штиль и шторм

шум прибоя ласкал слух. Одесса — место с миллионом уникальных историй, безразмерным капиталом и несметным количеством преступников. воры, жулики, налетчики — жемчуг в ракушке города. один из таких авантюристов сейчас сидел напротив Осипа, закинув ногу на ногу и наблюдая за смущенным сыскным с ехидным прищуром. ресторан на берегу моря, столик у самой ограды и шикарный вид будто служили дополнением величия и безграничной власти криминального авторитета Одессы. Миша чувствовал своё превосходство рядом с Тором, не в плане личностном, а в вопросе смелости, внутренней свободы и какого-то умения сделать непредсказуемый шаг. Ося же отстраненно глядел в сторону моря, слегка нахмурившись, будто анализируя нечто очень важное. шум волн погружал в блаженное созерцание. — Миша? — оу? — то, что ты сказал, не имеет права на какую либо перспективу. Японец усмехнулся едва заметно уголком тонких губ. знал ведь, что Осип выдаст нечто подобное. милый, милый Осип! как он искренен в собственной решительности. — это отчего же? — а то ты сам не знаешь. слегка качнувший головой бандит требовательно наклонился в сторону собеседника, опираясь о стол, сокращая расстояние между собой и сыскным. от Тора пахло дорогим одеколоном, одет он был в прекрасный белый фрак, который, кстати, очень ему шёл, выгодно подчеркивая черты красивого лица. Миша аж залюбовался невольно. — даже не представляю. — проникновенно, полушепотом. только Японец умел так. до дрожи в коленках и бабочек в животе. Осип прочистил горло и наконец с вызовом посмотрел на него в ответ, при этом как-то неуверенно заёрзав на стуле. Мойша не смог сдержать улыбку, она тенью скользнула по его точёному лицу, прячась в блеске хитрых глаз. — перестань. — не перестану. Осип сдвинул брови домиком, поджимая губы. он явно растерялся и выглядел прямо-таки забавно, невзирая на собственные попытки демонстрировать уверенность и спокойствие. — будь серьёзнее. — я весьма серьёзен. — будь ты серьёзным — не предложил бы такого никогда. стыд, Миша. это просто стыд и позор. — ай, ну опять ты за своё, Ося! не беременей мне голову. брюнет раздраженно махнул рукой, облокачиваясь о спинку стула и тут же принимая расслабленное положение. в отличии от натянутого, подобно струне, Тора, Винницкий смотрелся максимально вальяжно и расслабленно, будто ситуация была полностью и всецело под его контролем. будто они сейчас обсуждали очередную выходку Алмазова, а не предложение переехать в другую страну вместе. Осип обреченно выдохнул, не в силах отвести взгляд от Миши. — как же Циля? ни один мускул не дрогнул на лице Михаила. ни один. — я не люблю её. — уверенно и властно слетает с его уст. так, что сомнений не возникало совершенно никаких в правдивости этих слов. — а зря.. — Тор нехотя отвёл растерянный взор от красивого лица Миши. ему хотелось, чтоб Миша любил женщину. так было бы гораздо проще и легче. — тебя ведь люблю. — проронил бандит, будто между делом, так же решительно и смело, что всякие попытки поспорить или возразить растворились мгновенно. но, несмотря на всю готовность Осипа, всё-таки это признание разразилось весьма и весьма неожиданно, прямо обезоруживающе. Тор громко шикнул, подаваясь к Винницкому всем телом, хватаясь о подлокотники стула и попутно цедя сквозь зубы: — потише можно?! — нет, нельзя! кажется, посетители за соседними столиками замерли, устремляя взоры на бранящихся. врагов? друзей? любовников? кто они друг другу? после всего этого — кто они? нависшую грозовой тучей паузу шустро разгоняет юркий официант, в мгновение ока оказываясь у столика громких гостей: — Ваш шоколадный фондан с вишней. он аккуратно ставит белоснежную тарелку с десертом напротив стушевавшегося Осипа, учтиво кивая головой, стараясь не замечать румянца на щеках мужчины. тот, как-то совсем неловко улыбнувшись из вежливости, снова отводит взгляд в сторону моря. — Ваш черничный сорбет. Винницкий заискивающе прищурился, деланно жеманясь: — мерси, любезный! — приятного аппетита, господа. юноша удаляется так же, как появился, тихо и незаметно. Мойша смотрит на креманку с холодным лакомством, переводя взгляд на румяного Осю, щеки которого, кажется, сейчас сольются с цветом кроваво-красной скатерти, что украшает столик. жулик набирает полные лёгкие воздуха, интересуясь ненавязчиво: — ну ше ты рожу кривишь, Ося? опять что не так? — Миш, вот зачем это? Тор указывает открытой ладонью на пышный кекс, украшенный цветами и глазурью, вновь возвращая взор к Мише. Японец, гад, улыбается ему во все тридцать два зуба. так обворожительно, обольстительно так. бессовестный. — чтобы кушать. Тор нервно хмыкает, вновь заерзав на стуле, как мальчишка. ему явно и совершенно точно приятно общество Винницкого, приятен его взгляд, его присутствие, юмор и внешний вид, но здравый рассудок не дает поддаться соблазну. — Миша, я тебе не дама, чтобы сладостями меня потчевать. на что ты надеешься вообще? — а ше, я не могу уже друга детства угостить ше ли? — ты только что обмолвился между делом, что.. — ну?? — сам знаешь. — запамятовал. обречённый выдох. Осип устало качает головой, переходя к столовым приборам. нож входит в нежную выпечку легко, кусочек насаживается на вилку плавно, без затруднений. запах вишни и шоколада наполняет лёгкие. губы мужчины принимают сладость, от наслаждения глаза едва заметно прикрываются. как вкусно. Японец улыбается, наблюдая за Осипом. красивый Осип. в глазах Мойши он с самого детства был удивительно привлекательным, влекущим и настоящим. Тор принимал его любым, это нельзя было не заметить и не принять, не оценить и не понять. не это ли зовется любовью безвозмездной, истинной? — дурак ты, Миша. — може й дурак. — не може, а точно. — влюбленные все дураки. опять двадцать пять. вилка с грохотом падает на тарелку. и вновь несколько пар любопытных глаз устремляется на их столик. — давай молча поедим. — та без вопросов. трапеза продолжилась в тишине. Осип пытался делать вид, что ничего сверхъестественного не произошло. кроме того, пожалуй, что Мойша, будь он неладен, признался ему в любви второй раз подряд считай. какой кошмар. срамота какая. какое счастье. это фатальная ошибка. самый гнусный грех. самое сладкое признание. самый тяжелый крест. Японец сидит и кушает свой сорбет как ни в чем небывало, а Тор на взводе весь. его любовь к человеку напротив не выразить словом, признанием или предложением. ничем не выразить. она во взгляде, в мыслях, в чувствах. в трепете сердца и вспотевших от волнения ладонях. он вспоминает их совместные ночи, жаркие поцелуи в шею, за ухом и на затылке, резкие движения и скрип кровати, надрывные ахи и громкие рыки, как Миша рвано и быстро вбивался в его податливое тело, теряя ритм и сбивая темп, хаотично и за гранью, как их запретная связь. им вместе громко, жарко и томно. Миша любит брать своё, а взяв, уже не отступится. он брал Осипа властно, с полным правом и бесконтрольной властью, а тот и не был против. он, как и все граждане свободной Одессы, считал Мишу своим королем. обожал его и боготворил. не явно, не напоказ, но истинно так. так, как знал только Миша. так, как сверкали глаза Тора, когда он стоял перед Японцем на коленях, ублажая того со всем рвением, страстью и похотью. Винницкий смотрел сверху вниз, зарывал ладонь в коротких волосах Осипа, требовательно направляя того, задавая темп. а Тору нравилось. он был доволен собственной ролью. он был доволен их союзом вне общественных норм и канонов. но, лишь дело доходило до пребывания среди людей, Ося начинал нервничать. ему всё казалось, что все вокруг прознают, осмеют и освистают, убьют. то ли дело Миша: спокойный, уверенный и самодостаточный, складывалось впечатление, что он совершенно не переживал ни о чем подобном, предаваясь чувству и следуя за ним. Осип не умел так. Осип тихо восхищался храбростью Миши. заметив, что сыскной управился со сладостью, Миша кинул на стол несколько крупных купюр. собственный десерт он так и не доел, тут же подимаясь с места и подходя к другу, протягивая тому руку. — пройдёмся? Осип смотрит снизу вверх с плохо скрываемым обожанием. Винницкий замечает это прекрасно, безошибочно и всякий раз. замечает и смягчает взор, едва сдерживась, чтобы не впиться в чужие губы страстным поцелуем. помедлив несколько секунд, Осип принимает руку Миши, ощущая тут же, как требовательно тянет Японец, заставляя друга едва ли не прильнуть к себе. вторая рука будто невзначай опускается на чужую талию и Осип вспыхивает от интимных прикосновений, тут же отстраняясь и отскакивая от Миши, как от огня. а он и есть огонь. яркий, испепеляющий. авторитет любуется произведенным эффектом, наблюдает, как мечется друг, поправляя фрак, бегая глазами по столикам и ероша без того идеальную прическу. — взять себя под руку для прогулки не предлагаю, ты и так весь на нервах, я погляжу. — когда ты наконец повзрослеешь? — та сегодня уже упоминали об этом. може ше нове скажешь? — замолчи свой рот. пойдём. официант услужливо кивнул на прощанье, подлетая к опустевшему столику.

***

день стоял необычайно жаркий. Потемкинская лестница, увенчанная памятником Дюку, расстилалась перед мужчинами манящей тропой, дальше только порт, маяк и море. бескрайнее, глубокое море. необъятное и таинственное, как их с Мишей отношения. Японец уверенно и весело предложил, выхватывая Осю из очередного приступа глубокой задумчивости: — предлагаю таки пойти скупаться! Тор невольно удивился, вскинув брови на лоб и оценив попутчика взглядом медово-шоколадных глаз: — отсюдова до пляжа ближайшего, больше-меньше приличного, минут тридцать пешком топать. — а отчего бы нам не пройтись? это ж вроде как тет-а-тет. — ничего не вроде как и никакое не тет-а-тет, не делай мне нервы! Миша, ты серьезно чтоли? тут уже Японец напыжился, подступая к Осипу ближе, расправляя плечи и глядя так пронзительно, что последний невольно сделал пару шагов назад, но остановился, пытаясь справиться с напором. у него не получалось противостоять Мише, никогда не получалось. — так ты же сам просил меня быть серьезным! — я.. я не то совсем ввиду имел, дурак! — ну, а ше? — ты просто.. я не.. ох, Миша-Миша! — ну да, я. харош мямлить, давай двигать ноги, а то простоим тут всю жизнь вместе с высокопочтенным Дюком та сами в памятники превратимся. они пошли вдоль набережной, практически соприкасаясь плечами. Миша вальяжно опирался на трость, а Осип изредка посматривал на него незаметно, стараясь уловить настроение. но прочесть Японца полностью не представлялось возможным. лишь Тор всегда чувствовал того глубже и шире. — я только одного понять не могу. — чего же? — почему.. Миш? — та я знаю?.. потому вот. всё и так ясно. они оба погрязли в этом безумии, из которого нет выхода, не существует обратного пути. и не то, чтобы кто-то из них уж больно стремился его отыскать. хотя, Осип же сыскной, всё не терял надежды дать заднюю. хоть знал в самом сердце, что это невозможно. Циля уже пыталась, а что в итоге? в итоге Миша ушел сам, оставив её с разбитым сердцем навсегда. такая участь Тору не была по душе. шли они степенно, Японец иногда отпускал несколько шутливых фраз касаемо каких-то выдающихся персонажей, что попадались им по пути, но Ося всё пропускал мимо ушей. как быть-то? как им дальше быть? ясно, что ни он без Мишки, ни Миша без него не протянет долго. они так хорошо дополняли недостающие стороны друг-друга: Осип — холодный рассудок, осторожность и вдумчивость, Михаил же — пылкость, смелость, решительность. и так всегда, на всех жизненных этапах. когда всё это переросло в интимную связь, сказать сложно. наверное, секс служил дополнением глубины и необъяснимости данных отношений, чистой формальностью, приятной и органичной, попыткой выразить невыразимое. ясное дело, вёл всегда Миша. это ощущалось правильно и естественно. всякий раз, когда Винницкий заполнял Тора собой, последний ощущал нечто большее, чем последствие оргазма. это была какая-то странная нота отчаяния и безграничного счастья. счастья — быть рядом с любимым человеком, с таким человеком, который рождается раз на сто лет, с таким человеком, который был рожден для тебя и только для тебя. не каждому так везет, не всякий встречает на земле именно свою судьбу. Михаил был судьбой Осипа и тому уже в конец надоело ей сопротивляться. будь что будет. с Мишей они навечно, если эта вечность существует, по крайней мере, до гроба точно. вскоре показалось райское местечко, вдали от города и любопытных глаз; море нежно целовало берег, едва ощутимо лаская пляж. — а вот уже и песочек глазки слепит! — Японец остановился, оглядывая великолепие природы, будто собственные владения. — та вижу, не слепой. — не удержался от остроты повеселевший Тор. — ой-ц, Ося! хто-то явно от начальства получил в жопу да без мыла. — Миша шутливо покосился в сторону друга, игриво толкнув того локтем. — да ты сам меня не хуже шмонаешь. — та ты ж и не против, вроде как. — наглая усмешка нарисовалась на лице Миши в ту же секунду и он, окрыленный пикантной темой, резко прильнул к сыскному, обхватывая руками его талию и прижимая чужое тело к себе нагло, собственнически. Осип вспыхнул, как благородная девица. всё-таки к подобным выходкам бандита привыкнуть не представлялось возможным и они знатно смущали, туманя рассудок сдержанного и скромного мужчины. — Миш.. ну, давай не будем.. не здесь.. — а то что? Японец мурчал довольно, беглыми поцелуями осыпая шею Тора, будто мартовский кот, ей богу. но тот не поддавался напору авторитета до последнего. — запру в тюрьме. — прозвучало немного более грозно, нежели планировалось. Мишка аж замер, после чего, стиснув зубы, неслабо укусил любовника, заставляя того вскрикнуть. Винницкий отстранился слегка, наблюдая не без удовольствия, как багровая отметина расцветает, красиво выделяясь на бледной коже шеи, улыбнулся заискивающе, с вызовом, бегая взглядом от лица Тора к проделанной работе. — ты смотри! та разве ше вместе с тобой, так я согласен! шмонать буду ещё усиленнее. — Миша.. Осип обреченно выдохнул, опуская руки на плечи мужчины. — господин Тор, мне что-то вдруг захотелось вставить свой пистолет в Вашу кобуру. — нет на тебя управы, Миша. и никогда не найдётся. — а тебе именно это и нравится. — не стану спорить.