. — Будешь мне звонить, дорогой? — хихикнул оживлённый голос в трубке. — Обязательно буду, дорогая, — без капли сарказма ответил «дорогой». — Хорошо. Обязательно звони мне. Иначе я сойду с ума. — Мы должны сойти с ума вместе, в один день. Это наша судьба.       И в этот миг она показалась ему во всем его теле — её мягкий голос в ушах, по венам течёт её душа, и каждая клетка и ткань пропитана ею. Лини дышал и пропитался Мадлен Мелье. — Как тебе та блондинка в красном? Правда хороша?       Жак потрепал светлые волосы Фремине под его сдавленный, недовольный голос: — Я не обращаю внимания на женщин, Жак! — О Архонты...— он артистично округлил глаза и отошёл от Фремине, — так ты из. Этих! Мы больше не пустим тебя в нашу раздевалку, — и тут же Жак рассмеялся.       Белокурая растрёпанная голова устало плюхнулась на койку: — Жак, ты такой идиот. А еще я люблю брюнеток! — огрызнулся Фремине. — Будем иметь ввиду, когда найдём тебе невесту, — подколол я.       Мы сидели в нашей «каютке» под сгущающимися сумраками: я, Жак, «Любитель Брюнеток» и Рекольдо. Рекольдо играл на гитаре старые солдатские мотивы и мондштадтские трактирные песни. А мы завывали с бутылкой лимонада собственного производства, если эту кислятину с горой сахара можно было так назвать. Мы обозначили это просто — «Летняя Дрянь». — А тебе кто нравится, Лин? — Мне..., — я хотел бы сказать правду, да страшно раскрывать подросткам, хоть и товарищам, такую тайну, — мне нравятся черноволосые и слегка загорелые. — Сумерские бабы что ли? — грубо улыбнулся Рекольдо. — Да нет. И наши хороши. А вообще, — скулы скривило от «Летней Дряни», — когда нам будет до женщин? Наше положение не позволит. — Ну ты и пессимист, — скулы Жака тоже скрутило, — я вот остепенюсь, нас никто не гонит в армию, можно просто помогать финансами, но работать где-то в другом месте. — А если шантажировать будут? В плен твою жёнушку возьмут? Что будешь делать? — Ну, в конце концов, у тебя тоже есть человек для шантажа — Линетт. Да и у кого нет? — А если ты остепенишься, то этих людей будет на одного больше, — съязвил я, хоть и хотел завести семью с Мадлен. Когда-нибудь. — Нет, Лини, на трёх! Знаешь, в Сумеру практикуют многожёнство, я себе трёх возьму: одна танцовщица, другая шьёт золотом, третья просто красавица! — Вот ведь ты балбес, — ткнул его Фремине в ответ, — неисправимый балбес.       Я встал, налив себе в стакан лимонада. — Ты куда? — в унисон спросили друзья. — Линетт любит эту кислятину, отнесу ей. — Может, хоть другой стакан возьмёшь? — Зачем? Мы же близнецы, — пустил я смешок.       Когда я постучал и вошёл в комнату, то увидел лишь свою элегантную, бледную сестру в ночнушке. Сейчас она казалась мне особенно печальной. — Линетт, держи, «Летняя Дрянь», как ты и просила!       Её белые пальцы повертели стакан в руках. Теперь я уверен, что что-то не так. — Нам надо поговорить, Лини. — Конечно, что случилось? — слой за слоем, моя тревога медленно нарастала на сердце, как плесень. — Как её зовут?       На секунду мне показалось, что я ослышался. В её уверенных, проницательных глазах стояла жёсткая убеждённость. Я был пойман. Я чем-то выдал себя. Уже нельзя было наврать, я сделал приличную паузу. Линетт всё знает. — Линетт, поклянись, что не скажешь ни одному живому существу. — Клянусь. — Спасибо, — я вздохнул и ссутулился, — её зовут Мадлен. Помнишь её? Доброволец, — сестра кивнула, — она не выходила у меня из головы. А потом мы случайно встретились близ деревни Пуассон. Разговорились, поплавали. Потом ещё одна встреча — мы...       Я чувствовал, как горю изнутри. — Мы поцеловались. — Так, — её зелёные глазки с темноватой каймой так расширились, что по мне прошёл холодок, — вы уже в отношениях? — Видимо... Знаешь, я не намерен поиграться и бросить Мадлен — мне хочется, чтоб она была моей женой.       Линетт посмотрела на меня такими родными глазами. Как же это, черт побери, прекрасно, когда есть свой, родной человек! Весь мир будет против меня, а лишь одна моя сестра встанет за меня горой. Я доверял ей в тот момент так, как никогда раньше.       Я заметил, что на её лице проступила аккуратная, нежная улыбка с лёгкой усмешкой: — Я всегда буду на твоей стороне. Кого бы ты не любил, кого бы не ненавидел, я всегда поддержу тебя.       И мы обнялись так крепко, как могут только самые-самые близкие люди на свете.