Клещи не понимают романтику луны.

— Федя, вставай, Федя! Солнечная, яркая даже во мраке юной ночи, макушка возвышается над кроватью сонного ребёнка, который только-только задремал и собрался отлично провести время во сне, подальше от остальных громких детей. Но ради этого одного громкого ребёнка он согласен даже открыть глаза и сонно пробурчать: — Что случилось?.. Ты темноты испугался?.. — Федя-яя, ну какой темноты? Лето же! Федя садится на кровати и заспанно трёт глаза, непонимающе оглядывая Колю с ног до головы и не видя ничего, кроме чистого предвкушения какого-то веселья. Ах, то была не обеспокоенность в его голосе, а нетерпение и рвение к приключениям. Да… Кажется, он совсем сонный, настолько, что даже две этих крайности различить в голосе Коли не смог. — Пошли, я такое место нашёл, пошли-пошли! И мальчишка тянет своего друга за руку, приподнимая того с постели и настойчиво ведя за собой. Юный Достоевский не сопротивляется — он знает, что если Колю что-то так сильно зацепило, то это явно что-то стоящее. А значит и ему понравится. Единственный нюанс только в том, что сам Федя сейчас безумно сонный… Хоть бы предупредил, что ли… И как он сам- Ах, вот почему Коля несколько дней подряд исправно засыпал на тихом часе среди дня вместо поиска приключений на свою бедовую светлую голову. Того переполняло желание выбраться куда-то тайком, без всех остальных ребят и сопровождающих их везде вожатых, которые, безусловно, по шапке бы им обоим надавали, если бы увидели их сейчас. Но Коля, судя по всему, подготовился хорошо. Не зря ведь он время от времени оставлял Федю одного и убегал куда-то без всяких объяснений, одной только шкодливой улыбкой на губах объясняя, что пока что вопросов задавать не нужно. Все хулиганы умные, ведь чтобы успешно и масштабно натворить дел (читать как: напакостничать), да так, чтобы остаться незамеченным, нужно быть умным. Уметь придумывать уловки, и вообще… Да, Коля точно впечатлит эти Федю, вот обязательно. И темноволосый действительно не может не улыбнуться, просыпаясь, пока его ведут за руку какими-то задними путями и дворами, о которых другие дети даже не задумывались. Их ровесники, конечно, тоже весёлые и забавные ребята, с некоторыми даже интересно играть, но Коля… но Федя… Они друг для друга — совершенно иное дело. Особенное дело, такое, выделяющееся, необычное, по-странному недетское и как будто даже более изощрённое, чем остальные. Поэтому приехав на целый летний месяц сюда вместе, как лучшим друзьям и полагается, они уже точно знали — без компании ни один из них не останется. Даже если не выйдет сойтись с другими, то они всегда будут друг с другом. Звучит как в сказке, а на деле — даже слаще. Хотя им и не пришлось проживать в гордом одиночестве и компании только лишь друг друга, потому что ребята в лагере оказались просто чудесными, это не отменяло их факта постоянного нахождения друг с другом. Не только Коля вился вокруг, как волчок, но и Федя безоговорочно следовал за ним, куда бы тот не повёл. Вот и сейчас. Мальчишка шагает уверено, — явно излазил эти проходы вдоль и поперёк, пока остальные рисовались в раскрасках, — и в итоге они оказываются на улице. Вполне, кстати, ожидаемо. Вряд ли бы четвре стены любой комнаты — ну, игровая не считается! — сдержали бы всю энергию светловолосого. Прохлада ночного ветра заставляет Федю поёжиться с непривычки и окончательно проснуться, и в этот момент Коля отпускает его длинный рукав пижамы, за который тащил все это время, и осторожно берёт его за руку. Ладошки Коли большие и теплые, и наваждение быстро проходит. Трава шуршит совсем тихо, но, кажется, что днём она не шуршит совсем. Слышать, как она сминается и шелестит под маленькими ногами, бредущими куда-то к краю заборки детского лагеря «Солнышко», чувствовать, как эта самая трава щекочет лодыжки, знать, что если вас поймают, то обязательно отчитают, но при этом быть увереными, что никто ничего не заметит, ведь это не чье-нибудь, а их рук дело, — вот как по-настоящему ощущается их дружба. Забор кажется высоким, холодным и почти неприступным. И он действительно высок — как два их роста, и перелезать через него — явно себе дороже. И конечно же Коля об этом знает, поэтому и ведёт их обоих вдоль забора к спрятанному за кустами небольшому разлому, в который могут пролезть они оба. Если Коля может, то Федя уж точно. И только голова Феди мелькает за оградой, едва он перебирается за территорию лагеря, туда, где им быть нельзя, слышится лай собак, и дети вздрагивают. Собак здешних Федя знает — он отдаёт им свой обеденный хлеб. А когда об этом узнал и Коля, то присоединился. Так, скармливая весь свой белый хлеб, который Федя почему-то особенно не любил, предпочитая ему ржаной, они приобрели себе союзников. Взрослые зовут это взяткой, или вкладом в будущее, смотря с каким взрослым имеешь дело, но сейчас, — конкретно сейчас! — дел со взрослыми иметь не хочется никаких. И поэтому Коля быстро подзывает собак по имени, разоблачая перед ними свой голос и позволяя им себя узнать. — Найда-Найда! Шарик, Ша-арик, это же я! — он говорит в полголоса, стараясь, чтобы его услышали только собаки и не более того. — Домой, домой! И лишь когда те перестают подозрительно рычать и разворачиваются к своей сторожевой конуре, Коля выдыхает и оборачивается к Федору. А тот, конечно, стоит там, где и был — за решеткой заборки, терпеливо дожидаясь друга и не убегая никуда вперёд. Хотя бы потому, что он и не знает, куда бежать и зачем бежать, если собаки доверяют светловолосому. Спустя всего минуту ходьбы вокруг да поперёк, они выходят на какую-то лужайку, чистую и просторную. Возможно, это поле. А может и просто лужайка. В темноте фиг его поймёшь и чёрт там разберешь… С луга вид на небо прекрасен. Никакие деревья, ёлки-тополя-сосны-берёзы не загораживают вид, никакая крыша не преграждает взгляд и не мешает оценить то, насколько необъятно и огромно небо над их головами. Большое, тёмное, красивое и чистое, без единого облачка на нём, как будто специально для них. Луна кажется большой, не стеснённой рамой окна, и кажется, будто она близко-близко. Федя даже протягивает руку навстречу ей, будто пытаясь коснуться и забрать её себе, спрятать в карман и увезти с собой, чтобы хранить в спичечном коробке, как Коля хранит жука-скарабея. Того самого, которому египтяне поклонялись. И тихо так. Слышно как стрекочут какие-то насекомые, как шелестит от лёгкого ветра трава, как шумят вдалеке деревья. Коля, не стесняясь, садится прямо на траву. Недолго погодя, Федя садится рядом с ним, не боясь запачкать пижаму. Всё равно у него она не последняя. А вот вот такой вид на луну с поляны, на которую его привёл Коля — один единственный. Они сидят. Становится даже прохладно, может, они сидят здесь минуту, может две, может полчаса, но не могут налюбоваться. И любуются в тишине. И в конце-концов любое счастье имеет свой предел. Пределом их ночного счастья стал крик из-за спины. — Я сколько за вами бегать буду?! — голос вожатой заставляет их вздрогнуть от неожиданности, подпрыгнуть и встать с земли, бегло отряхнуться и выпрямиться по стойке смирно. Они бы побежали, да бежать бессмысленно — холодно, да и они всё равно думали уже возвращаться, да и… Держась за руки далеко не убежишь. В медпункте их встретят криками, а потом так вообще визгами, как только заметят ползающих по их пижаме клещей. Коля будет хохотать, как от щекотки, пока его будут осматривать на паразитов, а Федя только улыбнётся, видя его смех. Клещи не понимают красоты луны. Иначе бы не воспользовались и не стали их кусать. Клещи глупые, а значит бесполезные. Зато они с Федей — обладатели самого лучшего воспоминания из летнего лагеря, которое они привезут своим родителям.