Вспоминай обо мне иногда

Том Марволо Реддл. Как много в этом имени событий и как мало времени для того, кто был когда-то бессмертен. Солнечный луч проникает в открытое окно и раздражающе светит в лицо. Гермиона закрывает руками глаза и начинает вспоминать, осторожно, чтобы снова не заплакать. — Ах ты, бедолага, — колдомедик качает головой, поджав губы, — осторожнее надо быть. Если уж лезешь подругу спасать, то убедись сперва, что сам живой останешься. Реддл фыркает и отворачивается, они с Гермионой пересекаются взглядами, и на его щеке появляется очаровательная ямочка, коварно выдающая тщательно спрятанную улыбку. Он не любил проявлять эмоции на людях, но она отлично знала, каким на самом деле он мог быть нежным и как приятно звучал парселтанг из его уст. За четыре года пребывания в прошлом Гермиона успела узнать его лучше, чем кто-либо. За четыре года. Мерлин, эти четыре года прошли, как в тумане. Адаптация в чужом времени, учёба в Хогвартсе и тщательные попытки не выделяться и ни с кем не контактировать, чтобы не менять будущее. Но он её сразу-же почему-то заметил, едва только шляпа, коснувшись головы, выкрикнула «Слизерин!», и новенькая ведьма, прилетевшая из Америки по обмену, села за стол зелёных. В тот день глаза Тома, светлые, с маленьким круглым зрачком, внимательно изучали её во время ужина в Большом зале. А потом он зачем-то предложил свою помощь. — Меня зовут Том Реддл, я префект, и если тебе нужна помощь с адаптацией в школе, обращайся. Он разговаривал со слабо выраженным акцентом кокни и, в отличие от остальных слизеринцев, одет был просто и не носил никаких аксессуаров, призванных показать его статус, будь-то золотые запонки, перстни или держатель для галстука. Аксессуаров у него не было, как и новых учебников. Гермиона тогда, когда он в первый раз подошёл, кажется, начала заикаться от страха, ведь перед ней стоял будущий убийца и диктатор, она ляпнула что-то грубое и сбежала. А он, кажется, обиделся. Но виду не подал. Из всех слизеринцев он, на поверку, оказался лучшим. Гермиона пыталась сперва держаться от Тома подальше, но он оказался лучшим. Он оказался попроще чем другие, потому что не был аристократом, и вежливее, он был безупречно вежлив. Ни одного грубого слова она от него не услышала и ни разу он не прошёл мимо, когда у неё были проблемы. А когда она решила, что пора с этим всем закончить, он тоже был рядом и он её отговорил, сказал, что это не выход. — Ну я же префект, это моя обязанность, — говорил Реддл, а потом доставал из кармана папиросу и прикуривал. Он был единственным слизеринцем, который курил, единственным на своём курсе полукровкой и единственным человеком, который почему-то пытался с ней подружиться. А ещё, он стал единственным человеком, которого Гермиона по-настоящему полюбила. За этот его акцент, за тихое ласковое шипение, которое он издавал всякий раз, когда она гладила его по голове и перебирала тёмные вьющиеся волосы. За то, что он всегда за неё заступался, и никогда не упрекал в приступах страха, возникающих, когда она вспоминала, кем Реддл был на самом деле. За то, что они были похожи и любили одни и те же вещи, и за Шекспира, чьи сонеты он знал наизусть, хотя никогда никому в этом не признавался, ведь Шекспир был маглом. Когда-то Гермиона думала, что он покорил будущих Вальпургиевых Рыцарей высокомерием, аристократичностью и властностью, она ошиблась. Он покорил их тем, что был гораздо взрослее каждого, он был независимым и природная рафинированность в нём странно сочеталась с некоторой уличной грубостью. У него был взгляд взрослого, многое повидавшего, мужчины, а не подростка из хорошей семьи. И он действительно успел много повидать, а курить начал в шесть лет, бычки, которые собирал на улице. Из-за этой его взрослости, невероятно привлекательной внешности и недюжинной силы ума, а также скромности, он притягивал к себе самых разнообразных людей, как магнит — его слушали, открыв рты. Гермиона даже не заметила, как они с Томом стали неразлучны. Не заметила, как начали встречаться, как окончили школу и он, вдруг, предложил съехаться. Она очнулась только тогда, когда через два года встретила на улице Хепзибу и поняла, что старушка уже должна была быть мертва. Реддл должен был работать в «Горбин и Бэркес», а через много лет развязать войну и убить Лили и Джеймса Поттеров. Он так и не создал второй крестраж, и жалел о первом. — Мне не нужно бессмертие без тебя, — говорил Том, — а ты ведь никогда не согласишься пойти на убийство. — Никогда. — Если-бы я мог всё исправить… — Зачем ты создал его? Та ночь стала ночью откровений. И никогда «до», и никогда «после», Гермиона не чувствовала с кем-либо такой сильной близости. Физической и душевной. Они лежали в постели, Реддл крепко прижимал её к себе, и Гермиона могла чувствовать опьяняющий запах его кожи. — Когда ты отщепляешь кусок души ты отрицаешь часть эмоций, живущих внутри, — Реддл рассеянно гладил её плечо указательным пальцем. — Это помогает тебе облегчить душевную боль. И избавиться от страха умереть. — Значит, тебе было больно в ту ночь? — Очень. Он должен был создать еще шесть якорей, но сейчас у Тома была Гермиона и он больше не нуждался в отрицании своих эмоций. История начала меняться, и Грейнджер, вдруг, остро это осознала, с непонятным чувством страха и гордости за «своего» Тома, отринувшего тьму. Он не был дьяволом с рождения, Дамблдор сильно ошибся, когда повесил клеймо на человека, чья способность к парселтангу и родство со Слизерином, вызвала у Альбуса страх пропустить становление чудовища. Страх ничем не обоснованный, но подпитанный его собственной ошибкой по имени Геллерт Гриндельвальд. Гермиона не хотела ни на что повлиять. Будущее должно было свершиться, иначе, учитывая масштабы влияния Волдеморта на Британию, в будущем дорогие ей люди могли просто не появиться на свет. — Мне нужно тебе кое-что рассказать, Том. В ту ночь он не сильно удивился, засмеялся и сказал, что всегда подозревал, что она из другого времени, потому что она мыслит не так, как люди вокруг него. Потому, что она стала единственным человеком, который не был ему противен и с которым он смог не просто найти общий язык, но и почувствовать себя наконец-то нужным. Они были просто созданы друг для друга и ему сказочно повезло, что Вселенная решила исправить свою оплошность и зашвырнуть Гермиону в прошлое, чтобы она смогла увидеть «своего» человека. Пускай и не надолго. — Как жаль, что я не родился на шестьдесят лет позже, — сказал Реддл и достал из тумбочки пачку с папиросами. Гермиона запрещала ему курить в постели, но в ту ночь можно было всё. Мироздание вещь хрупкая, оно кажется отлаженным, как сложный механизм и совершенным в своей безукоризненной последовательности и точности. Но стоит только одной крохотной детальке покинуть этот механизм и материя начинает рушиться. Гермиона не хотела уходить, потому что впервые за всю свою жизнь она решила, что имеет право сделать что-то для себя, а не для других. Она хотела остаться, но Том сказал, что так нельзя. Он сказал, что тоже не хочет её отпускать, но они просто обязаны найти способ вернуть её обратно, потому что иначе кто-то может не просто не родиться — материя может разойтись по швам и это обратит мир в состояние первобытного Хаоса. Ведь это являлось беспрецедентным случаем — ещё никому не удавалось загреметь во временную дыру и упасть так далеко назад. Она стала первой. Вселенная где-то допустила серьёзную ошибку. Им потребовался ещё год, чтобы найти способ вернуть её обратно. Это был самый горький и самый прекрасный год в её жизни. — Тебе придётся сделать это, Гермиона. — Нет, я не могу, Том, прости, я не могу. — Нет ничего, чего бы ты не могла, — он коротко смеётся, — ты можешь всё. — Ты даже не можешь представить, кем ты станешь, Том, я не могу! Нет! — она почти кричит, а он, как всегда спокоен, он всегда оставался спокойным, даже когда её истерики выходили за рамки дозволенного. — Значит, я этого заслуживаю. — Никто этого не заслуживает! — Против судьбы не пойдёшь. — Ты никогда не был фаталистом, дементор тебя побери, Том, мы должны придумать что-то ещё! Он смотрел на неё с сумасшедшей тоской, в тот холодный январский день и её сердце разрывалось на тысячи окровавленных кусков. Если крестраж помогал отринуть хотя бы часть эмоций, она создала бы их тысячу в тот день, только бы не чувствовать. Только бы не знать, что она своими руками должна обречь его душу на гибель, превратить в монстра. Ведь ради неё он отринул тьму, он мог бы стать величайшим волшебником и приносить миру пользу, она крепко держала его за руку, висящего над бездной, и теперь, полюбив всем сердцем, и узнав, каким он мог бы быть на самом деле, она должна была разжать руку и сбросить его вниз. Разве Вселенная была справедлива к ним? — Справедливости не существует, — говорил Том. В тот день она разжала руку и отпустила его. В бездну. Стирать воспоминания она умела, как никто другой, не зря на родителях практиковалась. Как никто другой. Всё должно было пойти вспять. Том Реддл пойдёт работать в «Горбин и Бэркес». А потом будет странствовать по миру, одинокий и навеки потерянный. Он создаст ещё шесть крестражей и развяжет войну. В тот день, когда она навела на него волшебную палочку, приготовившись стереть память, она навсегда запомнила его глаза. У него были такие красивые глаза. Он всё равно ничего не вспомнит, ничего. И ему не будет больно. Нет. — Эй, Гермиона… вспоминай обо мне, иногда, хорошо? — сказал Том Марволо Реддл в тот день, и голос его предательски дрогнул, хотя он до последнего пытался оставаться бодрым и не показывать своих эмоций. Она никогда не забудет. Никогда. Вселенная бывает очень жестока. Но иногда она может быть милостивой. Она может дать попрощаться. Вселенная дала им попрощаться, да. Когда Гермиона вернулась в день битвы за Хогвартс, и Гарри Поттер на дуэли убил величайшего тёмного волшебника всех времён — Лорда Волдеморта, у Грейнджер подкосились ноги и она упала на колени, издав жуткий душераздирающий крик. Она хорошо помнила шок на лице Гарри, когда Гермиона Джин Грейнджер, вдруг, ни с того ни с сего подползла к поверженному чудовищу и вцепилась в него, прижав к себе, как-будто это был для неё кто-то очень близкий. Он ещё был жив. Он ещё целую минуту был жив, его красные, с узкими прорезями зрачков, глаза ещё были открыты, когда она, рыдая, гладила его по лицу и что-то бессвязно бормотала. Но он её узнал, в самом конце. Узнал и улыбнулся. А потом он закрыл глаза, и могло бы показаться, что он просто уснул, но самом деле он умер. То был день всеобщего ликования. Победа. Мироздание не обрушилось на головы людей, не пришёл в мир Хаос и всё было хорошо, у всех, кроме Гермионы, конечно. О, как злилась она на Волдеморта и как хотела, чтобы он, вдруг, снова воскрес. Она винила его в том, что Реддл в тот день уговорил её вернуться в своё время и стереть ему память. В том, что после этого он стал тем, кем стал и тьма поглотила его. В том, что он не вспомнил её раньше и не остановил войну. В том, что он не был таким уж ублюдком в своей юности, и она полюбила его сильнее всего на свете. Солнечный луч продолжал раздражающе светить на лицо, Гермиона встала с кровати и задвинула шторы. Она подошла к зеркалу и растерянно посмотрела на своё отражение. Я вижу: Время не таит свирепость, Столетий гордость превращает в прах И рушит исподволь любую крепость, И даже медь — у Времени в руках. Я вижу, океан прожорлив: катит На царство суши сонм взбешенных вод, То океан, то суша подать платят, И чередуются доход-расход. Я вижу пышных королевств крушенье И новых государств внезапный взлет, Живет все в мире лишь одно мгновенье, — Вот-вот и Время друга заберет. Как счастье хрупко — жизнь полна угроз: Неможно удержать невольных слез. Он любил этот сонет больше всех остальных. Время подарило ей счастье и Время же её этого счастья лишило. Гермиона протягивает руку к зеркалу и проводит пальцем по стеклу, оставляя след на гладкой поверхности. Однажды, когда она умрёт, Время снова воссоединит их. Гарри рассказывал, что окровавленный кусочек души Волдеморта так и остался на вокзале Кинг-Кросс. Гарри думал, что это из-за крестражей, из-за того, что колдун был проклят и не мог сесть на поезд, но Гермиона знала, что это из-за неё — Том Реддл её ждал. Там, на вокзале. И однажды она обязательно придёт. — Только подожди ещё немного, — сказала Гермиона в пустоту, стирая с лица дорожки слёз.