Обещаешь?

      Они уже час как сидели в пропахшей потом, алкоголем и сигаретами с привкусом сомнительных настоек Шакала Четвёртой комнате. На общей, пока чистой кровати, совсем одни, только заботливый и недавно сменивший имидж Македонский изредка поглядывает из угла и продолжает тереть жирную сковородку железной мочалкой.       Курильщик с некоторой дерзостью и упрёком просит прекратить эти вылазки к ним, заверяя, что крикнет сразу же, если что-то пойдёт не так. Македонский с беспокойным сердцем, которое отражается в его глазах мутным болотом, исчезает.       В течении десяти минут парень так и не появился.       Поняв это, Курильщик сразу же упёрся руками в кровать и подтащил себя на неё, в частности свои равнодушные к его душевным истязаниям ноги. Он смотрел на них долго и пристально, выжидая чуда. Ха! Будто ему есть на что надеется, будучи в совершенстве Наружным и не одурманенным пеленой тех сказок, что рассказывали в этой комнате.       Чёрный рядом с ним сидит в позе лотоса и тоже смотрит на свои ноги. Ну, у него-то есть, чем полюбоваться. Так он ещё и в шортах! Курильщик застенчиво глядит в бок, отвлекаясь от своих ног и смотря на чужие. С закатыванием глаз, он делает вид, что если и смотрел, то не оценил. Чёрный сглатывает, вздыхает и жуя губы готовится говорить.       Несколько дней до выпуска. Несколько жалких и коротких дней до того, как Эрик снова останется один. Только на этот раз во всём этом необъятном мире. Наружность кажется не такой уж и хорошей, будучи слишком огромной и многолюдной. Огромная, многолюдная. Незнакомая, но намного понятнее, чем Дом.       «Это теперь не игра», — думает Циммерман. В голове скачут мысли по черно-белым дорожкам добра и зла. — «Я останусь один не среди десятка человек, как это было с Фазанами и с Четвёртой».       Чёрный был вожаком Псов, который стойко продержался до конца выпуска. Выпуск. Чёртов выпуск, которого они теперь тоже боятся. Только не так, как остальные. В отличии от многих из них, у них есть будущее, но на что оно им? Без этой части их оно становится не таким уж и хорошим и беззаботным.       — Я останусь один среди сотен тысяч людей, представляешь? — сказал Эрик через край насмешливо, давясь горючими, прозрачными слезами. Он с укором, будто и не себя имеет ввиду, говорит такие… неприятные вещи. И Чёрный честно считает, что относится к себе как к ничтожному отродью, не будучи кем-то из Псов, невозможно.       Но Курильщик хохочет, как не хохотал никогда раньше. Ему весело и задорно на душе, будто он старик, впавший в детство посредством возрастной деменции. Ему весело до невозможности, будто дальше Дома можно повеситься и больше не мучаться с этим дерьмом. Эрику до ужаса весело. А Чёрному нет.       — Не представляю, — говорит Чёрный, хлопая хлипкого, как его автобус во дворе Дома, парня.       Он настроился слишком серьёзно, чтобы смотреть на этот цирк. Даже если смотрит он на участника Четвёртой к которой он подходить не имел права. Даже если это Курильщик, который спал в Пёсьей комнате с Чёрным в обнимку, потому что кое-кто снова устроил марафон: «Выпей настойку Табаки и сдохни, либо не выпивай её и сдохни!»       Курильщик давится неразборчивым смехом за уже льющимися и обжигающими его кожу, как сигареты лёгкие, слезами. А в примесь к тому, что он имеет потрёпанный вид, он выглядит безумцем, который гоняется за молнией, желая засунуть её к себе в мешок.       И Эрик, весь красный и вспотевший, первым делом потянулся к своим дешёвым и излюбленным сигаретам, но не дотянулся. Чёрный оказался быстрее, перехватывая пачку так, будто она принадлежала всецело ему, а Курильщик бесстыдник, схвативший её. Но права на пачку Чёрный не заявлял.       Заявить права он скорее хотел бы на настоящего владелец пачки. Но эта тайна, а тайны так просто не доверяют. Тем более, когда разговор совершенно в другое русло должен зайти.       — Ты вообще в последнее время сам не свой, Курильщик, хватит! — он кидает сигареты в другую часть кровати, откуда она падает глухим стуком на вычищенный до блеска пол. Чёрный берёт вспотевшего от прыжков по той тонкой грани безумия и здравого рассудка, что удалось сохранить в Четвёртой, Курильщика в охапку.       Чёрный говорил всегда медленно и тихо, боясь спугнуть своей громадной фигурой и обманчиво ужасающим видом собеседников. И особенно это проявлялось рядом с Курильщиком, тот в одно мгновение говорил нежно и неспешно, как влюбленный четырнадцатилетний мальчик.       «Он будто из тихого мелкого ручья превращался в пение птиц над окном», — как-то выразился Валет в непривычной, поэтической манере, как в детстве, когда был Фокусником.       «И становился таким слащавым в этот момент. Господи, и как привязанность к этому Фазану его не погубила, а он ещё и вожак! Наш вожак! Псов!». — Курильщик смазанно вспоминает, что в прочем, не так уж и долго поэтические речи лились.       Бывший Фокусник всегда добавлял это пятно в этой повторяющиеся миллионы раз речи с лицом человека, у которого украли сто тысяч рублей и надели вместо ошейника кредит. Но вожак быстро понял что к чему и больше таких выражений при появлении Эрика, не звучало.       Но сейчас он, Чёрный… Повысил голос? На него, Курильщика? Эрик решил, что в мысленных прыжках от безумия к холодному рассудку он потренируется потом. Как провинившийся ребёнок, он попытался сгладить свою вину хотя бы молчаливыми действиями. Он сфокусировал взгляд, потупил на Чёрного, взявшего его в добровольный, как считает сам Курильщик, плен. А кивком он ясно дал понять, что в сознании.       — Курильщик, ты же… — в застарелой клетке нерешительности, что сжимается в такт сжимающемуся сердцу Чёрный смотрит в упор, мнёт свои губы. Не до крови конечно, он с переходом к Псам избавился даже от самых мелочных привычек.       — Уеду к отцу. — Циммерман же наоборот на вид полон решимости, разрезая напряженный воздух острыми, как канцелярские ножи, утверждениями. — Да. — снова утверждение и колясник делает это явно не для парня перед ним. Тоже беспокоится и тоже хочет ощутить последние крохи тепла.       — Слушай, я… — Чёрный зажмурился, в голове лишь белые, без единого голоса и соответственно намёка на жизнь пустыни и голубеющие вдали едкие, густые туманы из запахов и ароматов.       Они дурманят и кружат беспокойную голову, переплетая все его возможные и невозможные мысли в неряшливую чёрную косу, вплетая вопросы, что никак не отфильтровали и не отшлифовали и подвязали тянущими вниз сомнениями, но при этом лёгкими, чтобы коса не расплелась.       — Чёрный. — Эрик говорит тихо, но уже обращает на свою персону внимание, уже лежащий спиной на коленях парня. Он смотрит долго и тяжело, пронзает отчаянием их обоих, пропуская острый нож и заклеивая нелепым пластырём с надписью: «Всё будет хорошо».       — Ты обещаешь? — Циммерман хмурится, сомневаясь в своих желаниях… И силах. Их не хватит, но может та невидимая и непонятная другим связь, что между ними возросла в геометрической прогрессии поможет? Он не знает. А Чёрный не знает, что Курильщик имеет ввиду, ожидая что тот вероятнее всего бредит, но он уже согласен.       В любую минуту, на любом конце света он когда-нибудь выполнит это обещание и будет бесконечно спокоен и благодарен судьбе за этот момент, что сейчас обволакивает их, качает из стороны в сторону и вводит в тупики, не желая расставлять свои приоритеты. Он будто оставляет весь этот внешний мир для них двоих и расталкивает внутренних, исключительно белых ворон, что шлют друг другу послания на неизвестном ни птицам, ни Дому, ни людям языке.       — Обещаю. — с твёрдой решительностью Чёрный кивает, гладит парня напротив по щеке и понимает, что имел ввиду Курильщик.       У них появилась уже совершенно новая, другая связь. Они улыбнулись, они поняли то, что теперь у них есть гораздо больше, чем громкие дискуссии в пустых вечерних классах, тихие разговоры о будущем, что сегодня побеспокоило и уже отпустило их, дневные прогулки в шуршащей тишине и чтение друг другу книг по ночам.       — Я тебя… — Эрик краснеет, но в распластавшийся через незашторенное окно закат этого не видно. Однако, Чёрный всё равно его перебивает:       — Я вижу. Прекрасно вижу и не понимаю, как не видел раньше, — он улыбается и щурит один глаз из-за налегающего горящими пластами заката.       Курильщик посмотрел внимательнее, пока сердце его бьётся рывками, сотрясая рёбра–прутья большой клетки сомнений.       Колясника озаряет, а блондин на удивление и блеск в глазах хихикнул, пытаясь сдержаться, из-за чего у того надулись щёки. Он поспешно кивает и Курильщик, сам того не ожидая, обхватывает его плечи. Он потянулся к губам, о которых осознанно подумал только сейчас. ***       — Не настолько уж у них и глаза большие, чтобы по ним читать, — фыркает Валет, пихая Табаки в бок.       — Столько времени вместе провели, а понимать начали только перед выпуском, — Шакал грызёт ногти, прищуриваясь и не выглядя ни капельки разозлённым тем, что и так нелюбимый участник Четвёртой целуется с таким же нелюбимым, но уже бывшим участником.       — А ничего другого тебя вообще не смущает, а? Шакал! — Валет, как и подобает настоящему Псу рвёт и мечет. — Ты что, понял этих сумасшедших? — он смотрит зло, с прищуром, весь разозлённых и в непонятках. Кажется, он понимает белую ворону Четвёртой, но ловя себя на мысли о нём показательно рычит, скрываясь за стеной полнстью.       — Какая досада! А Курильщик мог и Дом понять в таком случае, Чёрный под его влиянием тоже, ах, беда с вами дети, беда. — не обратив внимания на разъярённого Пса, он укатывает на Мустанге, звенькая всякими мелкими побрякушками, довольно крупными железными контейнерами, а внутри что-то разливается и течёт снизу рюкзака, оставляя тёмнеющее пятно.       — А что они наобещали-то друг другу, а? — крикнул в след Валет, злобно зыркая в сторону двух парней и отрываясь от них, мчится за местным повелителем Времени.