Дом обретённый

      Глубокая темень текуче скрадывает очертания мебели и предметов: ночь за плотно закрытым окном вступает во правление и всевластие до утра, пока стрелка часов с мерным тиканьем ползет к двенадцати, нарушая тишину в снятой комнате. Они молчат.       Им не требуется постоянно говорить и заполнять речью пространство, безмолвие ощущается так же уютно, как заливистый смех или возгласы восторга, удивления и, порой, раздражения – пожалуй, для них молчание несет на себе отпечаток чего-то особого, понятного и разделенного на двоих. С молчания все началось.       Ло устало жмурит глаза, наконец позволяя себе расслабиться, не скрывать упадка сил на закате минувших суток и привалиться к боку сидящего на постели мужчины рядом. Свеча потухла еще несколько маленьких сотлевших вечностей назад, и по углам струятся чернильные тени, не растворяемые теплым светом от язычка пламени. Росинант не против – могут ли у него возражения иметься? – и одной рукой пирата приобнимает, прижимая ближе к телу.       – Может, пора ложиться спать, Ло? – Кора-сан уточняет вполголоса, стараясь не спугнуть интимность момента – мгновения слишком кратки и мимолетны, и грешно рушить царящую атмосферу, рискующую не повториться один в один больше никогда, – и бережно поглаживает приютившегося по плечу. Ответом звучит протестующее мычание, трактовать можно как «нет, Кора-сан, не время для сна и помолчи ты, ведь так хорошо». Росинант глушит снисходительный смешок, с нежностью смотря на темную макушку – извечный пятнистый головной убор остался на краю кровати, снятый за ненадобностью на мерно текущие минуты. Ло, такой строгий и хмурый всегда, забавно морщит нос и поджимает губы, вестимо ворча в мыслях на жесты заботы и ласки – он всегда на них показательно ворчит, стараясь за потоком картинной брани и ехидных замечаний скрыть очевидное: ни на что Ло заботу от Росинанта не променяет, стараясь принимать и отдавать впоследствии в своей манере. Кора-сан выучил в повзрослевшем Д. все.       – Как скажешь, не дуйся, – мужчина опирается свободной рукой позади себя и немного откидывается, смыкая веки в умиротворенной темноте, замолкает снова, позволяя размышлениям течь лениво, неспешно, не цепляясь за друг друга и не выстраиваясь в единую хронологическую цепочку. Думать не хочется, тревоги прошедших дней остались позади, а грядущие волнения точно способны подождать до наступления утра. Рядом с Ло нет желания беспокоиться о чем-либо и вспоминать ненасущное, не наделенное особой приоритетностью – на это еще будет время после. Потом.       Под боком возня. Росинант открывает глаза, опуская в сторону темной макушки вопросительный взгляд и наблюдая последовательно: как Ло отталкивается от него, садясь ровно, как поворачивается через плечо, ответно смотря в глаза – даже в темноте гостиничной комнаты виден требовательный лукавый блеск на радужке, – как забирается на край постели с ногами, подползая на четвереньках непозволительно близко, чуть снизу, в силу все еще весомой разницы в росте, выдыхая теплый вздох.       – Спать еще рано, Кора-сан, – пират своевольно забирается сверху, перекинув ногу через бедра Росинанта, настойчиво давит ладонью аккурат посередине грудной клетки, толкая и вынуждая на спину завалиться, и кто такой Кора-сан, чтобы не повиноваться не озвученному наказу и выразить протест. «Как скажешь» теряется за добродушным смехом на грани слышимости и тонет в поцелуе. Все так же царит молчание.       Они давно запомнили привычки друг друга: Росинант знает, что Ло нравится вести поначалу, и приглашающе размыкает губы, отвечая лаской на ласку в двукратном размере, – на губах отпечатывается чужой – самый родной – довольный выдох; Ло знает, что Кора-сан любит кусаться и собственнически прикусывает его губы каждый раз, когда они целуются, предвкушая дальнейший путь меток по своей коже. За оставленные кромки зубов и засосы на видных местах полагается специальное чтение нотаций: виновник заверяет, что больше не повторится, и он внимательнее и сдержаннее будет впредь, и вновь отмечает укусами смуглую шею и плечи. Сценарий воспроизводится по новой, слишком верный в своей неправильности, но не возмущаться Ло не может. Кора-сан потом, поутру зачастую, покорно выслушивает знакомые упреки и заверяет: «больше не повторится», с неловкой улыбкой запуская пальцы в волосы на своем затылке.       Они оба знают, что впереди еще бесчисленное количество повторений, уготованных им маленьким кусочком жизни, который дозволено провести не порознь. Наконец-то.       После всех тягот судьбы хочется просто любить и проводить вместе такие умиротворенные ночи, доверчиво прильнув друг к другу, доверчиво оставляя на телах следы рук и губ и вплавляя сердце в сердце, чтобы одно на двоих, чтобы билось в аккорд дыханию и азбукой Морзе чеканило бесперебойно: «люб-лю, люб-лю, люб-лю». Чтобы не осталось Хирурга Смерти, Капитана Пиратов Сердца, и опального Коммандера Морского Дозора, Корасона под прикрытием в смутный биографический эпизод, лишь единение душ, где вздохи на свои и не свои делению не подлежат, и голоса звучат в унисон на общей ноте, сливаясь в слова о верности и желании больше не разделяться никогда.       Шорох нарушает сумеречную безмятежность ненадолго: им удобнее на постели устроиться требуется, Росинант ненавязчиво подминает Ло под себя, удерживаясь на весу на полусогнутых руках. То самое право перенять инициативу, не сталкиваясь со стеной негласного возражения; улыбки украдкой в уголках губ смазываются отсутствием источников света. Слетают на пол черная рубашка и свитер в цветную полоску за ненадобностью в ближайшие минуты, когда желание прикоснуться друг к другу без текстильной преграды сильнее, чем что-либо, и в геометрической прогрессии возрастает. Кора-сан кончиком носа вдоль шеи Ло мажет, наслаждаясь родным теплом, пыхтит при этом, как еж, глубоко вдыхая оттень соленого и совсем немного спирта или антисептика, оба однообразно пахнут. Хочется лицом в изгиб надплечья уткнуться и замереть так на веки вечные или, может, слизать с кожи соль морских течений и далеких странствий средь бескрайних просторов воды, пустив в ход зубы. Совсем немного и исключительно от нежных чувств и непритворного обожания. Над ухом слышен дозволительный смешок Ло, вестимо способного читать чужие мысли. Или только Росинанта. «Можно, Кора-сан, можно, я же тебя как облупленного знаю».       Под смуглой кожей плавно перекатывается кадык, Ло сглатывает в благоговейном предвкушении, и Росинант теряет маячащие на задворках сознания остатки святости. Он с самого начала ни капли не святой.       На коже Ло расцветают следы удушающей нежности и всепоглощающего вожделения под срывающиеся с тонких губ придыхания – следы смотрятся лучше во сто крат, чем когда-то белесые кляксы отравления, россыпью покрывавшие бледные покровы. А еще прекрасно смотрится намертво вбитый в торс чернильный символ татуировки, особый в значимости своей узор. Сходящиеся в целостное линии пигмента завораживают, гипнотизируя и приковывая взор, – Росинант маршрут поцелуев намечает точно в соответствии с уверенным контуром по коже, с жаром губы впечатывает в тело, на несколько лишних секунд задерживаясь по центру и немного левее. Если замереть так и на ощущения положиться всецело – чувствуется ритм биения сердца.       Отрадно, что Ло жив.       Шрамы от пулевых смотрятся чужеродно, не желанно, но их не стереть, как ни пытайся, – Росинант следы недалекого прошлого с особым тщанием зацеловывает, и все равно кажется, что этого так чертовски мало, даже если адресат всех ласк иначе сочтет. Еще окольцовывающий плечо шрам очень плох и внимания требует. Хорошо звучат рваные сбитые вздохи.       В чем-то мысли Ло с виденьем Росинанта сходятся: старые шрамы с кожи не убрать, не выбелить, не отшлифовать. Несправедливость. Тело Кора-сана покрывают полосы с неаккуратными краями в количестве значительно большем, точно созвездия на карте небосвода. Обычно со звездным небом принято сравнивать родинки или веснушки, но не то чтобы Ло волновали подобные нюансы применения метафор. Среди биографических записей жизни Росинанта спрятана одна на спине, чуть ниже лопатки, и, с точки зрения Трафальгара, нет ее хуже. Хотя, может, тоже пулевые, по торсу рассредоточенные, на первый взгляд, хаотично, способны посоревноваться в плачевности.       Узловатые пальцы, отмеченные смертью, путаются в белокурой копне волос, иногда направляя путь губ по телу, прихватывают пряди у корней, сжимают не всегда бережно, но Росинант не против, могут ли быть возражения – Росинант от Ло что угодно принять готов, даже яд съесть с рук, если вдруг на то да вынудит что-то настолько не реальное и не поддающееся представлению, что сама перспектива звучит абсурдно. Ло вздыхает громче и теснее в себя вжимает Кора-сана, стоит ему подобраться к кромке узких и, в редкие моменты, вроде нынешнего, непростительно тесных джинсов.       – Ро-си-нант, – имя разбито на слоги хриплым шепотом, имя есть обещание и заверение, что видит в нем Ло его настоящего, хоть и в память врезались багряная улыбка до ушей, звезда под правым нижним веком, пляшущие по рубашке аляпистые сердца и прокуренная, без малейшего шанса на выветривание, смоляная шуба. Привычка обращение – знак близости и доверия многие годы назад – использовать в речи кажется под кожу вогнана иглами подобно краске, пусть что незримой и не уловимой для человеческого глаза. Но сейчас – сейчас с губ вернее срывается данное при рождении имя, мурашками стекающее по спине вдоль выступов позвонков названного. Росинант плывет, путаясь с пуговицей на ширинке и молнией.       Ло перед ним – распахнутая книга, фолиант знаний и пестрящих подробностями всего эмоционального спектра историй, возникни только у Кора-сана желание, и будет любая страница раскрыта согласно содержанию. Росинант для Ло – такой же архив с полной свободой доступа в любое время ночи и дня. Не всегда, правда, хочется те или иные истории затрагивать обоюдно, но секретов и тайн не осталось, и резонирующие души были вывернуты наизнанку за долгими разговорами.       Ло перед ним без доли стеснения разводит бедра, вверяя в сухие ласковые руки всего себя без остатка и утопая в солнечном свете, что источает Росинант. За ним всегда следует по пятам солнце, во полуночной мгле даже, озаряя самые мрачные дни, а может, Кора-сан сам по себе что-то солнца вроде, обратившегося человеком. Трафальгару без разницы – ему рядом с Солнцем тепло и благостно, и ненадолго умолкает эхо прошлого и далекие отклики неопределенной будущности. Определено: в будущем Ло алчет остаться подле Росинанта.       Видят безучастные к земному небеса, Росинант данное желание разделяет и ищет причины не сворачивать на перекрестках дорог в противоположные стороны.       – Давай не будем прощаться, Ло… – теплое дыхание обжигает внутреннюю сторону бедра, широкие ладони блуждают по телу с плавно возрастающим нажимом, но пока самообладания еще обоим достает. Чаще в изголовье раздаются хриплые вздохи, Кора-сану досадно, что только они – из груди Ло уже хочется выбить хотя бы тихий стон. Чудно, что ему голосом свои ощущения от близости выражать не нравится – со способностями Росинанта никто, кроме них вдвоем, из живущих не услышит ни вскрика, ни всхлипа, стоит только прищелкнуть пальцами. Росинант вот стонет вволю, если тому благоволит ситуация, – нечего же скрывать и таить. Не рядом с Ло.       Росинант губами ближе к паху ведет по коже, Ло в немом томлении замирает, едва слышно мыча мольбу не останавливаться, как будто кто-то из них еще способен прерваться. Ночь длинна, их в этом мире двое, и вряд ли кто-то способен им помешать. Влажный жар окутывает резко, без предупреждений, ощущаемое не приедается и всякий раз отзывается по-новому – остается губы кусать и сжимать в тонкую линию в попытке удержать просящиеся наружу звуки. Застарелая привычка о сдержанности, которую Кора-сан точно искоренить из числа мысленных установок старается с деятельным усердием. Тишина, помимо вдохов и выдохов вне стабильного ритма сокращений грудной клетки, нарушается причмокиваниями и шорохом постельного белья: Ло безмятежно на месте не лежится, Росинант плотнее обхватывает губами плоть, обманчиво успокаивающе гладя по подтянутому животу и кончиком носа утыкаясь аккурат в поросль волосков на лобке. Частота покачиваний светлой головой незаметно возрастает от первого движения к последующим: покоя лишен не только один пират, скребущий ногами по постели. Бедра в ладонях помещаются идеально, как будто Кора-сану руки для того и даны, чтобы объять, чтобы беречь. Чтобы восхвалять через прикосновения, в каждое тактильное вкладывая на словах невыразимую любовь, хотя конечно же Росинант готов повторять впервые сказанные на острове Ласточки слова каждую минуту, без предела и лимита озвученного вербально. Незаметно на полу оказалась и шапка в ворохе скинутой одежды.       – Ро-си… – мысли спутаны и словно подернуты дымкой: предостережение о том, что хорошо слишком, чтобы дольше продержаться, не складывается в слова, впрочем, Росинант и так понимает посыл за краткой формой имени, имея в виду с намерением не останавливаться и не думая сбавить темп. Ло с нежеланием признает капитуляцию и протяжно стонет, пропуская по всему телу импульс и поджимая пальцы ног от захлестнувшего волной краткого, но яркого удовольствия. Кора-сан сглатывает и припухшие, от слюны влажно поблескивающие, губы кривит в шальной довольной улыбке. Дорвался. Добился.       – Чтоб тебя, Росинант, если ты вдруг не знал, – Ло хрипло посмеивается, стараясь не вглядываться в это бесстыжее лицо между своих ног, и прикрывает глаза ладонью со звучным вздохом. Знает, что бесполезно предупреждать о приближающемся оргазме – белобрысое чудище только подстегивать и добиваться диаметрального эффекта. Потому, что Росинанту нравится. Потому, что Росинанту – в счастье делать приятно и получать тому подтверждения во всех возможных формах.       – Знаю, – поцелуй в острое колено мнится невинным жестом, если бы не ласки минуту назад, Кора-сан улыбается, сыто облизнувшись, и щекой к бедру льнет, блаженно жмуря глаза и мягко притираясь. Ло внутренней стороной бедра чувствует, как щека Росинанта горит и наверняка румянцем пылает, и все это время поддерживаемое им спокойствие – не более чем не самая убедительная маска.       – Роси, не томи, я знаю все, что ты знаешь, – смотреть в сторону Кора-сана он и не подумает, пока тот не предпримет более активные действия: желание не поугасло и не испарилось в одночасье, тянуще скапливаясь в паху и стягиваясь в тугой узел, вынуждая бедрами повести, подталкивая к продолжению. Вынуждая ногами голову Росинанта чуть сжать – растрепавшиеся волосы щекочут немного, – дабы к реальности из затянувшегося приступа трепета вернуть. В ответ – еще один смешок под нос и неожиданно ощутимый на разгоряченной коже укус; пусть будет: кроме Кора-сана след от зубов на ноге никому узреть не дано, Ло и с более заметными свидетельствами связи примирился.       – Смотри на меня, – вкрадчивому голосу тяжело не повиноваться, Трафальгар покладисто позволяет руку от глаз за запястье отнять и проваливается куда-то вновь, размыкая уста навстречу обманчиво неторопливому поцелую: остаются лишь желанные губы любимого человека, и до гробовой доски не насытиться. Кора-сана в миг настоящего так много, словно он везде, точнее – его руки, губы и язык, – Кора-сана постоянно мало, слишком глубока оставленная тринадцатью годами по разные части света рана, наспех залатанная в символистической манере. Хочется еще. Больше.       Все, что Росинант может дать, забрав взамен душу и тело Ло.       Длинные пальцы Росинанта, густо покрытые смазкой, – что-то незаконное, сладостно недопустимое, самая приятная пытка из всех мыслимых и немыслимых вариаций: тело Ло не сопротивляется проникновению, тело научено доверию и покорности – в руках любимого человека тело есть отзывчивый даже малейшему действию инструмент. Побрал бы только черт привычку Донкихота с чрезмерной осторожностью действовать, точно Ло – фигурка из сахара, одно неаккуратное прикосновение – и истает от тепла.       – Рросинант… – звучание охрипшего голоса стремится к утробному рыку изголодавшегося зверя, терпение Ло зиждется на смутном осознании упрямства Кора-сана и редкой беспринципности в исключительных аспектах: все равно ведь, вопреки не конкретизированным просьбам, по-своему сделает, боясь лишний раз причинить толику вреда. После всего заработанного потом и кровью опыта кажется, что Росинант вовсе не способен сделать неприятно, покуда даже боль будет в радость. Только если это Росинант и все с ним связанное.       – Потерпи, – шепот в самые губы как обещание за зря не испытывать границы выдержки пирата, пьянящие поцелуи как отвлекающий маневр перед тремя пальцами, вместо двух, Ло чувствует, как его распирает, и между ног влажно хлюпает лубрикант. Этого так мало. Не то.       – Всеми морскими королями и иными тварями клянусь, Роси, если твой член сейчас же не окажется во мне, то я сам тебя трахну, – сбивчиво проговоренная угроза, впрочем, не звучит как таковая: ни Ло, ни Росинант не цепляются за позиции в постели, и все решает случай в моменте. В текущий момент воздастся за треснувшее самообладание обоим: со своими брюками и исподним ласковый мучитель разбирается наспех, нервно дернув язычком молнии и приспустив белье.       Звуки ночной комнаты прорезает обрывистый стон: Росинант деликатен, Росинант опасается с первым покачиванием бедер входить на всю длину и во все глаза за реакцией Трафальгара из-под прилипшей ко лбу челки цепко следит, стараясь не теряться в обволакивающем и, вопреки растянутым прелюдиям и подготовке, тугом. Ло с усилием жмурится, ловя разомкнутыми губами обжигающе сухой воздух, и приподнимает раскрытые бедра навстречу, получше угол подсказывая, чтобы стало совсем правильно и превосходно. Первый стон продолжает второй – успокоенный видимым Росинант скользяще толкается до предела, обеими руками придерживая под поясницу в нужном положении. Ло тонет в солнечном свете безусловной любви.       Не за что-то, не ради чего-то – чувства оглушают вопреки всему, как бы ни пытался мир развести их по разные концы игрового поля: заговоренные на встречу и притягиваемые друг к другу мощным магнитом фигурки сходятся на перекрестке путей, зная заведомо, что так оно и останется. Что больше не суждено порознь проживать в неведенье бесцветные дни.       Под веками Ло взрываются всполохи красок, и стройно функционирующий разум подернут густой поволокой: мысли заняты Кора-саном – тело занято одним Кора-саном. Собственный голос звучит со стороны будто, но и пусть – Росинант в сердце записывает каждый изданный Трафальгаром звук, любуясь испариной на смуглой коже, напряжённо сокращающимися мышцами внизу живота с каждым толчком и стекающими по стволу капельками предэякулята. Еще несколько движений, еще пару раз широкой горячей ладонью по плоти провести до желанной разрядки.       Еще с десяток раз нечленораздельно шепотом сказанное «я тебя люблю, я тебя так люблю…» за несколько чаемых минут.       – Нам не помешает душ, Кора-сан, – Ло слова тянет в ленной истоме, силясь поближе к Росинанту прильнуть и смакуя липкое и горячее в своем нутре. К обыкновенным нотациям будет вписан новый пункт.       – Ага, – виновник согласие выражает непринужденно и легко, дух переводя, и оставляет влажный поцелуй на румяной скуле Трафальгара.       – Но потом.       – Потом.       Ночь тиха и длинна, и они в новом мире вдвоем ноги переплетают, в объятиях друг друга обретя дом.