***
И если тогда были проблемы, то до жути граничные с вечным смехом честной пышной рожи, иначе проблем существовать не могло, когда их есть кому вылить. Нам не свойственно было играть по взрослому, так я сравнивал вечно наши повадки с детской прихотью и подростковой похотью. Когда темнота друг молодежи, клянусь, ты можешь поджать у стены переулка в двадцать седьмое день рождение, я кану в ночи и пустоши ночного города, тогда тебе начинают казаться звёзды. Сейчас же хотел чувствовать его на долю ближе, чувствовать с собой одним целым телом, ощутить те же рецепторы, возможно нырять в одеколон, раствориться в чужой комнате как восвояси без оглядки. Тогда стало яснее — собственные желания казались антагонизмом в геометрической прогрессии и неосознанными капризами среди глуши здравомыслия, что так импульсивно сокращалась. Мои грёзы молили о чувствах до синих разводов, до жжения рёбер, до слезных потеков, чтоб было не отмыться от любви, хоть та гнетет меня к земле. Ни разу не говорил это тебе, но честно лишь пытался, поэтому мою речь часто искажали ироничные клише намеков, странные фразочки, как хорошо, что ты смеялся. Я полюбил любить людей, оголял ряд белесых зубов так часто, что буквально происходило по наитию, и только разлука несла в себе столь слащавой муки. Сладка тому эквивалентна, ибо с тобой прощаться кисло-сладко, это когда ты вникаешь, как ждёте час пик друг друга. Мне правда стоило говорить тебе это напрямую, а не за гранями высоких проволочных стен разума. Я совру, сказав, мол сейчас так же, хотя с пробелами. Сейчас часто устраиваю пьянки в компаниях Коли, может Юга и ещё много кого, чье имя не начинается на твою букву, это про месяц без звонков, о покаявшемся. Конечно неприятно витать в том, чего не постигаешь, жить в своей оболочке и не понимать её, уснуть, но жить остаток во снах — другим, неоднозначным. Моя привязанность чистый яд, отравил всецело мое тело, без капли помилования, и это хуже некуда чувствовать себя отравленным. Я болен, но панацея это ты, антидот — наши незамысловатые разговоры в дискорде, что только сейчас кажутся поводом скрестись на волю. Скучаю, бухаю Егермейстер, тухло с губ слизывая твой вкус, как-то странно делать это одному, особенно при факте твоей привязанности к ликеру. Не знаю, нравится ли тебе все так же напиваться вечером пятницы под песни из плейлиста вк, нравится ли зависать в барах с нависающими телками баснословных форм. Но в нашу последнюю встречу ты точно был трезв, был незнаком мне и чужд, иначе выражаясь на твоём фоне мне не надо стараться, чтобы выглядеть как последний алкаш. Оболочка всего окружающего меня стала по истине жеманной и искусственной, стала за деньги, за нарастаящую популярность. Нет, я люблю тебя даже если ты станешь отбитой селебой, буду любить вопреки всему вышесказанному, просто.. ты не любишь. Тогда зачем эти сопли? Сопли всегда ведь истерики, крики, слезы и раскрасневшиеся глаза усталые, сопли это многоградусное спиртное без разбавления газировки. Нажрался потому, что понял — не будет как раньше, теперь без пальчиков по волосам поглаживающих, без диких шуток за столом точно семейном. От твоего отсутствия я теряю краски, рисую в чб и размокшая бумага от воды разбухает, становясь не пригодной. Я скрупулезно сижу на каждом твоём потоке, ибо кажется будет неисправимым грехом оставить без внимания твой слог, твои глаза и патлатые локоны. Озабоченно стало копаться в причудливых фразах, лишь бы найти свое отражение в них, хотя тут без шансов. Пока сам тотально забросил деятельность в интернете, забил на обязательности, просто потерял мотивацию быть не одним. Меня растерзывают хаотичные фотки в галерее, душа погрязла в дурь от понимания, что я скучаю. Я очень скучаю, живу прошлым не меняясь, как вкопанный застопорился на одном месте, ведь желаю проживать те моменты, которые хочется вернуть. Шестнадцать лет жил тобой, теперь быть независимым — как реабилитированному снова пытаться закинуться, ведь чересчур хочется и колется быть в счастливом трансе. Сейчас же вечные муки выйти из состояния внедренного, покончить с постоянным желанием жить прошлым, увядающими отрывками, воспоминаниями. С головой погряз в эту густую массу и нет проку прилагать усилия, карабкаться, искажаться, лишь бы вынырнуть из чувств, даже если те прямое противоречие реальности. Это же надо было так незамысловато влюбиться, чтобы потом остаток дней отмываться от этой грязи въевшейся в кожу.***
Каждое утро по правде как день сурка, это когда мысли о безнадёжности словно туман — обрёл покой не только на переулках моего спящего городка, теперь сквозь щели тот протискивается вокруг меня, от такого голову кружит точно в вальсе. Эта оболочка гнетет к земле, ноги от нее чистая вата, а груз на плечах непосилен мне, такому костлявому и тощему. Помню, прятал тонкие руки за просторными рукавами лонгсливов, как всячески прячут изъяны от чужих глаз. Ещё помню как мы с ним гуляли до глубокой ночи, я часто ссыковал, но встречать с тобой пёструю зарю, что пятнала лицо новорожденными лучами было по правде говоря безмятежно. Врать не буду, думал об этом постоянно — когда проходил по обочине парка в нашем Колпино, когда ложился спать, когда раз за разом натыкался на него, чаще не по собственной воле. Я ненавижу его по ту сторону экрана, аморальным и жеманным, ведь наяву заучил тебя отродясь другим, моим самым родным другом Владом. Без надежды окунуться хоть раз ещё старым Антоном со старым Калюкой в ту угасшую химию между нами. Это о принятии глубокой дофаминовой ямы, о сырости. Ныне я сблизился с людьми, которых остальную сознательную жизнь знал только по наслышке, как и не знаю, какие ощущения получаю от новых знакомств. Вроде моя кровь снова кипит от хмельного, парируется нескончаемый ливень тревоги, а вроде от вечно мельтешащих знакомых оппонентов не получаешь ни какой отрадности. С ним все ощущалось иначе. Я никогда так не спивался как приходится сейчас, то ли по собственной воле, то ли из-за чужого давления. При этом все становилось нереальным, давая себе только погрузиться в ороговевшую часть потока мыслей, зацикливающуюся исключительно на одной личности, такие кульминации пронзаются на одном дыхании. Мои шрамы о тебе, как жанр драма о бестолковой видимо любви. Говорю потому, что раньше было не дано, язык мой, по факту без костей, но был упрям, да жалок блядь. Во рту пахло паникой невзначай, замкнутостью, порой самовнушением с привкусом на вкусовых рецепторах недолюбливания. Сейчас я верю, что ты скорее ставишь меня пустым местом, верю, что несу бред, зато нетрезвость выступает в роли оправдания. Очухиваюсь вроде ближе к двум или трем, туплю в стену и ловлю себя на мысли, что при отсутствии Влада смысла вставать отродясь не было. От пролива чувств стою ещё минут пять бездыханно, прежде чем опомниться возвращаясь в реальность, щёлкая сигарету за раму форточки, пока ее черный опаленный краешек сыпется. И за долгое время это стало ещё одной частью рутины, притесняя к той же самой обязанности чистить зубы по утрам, типа обычая. Самым сырым и темным вечером я знаю, что не положено по этикету встречать гостей с беспорядком, особенно, когда этот беспорядок не только в твоей съемной квартире. Ещё я уверен, что это тебе кто-то навеял обо мне тираду, жаль не клевещет бессовестный. Но ты незваный гость моих встреч анонимных алкоголиков, где только я и моя легкомысленность. Влад умопомрачителен, он сирень и мой пунец на щеках, как несбывшаяся мечта, пролетающая комета, на которую я клал грёзы. Видеть его в новой футболке — ревниво, а не удушить себя прям на месте — странно, при виде тебя предрассудок работает в двойное. От напротив стоящего тела я лопаюсь, как воздушный шар, от перенапряжения нервной системы у меня начинают бегать глаза, это ломка как приход вошла в меня. Ты морочишь мне голову своим взглядом, сейчас он особенный, на глаза такие же кофейно-травянные, под клеткой ребер лелею их. Я вздрагиваю ещё десяток раз в тот момент, когда чувствую в первые теплые ладони на своей спине, и это мне точно опора. Наша молния меж тел острее стрел, пока с твоей она бесцеремонно тянула свет доверия и теплоты, перпендикулярно шла моя — изогнутая мрачностью боязни. Калюка изрядно готов пристрелить меня, его руки слегка больно сжимают, наверняка он чувствует непривычную худобу и мне по горло стыдно. В это мгновение пол под ногами сотрясается и единственная превенция сильнее прижиматься, хоть кисти резонируют от сей кульминации. Напоследок я думаю, насколько долго хватит тебе претворяться кротким и нежным, ведь оба понимаем, что языки сквозь зубы скребутся наружу. Кроме как слёзных речей выдавить из себя все равно не могу ничего, сейчас я люблю тебя озабоченно, надеясь, тебе не до тошноты это. Нахожу покой и мир в своей душе, какой сейчас царит в его груди, делясь с тобой своим внутренним, я делюсь частичкою себя, что ты столь сладко принимаешь сквозь долгое молчание. Единственное остаётся — проситься не уходить навсегда.