And there was something about you that now I can't remember
It's the same damn thing that made my heart surrender
And I'll miss you on a train,
I'll miss you in the mornin'
I never know what to think about
I think about you
The 1975 — About You
— Ты пришёл, — губы Мегуми обдало ментоловой прохладой дыхания Сукуны. — Я так ждал тебя. — Пришёл, — он отвернулся насилу и поднёс к губам бокал в надежде спрятаться за ним от новых поцелуев, — ты сам прислал мне пригласительные. Сукуна скользнул ладонью по его спине, погладил поясницу круговыми движениями большого пальца. Мегуми показалось, что за шиворот ему забросили ледышку. Он пробежался взглядом по скоплению лиц и затылков, выискивая — на этот раз — розовый ёжик волос. — Как тебе музыка? — поинтересовался Сукуна. — Я взял на себя смелость заказать для тебя песню. Мегуми поморщился: — Очень мило. В их последнюю встречу ему показалось, что Сукуна не изменился. Он выглядел, пах, вёл себя как прежде. Будто не бросал Мегуми по телефону в первые же дни после отъезда в Японию, и не было нескольких месяцев унизительных и болезненных метаний от попыток остаться друзьями к попыткам всё вернуть к попыткам всё забыть. Не было тяжёлого, тоскливого забывания, не было сеансов гипноза опустевшего окна чата и дрожащих над клавишами пальцев, по велению мышечной памяти рвавшихся написать «эй, как ты там?». Мегуми поначалу подумал, что и сам он — прежний. Засыпая под утро в пустой, но ещё хранящей запах чужого тела постели, он мысленно смеялся над собой. Вообразил себя любителем чайных церемоний, знатоком концепции Ма. Быстро же он вернулся к американскому образу жизни… Дурак. Однако перелом в нём всё же произошёл. Мегуми чувствовал это теперь, ёжась от прикосновений Сукуны и наблюдая за толпой тусующихся ровесников издалека. — Нравится? — Сукуна кивнул на его бокал. Мегуми пожал плечами и протянул ему напиток — попробовать. Рёмен покачал коловой, отказываясь: — Сладкое сладким не запивают, — и потянулся за поцелуем. — Странно, — уклоняясь от его губ, громко произнёс Мегуми, — на вкус кажется чистым сиропом. Нам предстоит трезвая вечеринка? — Не вижу в этом проблемы, — на лице Сукуны читалась досада. — Вы всё же дети. Осушив остатки цветной сахарной жижи, Мегуми поднялся со своего места. Этот смолл-ток начинал надоедать, и очевидно было, что его пытаются снова склонить к близости. А Мегуми больше её не хотел. Привычная схема потеряла свою привлекательность — он сумел убедиться, что минуты удовольствия, пережитые вместе с Сукуной, не стоили гадостных часов, дней, недель после. — Подожди, — ледяные пальцы сомкнулись на его запястье, — давай поговорим. Сукуна кивком указал на ложу. В ответ на вопросительно приподнятую бровь рассмеялся: — Там тише. Не волнуйся, мы только поговорим, — он поднял руки. — Обещаю. Я не прикоснусь к тебе, пока ты сам не попросишь. — Если. Ухмылка на его плотоядных губах была похожа на смертельную рану. Они поднялись на второй ярус и нырнули в одну из кабинок. Внутри действительно было гораздо тише, чем в зале, но атмосфера явно была не разговорная. Обитые красным кордом диваны с микроскопическими столикообразными подлокотниками, на которых могло поместиться разве что две порции кокаина, намекали на специфичное предназначения этих крошечных комнат. — Что ж, — Мегуми чинно присел на край одного из диванов. — Говори. Сукуна, казалось, вознамерился присесть на диванчик напротив, но в последний момент вместо этого опустился перед Мегуми на колени. В одному ему свойственной величественной и властной манере, не вяжущейся с самой позой. Следя за его движениями, Мегуми усомнился в общеизвестных правилах дворцового этикета: точно ли перед королями становились на колени рыцари, придворные, слуги, преступники? Не было ли наоборот? — Я тебе неприятен? — пронзительно глядя прямо в глаза, с места в карьер спросил Сукуна. Мегуми подобрался на своём месте: — Почему ты так решил? — Ты не писал. И я вижу, что ты избегаешь моих прикосновений. — Я просто не понимаю, зачем… — …И когда я уходил в ту ночь, ты притворился спящим. Нервно сглотнув, Мегуми скрестил руки на груди и прикусил губу. — Сукуна, я не понимаю, к чему всё это. Между нами всё кончено. Давно. — В понедельник мне так не показалось. — Это была ошибка. — Ошибка? Кашемир приятно ластился к коже. Мегуми неосознанно повозил пальцами, поглаживая своё плечо через ткань — и не смог остановиться. — Что?.. Ох… Руки Сукуны легли на колени Мегуми почти невесомо. Он обвёл средними пальцами выступающие косточки, затем собрал горсть и снова раскрыл, одновременно рисуя ногтями по пять лучиков от каждой коленной чашечки. По телу Мегуми волнами прошло наслаждение, несопоставимое по интенсивности с действиями, вызвавшими его. — Ты мне что-то… подсыпал? Мегуми прикрыл глаза. Он не хотел повиноваться импульсу, но скольжение чужих ладоней по телу сквозь мягкую фактурную ткань было таким приятным. — Я не прикоснулся к твоему бокалу, — Сукуна привстал и наклонился ближе, разводя в стороны бёдра Мегуми. — Ты что, напился одним сахарным коктейлем? Тяжесть его тела, текстура кожи, рубчатая обивка дивана, к которому оказался прижат Мегуми, сплетались в причудливую сладкую вязь. Хотелось, чтобы контакт не прерывался никогда. Мегуми выгнулся, притираясь пахом к животу склонившегося над ним Сукуны и глухо застонал. — Это не алкоголь, — прошептал он, ловя ртом чужое дыхание — ледяное, колючее. — Эм… Ди… Сукуна поцеловал его. Мегуми словно разглядывал собственные ощущения под микроскопом. Чужие руки под его одеждой, требовательные влажные губы, непрекращающиеся тактильные взрывы заполнили всё пространство. Он чувствовал, как сознание становится мягким и зыбким, точно сладкое фруктовое пюре, и из последних сил цеплялся за уцелевшие в этом сахарном мареве мысли: где-то там, вне этого странного трипа, есть Юджи. Они пришли сюда вместе… Кажется, они почти поцеловались? В машине? Нет, на входе… от него так хорошо пахнет. Юджи тёплый. Как пляжный песок, мягкий и… он ищет сестру… интересно, где она? Может, ему нужна помощь? Его сестра, как же её звали? Наоми? На… Но… — Нобара! Мегуми распахнул глаза. — Нобара?! Голос Юджи приближался, становился громче, резче. Ясный и чистый, без хищного рокота. — Где ты? Нобара! На Мегуми почти не осталось одежды. Брюки болтались где-то в районе щиколоток вместе с бельём. Он тяжело, медленно моргал, с трудом отслеживая движения Сукуны: тот не спешил раздеться. Рисовал круги на груди Мегуми пальцами сквозь плотную материю расстёгнутого кардигана, смотрел, улыбался. — Не надо, — простонал Мегуми, против воли выгибаясь навстречу его рукам. — Стой. Сукуна провёл языком от ключичной ямки к пупку и подул на оставленную влажную дорожку: — М? — Не делай… хватит, — Мегуми слабо толкнул его и тут же замер, застигнутый врасплох очередным касанием. С высунутого языка Сукуны капала слюна — на живот, на раскинутые в стороны бёдра, на лобок Мегуми. Он задыхался от неестественного, навязанного веществом желания — и от осознания происходящего. Даже сквозь химическое наслаждение от этого осознания было больно. Голос Юджи прозвучал совсем рядом. Мегуми взвыл: — Я не хочу! Но Сукуна не остановился. В кабинке сделалось светлей, и танцевальная музыка стала громче. Мегуми развернул голову и встретился взглядом с парой распахнутых янтарных глаз. «Иногда ищущий обретает не то, на что надеется. В этой главе мелодрамы «Принц и нищий» удача оказывается не на стороне лирического героя… Какая жалость! Пора бежать за своей золушкой, теряя штаны, Мегуми. Но сначала убедись, что можешь твёрдо стоять на ногах». *** Юджи обыскал весь первый этаж и уже нешуточно нервничал. Согласно приложению, в котором вся семья Кенто щедро делилась своим местоположением на случай чрезвычайной ситуации, Нобара не покидала клуба, но где её искать, Юджи не представлял. Она не отвечала ни на звонки, ни на сообщения, и за проведённые в поисках сорок с небольшим минут он успел вообразить все возможные ужасные сценарии. Не надо было отпускать её одну, повторял себе Юджи, распахивая дверь подсобного помещения в коридоре, настолько далёком от общего зала, что даже скукожившийся от беспокойства мозг сообразил: здесь искать смысла точно нет. Он вернулся на танцпол, протиснулся в гущу веселящихся людей и рассеянно огляделся. Глаз зацепился за пару знакомых лиц: девчонки, с которыми Нобара болтала в школе. Подруги Мегуми — Юджи знал их по «Сплетнице» и часто пересекался с ними в классе, но они никогда не заговаривали с ним прямо, только шептались между собой, беззастенчиво глазея и даже показывая иногда пальцем. — Привет, — по настороженным лицам сестёр Юджи понял, что подошёл слишком близко и, вероятно, выглядел недобро, и сделал шаг назад. — Девчонки, извините, что отвлекаю от веселья, но вы не видели здесь мою сестру? Близняшки переглянулись. — Такая, — теряя терпение, Юджи вскинул руку, показывая примерный рост Нобары, — Рыжая, с каре. Она не отвечает на звонки. Я боюсь… — Она наверху с Маки, — подала голос Нанако. Перебросив распущенные светлые волосы на одно плечо, она развернулась и неопределённо помахала рукой в сторону випок. Мимико сверлила её уничтожительным взглядом. — Она напилась, — громко продолжала Нанако поверх музыки. — Или, не знаю… Юджи не стал дослушивать. Он подорвался в сторону лестницы, ведущей в ложу. В одном виске грохотало пульсирующее беспокойство, а во втором визжало досадное «не потусовался с Мегуми». Поискав глазами среди танцующих знакомое лицо и не найдя, Юджи всё же плюнул на эту идею и двинулся вдоль ряда зашторенных арок. В каждой кабинке уже кто-то уединялся. Подростки извивались на бордельно-алых диванах, в одежде и без, липли друг к дружке подвое, потрое… одинаково странное зрелище за каждой занавеской. И ни одного признака Нобары. Юджи схватился за очередную тяжёлую портьеру, дёрнул, ожидая увидеть ту же картину. Увидел. Синие радужки колдовских глаз Мегуми выглядели чёрными не то из-за освещения, не то из-за разверзшихся бездн-зрачков. Он полулежал на диване, полуодетый, под другим парнем — Юджи знал его. Выпускник их школы, наследник фармацевтической империи, прожигатель жизни, скандально известный бывший возлюбленный Годжо Мегуми, Рёмен Сукуна. Бывший ли? — Извините, — пробормотал Юджи; его голос потонул в музыке. Мегуми — не двигался. Сукуна — не прекращал делать с ним то, что делал. Его глаза, кажущиеся вишнёво-красными во всполохах светомузыки, безразлично скользнули по лицу Юджи и сузились. Он улыбался. Юджи попятился, неуклюже задёрнул штору, проморгался. Упавшее на дно желудка сердце бултыхалось в щёлочи. — Не знаю, чего я ожидал, — пробормотал он. Обескураженно оглядевшись, он обнаружил по правую руку от себя гладкую, не вписывающуюся в техно-барочный интерьер. Выдохнув «была не была!», толкнул её. В глаза ударил голубоватый электрический свет, усиленный белизной фаянса и кафеля. В этой маленькой уборной не было кабинок, в углу сгрудились швабры и вёдра. На полу возле унитаза, свернувшись клубком, тряслась в насквозь пропотевшем платье Нобара. Девушка в чём-то тёмно-синем сидела возле неё, оперевшись спиной о белоснежную стену, и озадаченно чесала голову. — Нобара! — заорал Юджи, бросаясь к сестре. — Что случилось? Нобара!!! Он собрал в пригоршню блестящее от испарины и слёз лицо, вымазанное потёкшей тушью. — Мам, — пробормотала она, едва ворочая языком, — поехали домой? У меня живот болит… — Она пила что-то дома? — ровным голосом спросила девушка в синем (Юджи запоздало узнал в ней Маки). — Нет… Я не знаю! — он приложил ко лбу сестры ладонь и озадаченно нахмурился: вроде, жар. Или у него руки холодные? — Что с ней? Ты вызывала скорую? — Похоже на отравление. Но я никого не вызывала. Юджи опешивше уставился на Маки. Рехнулась?! Звони девять-один-один! — В местные коктейли намешана «Молли». Ты пил? Нет? Хорошо. Мне показалось, Нобара загрузилась чем-то крепким заранее, и здесь опрокинула бокала три, не меньше. Несладко ей придётся в ближайшие сутки… — Что ты несёшь?! — Юджи выпустил из рук лицо сестры, и её голова безвольно шмякнулась об пол. — Чёрт! Нобара протяжно застонала и икнула, оповещая, что ей плохо, но она жива. Юджи принялся судорожно шарить непослушными руками по карманам. — Вы больные, — в сердцах рявкнул он. — Ей пятнадцать лет! Какая «Молли», вашу мать?! Хоть бы на приглашениях писали! Маки пожала плечами: — Никто не знал. Сюрприз от организаторов. Вытащив телефон, Юджи мгновенно набрал номер, плечом прижал телефон к уху, освобождая руки, и осторожно поднял на них сестру. — А организаторы кто? — не глядя на Маки, спросил он. — Этого тоже никто не знает. Юджи взвыл. — И вы всей толпой ходите на тусовки к неизвестно кому? Это же бред! Это не нормально! Маки хмыкнула и проронила: — «Вы»? Хочешь сказать, ты сейчас не здесь? Юджи нахмурился. В трубке тянулись мучительные гудки, а в голове тянулась не менее мучительная мысль: он там, где ему не место. Наконец, на другом конце провода послышался щелчок, и Юджи, покрепче прижав к себе трясущуюся полубессознательную сестру, закричал в микрофон: — Пап! Забери нас по локатору, срочно! *** Поборов жаркий морок нежеланного удовольствия, Мегуми с силой оттолкнул Сукуну и рывком натянул брюки вместе с боксерами. — Ммм, — наигранно-недовольно заурчал тот, снова протягивая руки и придвигаясь ближе, — иди ко мне. Мегуми дёрнулся прочь, встал, завозился с застёжками. Ткань неприятно шоркала воспалённую чужими настойчивыми касаниями кожу. — Пошёл ты, — горько бросил он, не глядя на Сукуну. Тот скрестил руки на широкой, высоко вздымающейся в сбитых вдохах груди. — Мне казалось, тебе всё нравилось? — Тебе казалось, — Мегуми подобрал выпавший из рук телефон с мягкого ворсистого ковра и торопливо спрятал в карман брюк. — Ты пытался меня изнасиловать. Сукуна прыснул. — Насилуют тех, кто не хочет трахаться. А ты… — Я сказал «хватит». Хватит, Сукуна. На сегодня и навсегда. Резко развернувшись, Мегуми проскользнул между плотно задёрнутых штор. На него тут же обрушился оглушительный грохот: хотя ему чудилось, что вечер подошёл к концу, на деле веселье было в самом разгаре. Тихо чертыхаясь, он взъерошил намокшие волосы и провёл ладонью по шее. Под пальцами отвратительно склизла смешанная с его потом чужая слюна. Следуя знакомому маршруту, Мегуми в считанные секунды очутился в служебном туалете. Он ощупью добрался до умывальника, до свиста в трубах выкрутил кран, подставил ладони под ледяную струю. Брызги ударялись о горячую кожу и тут же испарялись. Мегуми набрал воды в пригоршню и щедро омыл лицо, шею, грудь. Кашемировые рукава непирятно намокли и холодным компрессом прилипли к предплечьям, но ему было наплевать. Глотнув напоследок отдающей железом труб водицы, точно не предназначенной для питья, Мегуми завинтил кран и с облегчением вздохнул: его, наконец, отпускало. Негромкое насмешливое — Кузен, — застало его врасплох. — Твою мать, — Мегуми вздрогнул. — Ты можешь хоть иногда вести себя как человек? — Что ты имеешь ввиду? — Например, не подкрадываться. — Я не подкрадываюсь, — Маки медленно поднялась на ноги и потянулась, разминая затёкшее тело, — просто у тебя совесть не чиста, вот ты и шарахаешься от каждой тени. Мегуми целомудренно застегнул кардиган на все пуговицы и пригладил растрепавшиеся волосы: — Моя совесть, во всяком случае, чище твоих рук. — На моих руках нет чужих слюней, — парировала Маки, но, потеснив кузена у умывальника, задумчиво сама себе возразила: — Хотя… не уверена. Мегуми не собирался задавать уточняющих вопросов. Смерив одетую в тёмно-синее платье-халат Маки взглядом, в котором, он надеялся, читалось осуждение, он собрался было покинуть уборную, а вслед за ней и клуб — но встал как вкопанный, услышав: — Девчонка Кенто… Нобара. Ты, кажется, сблизился с её братом? Стыд обжёг едва успевшие остыть щёки. Конечно, сблизился. Неприлично сблизился. Так сблизился, что Юджи отскочил прочь, словно одинаково заряженный магнит, и наверняка теперь не захочет даже смотреть в его сторону. Едва ли ребята вроде него запросто закрывают глаза на такие неловкие ситуации. А Нобара… Юджи ведь искал её? — Что с ней? — Нечаянно обдолбалась. Выпила тонну местных коктейлей с сюрпризом, ей стало плохо. Я сидела с ней… — Маки! — Мегуми подскочил к кузине, схватил за плечи и пристально заглянул в спрятанные за дымкой зеленоватых стёкол очков в изящной золотой оправе глаза. — Что значит «нечаянно обдолбалась?!» Ты же её пригласила! Почему не присмотрела? Ей же… сколько? Четырнадцать? — Пацан сказал, что пятнадцать, — Маки, не дрогнув, выдержала его взгляд, склонила голову набок с оскорбительной насмешкой. — Не играй в рыцаря, Годжо. Я не нанималась нянькой чужим пьющим детям, а тебе самому не помешал бы присмотр взрослого. Не хочу спрашивать, чем ты только что занимался — у тебя на лице написано. Ты что, забыл первое правило вечеринок? Мегуми не забыл. — Не знаешь, что в стакане, — кузина вскинула бровь, — не пей. Он отступил, неловко потёр переносицу, пальцем разглаживая возникшую хмурость. Маки была права. И у него не было права злиться на неё — или вымещать на ней злость, которую он испытывал к самому себе. — …Допустим, я общался с Юджи пару раз. Почему ты спросила? Теперь смущённой — всего на секунду, но — показалась Маки. — Узнай у него при случае, как она себя чувствует. — При случае, — согласился Мегуми; на душе скребли кошки. — Что тебе до её самочувствия? Праздный интерес? Она повела плечом и увильнула от продолжения разговора, проскользнув мимо него к выходу из туалета: — Элементарная вежливость. Мегуми рефлекторно зажмурился, когда за спиной хлопнула дверь, застигнутый глупым секундным испугом. Покачал головой: совесть у него и впрямь была не чиста. Он бегло глянул на себя в зеркало, угрюмо оценив пристойность своего внешнего вида, и вышел в светомузыку и грохот, осторожно прикрыв за собой дверь. Минуя по пути к выходу кабинку, где несколько минут назад он столь недальновидно уединился с Сукуной, Мегуми почувствовал слабый прилив тошноты. Рот наполнился слюной, густой, холодной, отдающей ментолом. Он через силу сглотнул и ускорил шаг; прочь отсюда, подальше, домой… и будь он проклят, если ещё хоть раз поведётся на манипуляции этой скуластой сволочи! *** Нобара приходила в себя тяжело, ненадолго, мутными урывками. Ей казалось, что всё вокруг стало дроблёным на некрасивую аляпистую мозаику, колким, резким. Всё тело било крупной дрожью, страшной тошнотной судорогой схватывало желудок и горло. Нобара кашляла, задыхалась, бултыхалась в обострившихся до боли ощущениях, пытаясь выбраться на какое-нибудь терпимое плато, найти положение, в котором легче дышалось бы. Нелепые смазанные проблески реальности напоминали обрывки газетных страниц. В них, вырванных из контекста, не было никакого смысла. Вот она танцует, взявшись за руки с Нанако и Мимико. Они стильно одеты, такие небрежно-шикарные, сверкающие, как голливудская картинка на недосягаемо-далёком экране. На танцполе так тесно, жарко, страшно хочется пить. Нобара перегибается через барную стойку — она предусмотрительно выпила дома целый стакан чудовищно жгучего коньяка, который отец держал, в основном, для пропитки десертов — и спрашивает, есть ли в меню что-то безалкогольное. «Алкоголя здесь нет», — отвечает странного вида бармен с пугающей татуировкой в виде не то шва, не то тернового венца вдоль лба. Он протягивает ей ламинированную карточку-меню: «Выбирай любой». И Нобара пьёт залпом. Голубой коктейль с кокосовым сиропом, розовый — с грейпфрутовым, жёлтый — с цитрусовым миксом и красный — с синтетической клубникой, по вкусу напоминающей гигиеническую помаду. Вот появляется Маки, похожая на Смерть, но в каком-то удивительно прекрасном смысле. Маки — красивая, вокруг неё рассеивается, мешаясь со вспышками светомузыки, ореол, но не света, а сконцентрированной тьмы, тоже словно бы испускающей свечение, но обратное тому, что способен воспринять глаз. Она что-то говорит, но Нобара не разбирает слов во всё нарастающем шуме. Они танцуют вместе? У Маки сильные руки, сильнее, чем у любой девчонки. Они подхватывают Нобару, как будто в танце, но Нобара больше не танцует; ей становится дурно, её захлёстывает лихорадочная паника. Сильные руки куда-то её несут. Её тошнит, ей холодно, ей жарко, ей страшно — и всё. Полный провал. Когда перед глазами снова возникает что-то, кроме черноты — это лицо брата. Юджи смотрит на неё, за ним, над его ярко-розовой макушкой, светится неоном, плывёт перед лихорадочным взором вывеска клуба, на которой не разобрать букв. Под задницей — что-то холодное и твёрдое. «Наверное, мы на улице», — думает Нобара и откидывается на плечо брата. На улице — это хорошо. Значит, скоро поедем домой. Кто-то зовёт Юджи по имени. — Как Нобара? — Маки рассказала мне, что с ней случилось. — Я не знал, что всё так обернётся. — Прости, что втянул вас. Нужно было тебя предупредить. Юджи молчит. — И ещё, насчёт того, что ты видел… Понимаю, как это выглядело. Но Сукуна… Ты злишься? Это в прошлом. Не знаю, зачем тебе это говорю, чёрт, я просто… вас подвезти? — Мегуми, — голос брата какой-то совсем не обычный, сгущённый, горький, — я не злюсь на тебя. И я не уверен, что хочу знать, что именно я сегодня видел. — Так… — неуверенный, печальный голос. — …Подвезти? — Папа нас заберёт. Я жду его. — Но моя машина… — Не надо, Мегуми. Нобара борется с подступающей дурнотой, часто и шумно сглатывает. Папа, приезжай скорее… как же домой хочется! А Юджи — минутку, Юджи говорит с Мегуми Годжо? Он отшивает Мегуми Годжо?! Будь Нобара в состоянии говорить, она высказала бы этому балбесу всё, что думает. Но сейчас ей страшно даже приоткрыть рот: всё-таки хочется покинуть вечер если не красиво, то хотя бы не с полным позором. Голоса стихают, Нобару снова подхватывают на руки, и она погружается в прохладу кондиционируемого автосалона, аромат свежей выпечки и кофейных зёрен, в приятную родную тишину. «Похоже, пятничная партия М. разыграна, и победителей в ней нет. Трое игроков покидают зал по отдельности, проклиная выпавшие карты… Каждый хочет стать "червонным" королём, но кто знает, что делать, когда в его руках оказывается больше одного сердца? Как ты распорядишься своей колодой, Мегуми? Все ждут твоего следующего хода. А я? Я просто наблюдаю… и записываю! Целую, ваша Сплетница»