Дизморале

      Последнее, что майор Игорь Гром ожидает увидеть в заброшенном здании казино, так это своего начальника Фёдора Ивановича Прокопенко. Мозг тут же зачёркивает всплывающее слово «начальник», ведь таковым он теперь не является, а вместо подставляет новые категории: друг, наставник, второй отец. До недавних пор вообще единственный близкий человек, привязанный к горе мусора, в которой затерялось взрывное устройство и сами тротиловые смеси в колбах прямиком из дела по Чумному Доктору, сидел сейчас прямо перед Громом. Лицо Прокопенко блестит, насквозь пропитавшись солёным потом. Видно, что он рад Игорю, тем более, скорее всего, услышал топот группы быстрого реагирования ещё в коридоре, только ещё больше заметно, как он боится. Гром знает Фёдора Ивановича с самого детства, но никогда за всю жизнь не видел столько страха смерти в его глазах. — Так нос хочется почесать, — нервно произносит Прокопенко. — Не надо…       Руку у Фёдора Ивановича легонько свело тремором, и Игорь непроизвольно подался вперёд. Времени подумать совсем нет, а под руку совершенно некстати лезут покрытые дымком утраты воспоминания из далёкого детства. Только те раскрашивались в тёмно-синие оттенки зимней ночи, а сейчас декорации были ярко-оранжевыми, как грёбаный цирковой номер на Фонтанке. Но Гром ведь это уже проходил…       Стоял, также держа зрительный контакт с человеком, у которого в мутном зрачке отражалась смерть.       Терял в ступоре драгоценные минуты, пока ждал подмоги, которая была уже на подходе.       И просто смотрел в глаза. Тогда — отцу, у которого по белой футболке вместо пятна соуса из шавермы растекалась багряно-красная кровь, сейчас — Фёдору Ивановичу, обмотанному проводками взрывного устройства.       Блядский Призрак с его голосом тут же отпечатывается на дисплее мобильника входящим вызовом, словно отрезвляющей пощёчиной, и заставляет оторваться от жестокого зрелища. Трясущиеся пальцы едва попадают по нужной кнопке на экране, а на глаза наворачиваются колкие слёзы, пока Гром слушает обиженную тираду Волкова, которому не хватило игр на человеческих жизнях. Сапёры не успеют, а если зайдут, то их просто накроет взрывной волной, это Гром понимает с пронзительной ясностью — всё-таки, как ни старайся, полицейскую логику и тактическое мышление не пропьёшь, даже если очень постараться. Игорь чувствует, как кричит, надрывая голосовые связки, но так до конца и не понимает: вслух или лишь в голове.       Взрыв гасит все чувства разом, и боль физическую и душевную. Душное тепло валит Грома с ног, заставляя проснуться инстинкт самосохранения, который сам собой подтягивает тело в правильную позу.              Спустя какое-то время его уже осматривает медик, тщательно высматривающий в глазах реакцию на фонарик. Это первое, на что Игорь наконец реагирует. Вернее, просто принимает это как данность, что здание догорает и его остатки продолжают рушиться, а сам Гром сидит в открытой скорой, пока врач ощупывает его кости на предмет повреждений, и жадно цедит ноздрями воняющий пожарищем воздух. Происходящее около него, вся эта шумная и яркая в ночи суматоха, не интересуют от слова совсем, и Игорь вновь проваливается в то, что произошло буквально каких-то полчаса назад.       Он снова был вынужден смотреть, как самый близкий ему человек умирает смертью невиновного. Игорь Гром винит в этом Игоря Грома. Всё вновь происходит, потому что он вовремя не успел помочь. Так ведь и с отцом было, он погиб из-за сына, став частым героем в снах Игоря, не дающего самому себе прощения. Гром всегда не успевал, всегда приходил поздно, это всегда была пара решающих минут. Эта боль не отпускала ни на секунду, кажется, только за последний год ему стало легче, а бесконечные кошмары о той ночи сатанистов перестали появляться. Больше не скребло глаза иголками, когда Игорь смотрел на фотографию отца, которая прочно прописалась в бумажнике как напоминание, кем он должен стать и чего нельзя допускать.       Эта боль Гром знакома по не затянувшимся шрамам на сердце, затерянном в глубине грудной клетки. Кажется, если не признавать свои чувства, чернильном ядом отравляющие глубины сознания, и не давать волю эмоциям, то ничего не будет. Пыльный привкус на губах сойдёт, запах крови с собственных ссадин растворится в воздухе, а падающие развалины просто потонут в пепле. И Игорь сможет зайти к Фёдору Ивановичу, чтобы послушать старые песни, поесть домашней еды и потрындеть за жизнь. Но неизбежная реальность со вкусом пепла и огня стремительно разрезает почти детские фантазии.       Но всё-таки это совершенно другая боль. Концентрированным ударом тока она бьёт так, что из груди выбивает воздух, а ноги подкашиваются, как у кукольной марионетки. Гром и сам такая марионетка, безвольная и ведомая, с несуразными движениями ватных конечностей. Сплошная вата в груди, из-за которой гулко стучит сердце, которое до сих пор полностью не смогло зажить после утраты отца. От этого оно выходило ещё больнее, словно у Игоря тоже всё внутри разорвалось на мельчайшие частички. Дурное выражение после произошедшего, но по ощущениям Грома, так оно и было. Игоря Грома почти уничтожили до самых атомов.       Зияющая внутри пустота кровит и не желает затягиваться, а края расходятся всё больше с такой болью, словно её прижигают калёным железом. Нереально, просто невозможно чувствовать столько боли одному человеку. Почти также невероятно как и то, что обнажить такую древнюю рану, смог всего лишь один человек. Хотя назвать Олега Волкова человеком будет огромной ошибкой. Он адский монстр, собака бешеная, бездушный мудак, неуравновешенный и нестабильный псих со свистящей крышей — только не человек. В последний год Грому как-то везёт на этих сумасшедших дегенератов. Что ж, если Олег отнял его самое дорогое, то Игорь будет прав ответить ему той же монетой. Гром просто убьёт Разумовского, прям там, в его метр на метр комнатушке с полом, устланным шахматными дебютами, а вот Волкову расскажет во всех подробностях. Как Сергей умолял о пощаде, забившись в тёмный уголок и тщетно пытаясь закрыться руками. Как он отточенными движениями набьёт рыжему морду, разбивая в кровь губы, нос, скулы и надбровные дуги. Как жалко звучал скулёж бывшего героя поколения, пытающегося увернуться от размашистых ударов ногами по животу и спине. Как с каждой секундой рук Игоря на тощей шее Разумовского, его голубые глаза всё больше теряли осмысленность и мутнели. Как…       Образы Юли и Димы, что верят в него при любой погоде, всплывают в памяти следом за мыслью о кровавом убийстве. Ему всё равно, если его ненавидит весь город, всё-таки звание народного героя не так прельщает, да и сам Гром не особенно им пользуется. Игорю есть дело до того, что о нём думают лишь родные ему люди. Такой Гром им точно не нужен. Да и самого себя он потеряет в погоне за местью, если вдруг переборщит. Волкову место в тюрьме, в сырой-то земле он не прочувствует всей полноты ощущений. Всё-таки разница между Игорем и преступником катастрофична.       Игорь должен спасать людей, как это делал его отец, которого он спасти не мог. Но как-то это исключительно плохо получалось, потому что потери буквально преследовали Грома по пятам. Как будто надо запереть тех близких, что у него остались, где-нибудь далеко и глубоко, чтобы никакой мудак не добрался. Временами, особенно когда Юля и Дима лезут вслед за ним в капкан с очевидно заточенными лезвиями, Игорю очень хочется так сделать.       Дубин, кстати, щебечет на периферии, вьется около него и предлагает то плед, то водички, то отвезти его домой на патрульной машине. Перед глазами у Грома всё та же вспышка, от которой он на секунду ослеп, прежде чем веки рефлекторно сомкнулись. Ярко-белый огонёк перед глазами растёт от пистолетной искры при выстреле Смирнова до заполняющего помещение взрыва, который скрывает силуэт привязанного к стулу Прокопенко. В ушах вновь фонит, и задний фон сводится к заунывному гудению, которое нещадно пульсирует в висках, как таймер на бомбе, что вот-вот разнесёт всё к чертям. Голова то ли болит, то ли кружится, а иногда все ощущения смешиваются в одно, заставляя потерять ощущение реальности. Свежий морозный воздух не помогает от слова совсем, лишь щекочет по новым ссадинам и проходится по волосам.       Хочется накричать на Диму, чтоб тот отстал наконец, но язык вяжет воображаемая смола. Фёдор Иванович говорил, что ему нужны друзья и нельзя вечно быть одному. Отец тоже был душой компании благодаря своему дару рассказывать истории, да и, несмотря на то, что работать с Костей Громом было невозможно, товарищей у него всегда хватало. Гром шумно сплевывает мутно-красный сгусток изо рта куда-то в сторону. Кровь из прикушенного языка и всякая известь, невесть как залетевшая в рот. Игорь уверен, что и морда у него сейчас не лучше выглядит, но в общем и целом это наименьшая из проблем. Перед глазами красной бегущей строкой проносится: думайдумайдумай.       У этой истории однозначно плохой конец, но в его силах сделать, чтобы он не стал совсем ужасным…