память неживого кирпича.

      Я до сих пор не понимаю, почему нахожусь в дачном посёлке «Нептун» с утра пораньше в свой заслуженный и, что не менее важно, единственный выходной. Я даже не помню, как сюда приехал.       Рабочая неделя вымотала меня настолько сильно, что мне вчера вообще хотелось поспать без задних ног хотя бы до обеда, чтобы восстановить малую долю сил для следующей череды тяжёлых будней. Но нет, я здесь, а не в своей холодной постели. Видно, чёрт меня за ногу дёрнул хорошенько.       Дёрнул, поэтому взял да приехал. По моему мнению, звучит вполне логично. А разве нет?       Не могу сказать, что никогда не совершаю импульсивные поступки. Нагло солгу, если скажу, что это в действительности так, учитывая хотя бы нынешний случай (приехал в такую рань! и ради чего? без весомой, блять, на то причины!). Однако ранее я либо не доходил до подобной крайности, либо вовремя успевал остудить голову и останавливался. Не знаю точно, и мне, если честно, как-то насрать.       В данный момент покоя мне не даёт только одна вещь: почему именно здесь и почему именно сейчас?       Типа, я, вдруг подпитанный подозрительной импульсивностью, что, не мог съездить в какой-нибудь городской низкосортный стриптиз-клуб в эту пятницу или субботу? Или не мог вечером сходить в бар, посмотреть футбольный матч, выпить чего покрепче и обменяться словом о жизни и всяком с ближайшим товарищем-собутыльником?       Почему?       Вряд ли я получу ответ хотя бы на один вопрос из заданных. Не хочу отвечать сам, потому что не знаю ответа, а никто, кроме меня, банально о существовании этих вопросов и не узнает никогда.       Кажется, я начинаю понемногу сходить с ума, когда позволяю себе думать дольше, чем обычно.       Хватит.       Из-за таких вот минут, похожих одна на другую, и не замечаешь, сколько времени вообще прошло. Так я и до ночи ведь просидеть могу, уткнувшись глазами в одну точку. Оно мне не надо.       Почему я вечно концентрируюсь не на том? Меня это раздражает, приводит в бешенство.       Пора выходить.       Я слишком долго сижу в своей машине и теперь непроизвольно предаюсь неприятным воспоминаниям. Двигатель уже минут, наверное, пятнадцать как заглох; в салоне тихо (радио я никогда не включаю; бывает, могу неосознанно отвлечься от дороги и зациклиться на чём-то дурацком, а это опасно), и снаружи — тоже; а кругом — ни души не вижу.       Нет никого.       Сам собою напрашивающийся вывод указывает на одно: с большой долей вероятности на седьмом съезде я сейчас один. Мне ни холодно ни жарко от этого. Однако, похоже, в этом что-то есть.       Быть одним среди кусачей мёртвой тишины и разномастных домиков — это должно быть хоть чуть-чуть волнительно, не так ли?       Для меня же — ни хуя. Может, со мной что-то не так. Или, может, я к приятному чувству одиночества попросту привык.       Да и, к слову, сколько бы я здесь ни был, ни разу никого не видел, поэтому ощущать подобное для меня не впервой. Официальных соседей рядом с участком у меня не имеется. Знаете, оно и к лучшему, потому что мне совсем не по нраву поддерживать фиктивные дружеские отношения с кем-нибудь; и не по нраву сами люди.       Они мне не нравятся. Они непостоянны, предсказуемы и обманчивы. Они то приходят, то уходят. Они то душат, то сами задыхаются.       А мне хочется Настоящего и Вечного.       В Настоящем и Вечном нет места мимолётным физическим ощущениям, закономерным электрическим импульсам и таким непонятным, алогичным чувствам, что я терпеть никогда не мог. В Настоящем и Вечном нет никого лишнего — только ты и я. В Настоящем и Вечном можно испытать истинное удовлетворение, и я стремлюсь к нему.       Правда стремлюсь.       Я тебе не верю.       Я не нуждаюсь в людях. Мне нравится быть одному, от этого становится даже спокойно.       Много думаю вновь.       Я выхожу из машины и хлопаю дверью. Хлопок будто сопровождается глухим эхом по всей окрестности, но я тут же, не думая списываю это на хроническую усталость. Всякое может показаться. К тому же я снова не выспался.       Я не закрываю машину, потому что в этом нет никакой необходимости (всё ещё один), бросаю ключи в карман штанов и ступаю вперёд. Шагаю, ощущая ступнями поверхность грунтовой дороги, медленно и куда глаза глядят.       Делать мне нечего — бродить здесь бесцельно.       Пожалуй, дойду хотя бы до своего участка. Не зря же, ведомый страшным порывом, сорвался и приехал. Посмотрю, что там да как, может, полезный вклад сделаю, сорняки повыдёргиваю, цветы полью.       В конце концов, эта дача — единственное, что у меня осталось.       Тихо здесь, приятно. Заброшенные дома повсюду, но далеко не факт, что ни в одном из них бродяги не устроили гнилой наркопритон.       Меня не волнует. Меня не будет волновать даже тогда, когда мой, тринадцатый, домик превратится в одно из подобных злачных мест. Мне плевать — в общем и целом.       И всё-таки… по какой причине я здесь?       Руки засунул в карманы — дурная привычка — и по-прежнему шёл вперёд. Я без какого-либо интереса разглядываю чужие дома, мимо которых прохожу, только потому, что мне хочется чем-то себя занять и ни в коем случае не позволять уйти в себя. Все здания, разрушенные и заросшие проворными виноградными лозами и мхом, стоят в ряду, а ряд, в свою очередь, тянется дальше, в конец седьмого съезда. Конца даже не видно.       Мне нравятся эти здания, потому что в них сохраняется и настоящее, и вечное. Будучи разрушенными, воспоминания в себе хранят до тех самых пор, пока жестокое время не сравняет их с землёй, остаются верными своим хозяевам. Даже тогда, когда к ним больше никто не придёт, в гости не заглянет.       Участки зарастут сорняками, ветки разобьют стёкла на вторых этажах, крыши, потрёпанные, провалятся вниз, а небольшие подвалы вскоре заполнятся насекомыми и ужами. Никто не придёт, не уберётся, не починит. Здешняя, «Нептуновская», красота не в порядке, опрятности и чистоте, а как раз-таки в этом — необратимой разрухе и неминуемом одиночестве.       Будь моя воля, остался бы здесь навсегда. На удивление, больно проникся этим жалким подобием преданности от холодного, голого, неживого кирпича.       А что же мне, собственно, мешает? Взять и остаться.       Бросить работу, покинуть отвратительный социум и обозначиться пропавшим без вести в каком-то случайном полицейском участке. Я работник среднего класса в офисе, целиком набитым такими же — меня никто искать не будет, и возвращения моего ждать — тоже.       У меня нет ни детей, ни жены, ни родственников, ни близких друзей. Собутыльник из бара на краю моей улицы даже не будет скучать — ему незачем, потому что он не знает даже моего имени. Мне абсолютно ничего не мешает, и мне нечего терять.       Я добираюсь до своего участка. Он находится в левом ряду, напротив дома с проломившейся крышей. Висит ржавый замок, а я не взял ключи. К моему счастью, забор здесь не очень большой, поэтому я всякого труда ловко перелезаю через него. Оглядываюсь; вижу и сорняки, проросшие из-под земли повсюду, и выбитые стёкла на первом этаже, и старые качели, прикреплённые веревками к яблоне. Меня даже немного шокирует эта картина: видеть, что твой участок заброшен, и при этом хорошо помнить, что и как здесь было много лет тому назад — как минимум странно.       Когда-то здесь цвели мамины любимые цветы, зелень была зеленее, а отец стоял над мангалом даже в дождь, а сейчас — ничего из этого нет. Но, я уверен, всё потерянное впитал в себя холодный кирпич.       Продавать этот участок бесполезно, заниматься им — тоже… Да и не хочется. Не хочется ничего.       Пробираюсь сквозь заросли к когда-то мною обожаемой яблоне, вырываю пару сорняков под ней. Сейчас дерево больное и старое; время и плохой уход сказались. Но эта яблоня всё равно красивая, потому что настоящая и вечная.

***

      В Настоящем и Вечном нет ничего, кроме тебя и меня.       Верёвка болезненно натирает шею, и я рефлекторно пытаюсь схватить дрожащими губами воздух. Глаза сдавливает чем-то, и я чувствую, будто они скоро лопнут. Мне недолго хочется, чтобы верёвка порвалась и я рухнул вниз. Кислород в лёгкие не поступает.       Механическая асфиксия. Агония. Настоящее. Вечное.       Но я уже выбрал. И я смертью удовлетворён.