ромашки в грязи

За чернотой он прятал глаза. Опускал ресницы, делал вид, что концентрировался на игре, сдирал пальцы в кровавую пыль, когда забывался — напивался перед выступлением. Пил он часто. Минхо говорил, что он дурак. С ним сложно было спорить. И хотелось услышать, что он дурак, от другого. Услышать от того, кому он посвятил больше половины испещрëнного записями дневника. Он прятал его в полках, густо набитых дисками, зашивал книгами. Строчки песен, посвящëнные чужим красивым рукам, невыносимым глазам и холодному сердцу. Строчки, которые он никогда бы не спел. Не решился бы. И потому дурак. Дурачьё каких поискать. Джисон выбивал из себя болото страданий, топил любовь, как в самом грязном клише, в пиве и чем-то более крепком. Всё, что угодно, лишь бы не вылить. Не пролить бы ни капли. Переждать бурю чувств, эмоциональную непогоду, копившуюся часами. Джисон давно убежал из дома. Туда, где, думал, станет свободнее. Туда, куда его тянуло молодое раздосадованное сердце. Он угодил в ловушку практически сразу. С одного только слова — он думал, что такое бывает только в фильмах. Новенький — чужим спокойным голосом. Джисон был тем ещё слабаком. Ким Сынмин стал для него эталоном. Высокий, длинный, с узкими плечами и пронзительным голосом. Пение Сынмина заставляло толпу стихнуть, заставляло поднимать скандальную вьюгу страшной силы, заставляло душу Джисона кривиться в забвенных блаженных муках. Пением Сынмина можно было убить. И воскресить. — Не горячо? — Нет, всë в порядке, — Джисон поморщился, ударившись затылком об эмаль. Руки горели. Последний концерт вышиб из него остатки души. Он решил, что напиться будет хорошей идеей, пока не почувствовал, как пол под ним раскалился, раскачался. В груди проснулось пламя, раздирая его изнутри. Его чуть не вырвало прямо на сцене, спасибо Чонину, что оказался рядом. Ян заботливо отсыпал пару таблеток, принёс воды — Джисон вмиг стал как новенький. Нескоро ещё буйный организм даст ему осознать все ошибки, потому он въедался во вкусы своей молодости с остервенением хищника. Минхо ворковал над затëкшим мейком, подкрашивал ресницы и избавлялся от жуткой зеленоватой белизны на щеках, что-то причитал нараспев с Чонином, но Джисон их не слушал. Искал в кромешной тьме чужие глаза и натыкался на пустоту. Сынмина рядом не было. Сынмина не волновало. Джисон бы никогда не попросил его. Джисон никогда и не просил. — Тушь потекла, — Ким устало сел на стул. — Ну и мороки с тобой, новенький... Он был старше на каких-то пару лет. Жил в квартире, подаренной ему родителями. Он даже зарабатывал, как белый человек, — в свободное время утешал призраков полумëртвого музея искусств и музыки, пока недели пустовали без концертов. Для Джисона осталось загадкой, что привело его в рок-н-ролл, когда как с остальными участниками их бэнда всё было более или менее понятно. Минхо — выжимка музыкальной школы. Сорвался к духам панков из клетки рутинной дисциплины. Разочарование родителей и учителей, гордость самого себя. Сильная и невозмутимая личность, он смог бы занять сердце податливого Джисона с таким же успехом, с каким в него провалился Сынмин, если бы не Ян Чонин. Хрупкий Чонин тоже был отщепенцем. Наверняка сын богатых родителей-композиторов, чьи изысканные афиши вызывали в организме Джисона физическое отторжение. Чонин — влюблëнный отщепенец. Ни дня не мог прожить без рока и Минхо. Их слащавая история казалась Джисону сказкой, и он завидовал им до судороги в пальцах. Они познакомились в музыкалке, сорвались вместе, нашли друг друга, чтобы сбежать, сжечь мосты и построить на этом тлеющем острове светлого будущего своë собственное. Ещё никогда Джисону не приходилось видеть столько чувств и строгости в игре синтезаторов; классическая школа оставила на них шрамы в виде белых морщин, но они обратили её надменные правила против себя. Настоящие панки. Они подходили друг другу так хорошо, что аж тошно становилось. Джисон же — беглец. Во многих смыслах. Он бежал не к чему-то, а от. От чтившей правила "хороших мальчиков" набожной матери, от тусклой учëбы и, кажется, от самого себя, своих демонов. Хоть он в них и не верил — ему хотелось так думать. За последние месяцы он достаточно похерил своё здоровье, чтобы волноваться, демоны подъедали его по ночам, пока он думал о Сынмине, а Минхо по опыту настаивал, что он всего-навсего влюбился. Всего-навсего — ужасно неподходящее выражение. И отвратительное определение. Джисон не влюбился и не всего-навсего. Он разбился в крошки об асфальт — погиб и абсолютно. Выбравшись из сетей, попал в капкан. По шею погряз в пучине. Он не мог оторвать глаз от Сынмина, даже когда тот поворачивался к нему лицом. Джисону не нравился концепт первой влюблëнности по нескольким инфантильным причинам: он казался примитивным, больше подходил для детей и не имел ничего общего с его грязным стилем жизни. И в то же время Джисон чувствовал благоговейный трепет, страх и ужас, когда смотрел на Сынмина, когда наблюдал за его игрой во время соло, репетиций или даже когда они просто разговаривали. Джисон любил его — ни за что и за всё одновременно. Как в самых приторных романах для подростков. Какова ирония! — Рыдаешь? — Сынмин сощурился. И как бы ни было велико внешнее равнодушие, Сынмин о нëм всё-таки заботился. Может быть, редко, но он всегда спасал. Джисон не мог его не любить просто по определению, боялся показать это Сынмину, но в это же время боялся, что тот никогда не узнает. Джисон даже улыбнулся. Смог разбито оскалить зубы. Как будто бы умирал — хотя совсем не как будто бы. — Это всё вода, — прошелестел Джисон, кривясь от горечи под языком. Он уже успел где-то разбить губу, вероятно, свалился со сцены. Колени горели. Вот только лицо — совсем нет. Сынмин не впервые видел Джисона обнажëнным, а Джисона после спиртного редко что-то смущало. Наверное, так было даже лучше — пускай видит его голое тело, нежели голую душу. И стоило отдать должное, Сынмин не пялился. Это изредка волновало Джисона: либо Кима не привлекали мужские тела, либо он видел их слишком часто. Оба варианта казались разрушительными. Может, поэтому Джисон старался оголиться настолько, насколько позволяла ситуация. И напивался для смелости (безумия). Острые белые плечи плавниками акулы виднелись над водой. Пар уже давно не поднимался. Спирт разлился по венам, обозначился в голове. Джисон постепенно трезвел, однако не переживал. Единственное, что выбивало его из колеи, — идеально чистая ванная на контрасте с ним, с кого сыпались ошмëтки грязи. По правде говоря, Джисон редко мылся в знак протеста своей прошлой жизни, спал на полу в гримëрной, а на улице нередко бросался в траву, как взбалмошный щенок, и мог провести так час или даже больше. Когда прохлада касалась уничтоженных пальцев, становилось колко и приятно. Когда тишина молчаливого ночного города гладила уши, можно было подумать обо всём на свете. Спеть самому себе, вспомнить, как длинные пальцы Сынмина касались его волос, чтобы похвалить, как тонкая одобрительная улыбка касалась души. Как со сдержанной заботой Сынмин проводил мокрым полотенцем по лицу, чтобы серые щëки хоть немного покраснели. В квартире Сынмин жил один, не считая старого добермана. Но и тот давно привык к Джисону. Кроссовки, облепленные глиной снаружи и изнутри, с определëнной частотой переступали порог альма-матер тихой роскоши. Псу поначалу не нравился новый гость, но на Джисона он не рычал. Сынмину не приходилось ругаться или повышать тон, чтобы осечь собаку: доберман смолкал при одном только взгляде хозяина. Такие визиты не были редкостью, когда Джисон напивался. А по весне сердце Джисона вопило о любви — пить хотелось каждый день. Чистая и уютная квартира Сынмина была обречена на кошмарного гостя из мира болот и страданий, но хозяина это как будто совсем не беспокоило. — Только не усни, — он до сих пор не покинул ванную, будто бы знал, что Джисон обязательно уснëт. Он не мог допустить — Джисон страстно в это уверовал — гибели своего тощего, непослушного и шатающегося на грани жизни и смерти талантливого басиста. — Утонешь в моей ванне, я тебя убью. Джисон расцвëл. Если бы только Сынмин знал, что он держал его на волоске от инфаркта, он бы не водил его к себе хотя бы ради сохранения хрупкой жизни. Джисону думалось разное, почему Киму приходилось с ним водиться: может, потому что Чонин и Минхо выглядели слишком влюблëнными и безрассудными, чтобы следить за пьяным подростком, может, потому что Сынмин как лидер чувствовал ответственность за своего подопечного. А может, ему просто хотелось. Джисона мазало от этой догадки. — Тогда тебя посадят за умышленное, — хмыкнул Джисон, прикрыв глаза в неге, разжигаемой увядающим паром. — Сбегу и вызову тебя на первом же спиритическом сеансе, — хмыкнул Сынмин, проверяя воду. — Остынет скоро. Долго валяться будешь? Вечность бы. — Пока ты не выгонишь. Сынмин проверил время на смартфоне. Почесал подбородок. — Заказать тебе такси? Что-то укусило Джисона в правый бок. Он резко вцепился в бортики ванны. Сынмин удивлëнно моргнул. — Проснулся? — Хочешь меня выгнать? — должно было прозвучать как вопрос. Но прозвучало страшно жалобно. Сынмин недолго думал. Он качнул головой в сторону. В белую шею Сынмина Хан Джисон мечтал вцепиться губами. Он тут же пожалел о том, что решил посмотреть. Сынмин был красив в домашней футболке, без макияжа и со встрëпанными волосами. Внутри у басиста всё затрепетало. — Не хочу, — наконец вставил Сынмин. — Но вылезти тебя заставлю. Как только мы помоем твою гриву. Джисон был готов поклясться, что умер, и на этот раз точно. — Мы — что? — Скажи, если будет горячо, — Сынмин включил душ. Джисона ошпарило. Не кипятком, а прикосновением — самым нежным прикосновением в его жизни. Горячая ванна расслабила мышцы так сильно, что он не мог пошевелить руками. Сынмин всё сделал сам. Запахло ромашкой и малиной. Для рокера слишком сладкое сочетание, но Джисон в него давно влюб... привык к нему. Волосы Сынмина только так и пахли, когда он проходил мимо, наклонялся или о чëм-то говорил, кажется, об аренде оборудования или других технических моментах, которые всегда пролетали мимо Джисона. Он не мог что-то слышать сквозь бурное и громкое сердцебиение. А рядом с Сынмином у него начиналась страшная аритмия. Сынмин мягко массировал голову. Без смущения или неловкости собрал пену с плеч, спросил, не захлебнулся ли Джисон, а Джисону пришлось соврать, что нет. Джисон редко вытирался тëплым и чистым полотенцем. Он был настоящим панком. А у Сынмина других не оказалось — он, хоть и тоже был панком, не давил в себе чистоплотность. — Ну, уже на человека стал похож, — ухмыльнулся Сынмин, оценивающе пробежавшись глазами по мокрым волосам. — И пахнет от тебя чудесно, ромашка, — Ким прикрыл глаза, вдыхая. У Джисона пересохло во рту. Сынмин оказался так близко, что держаться стало труднее. Он не знал, как Сынмин относится к отношениям. Бывало, Джисон замечал его в компании девушек или парней, Ким общался с ними тесно, так тесно, что у Джисона горели рëбра. Бывало, они запирались в гримëрке, выставив воркующих Минхо и Чонина. Тогда огонь угасал и образовывалась метель. Пустынная, песчинками разрывающая грудь изнутри. Джисона он никогда не подпускал к себе близко. Даже когда они пили вместе. — Что с тобой? — Сынмин задержался. Джисон обнаружил свои ладони на его плечах. — Ой, прости, я... — но убирать не стал. Страх, что момент уйдёт, а осмеляющий алкоголь испарится, взял верх. Джисон вдохнул. Сынмин внимательно изучил этот жест. — Джисон. — Нет, послушай. — Джисон, ты пьян... — Нет, я! — Джисон испуганно вонзился глазами. Щëки наконец дали цвет. — Мне нужно тебе сказать! — Я вижу, — Сынмин вздохнул. — Но ты замëрзнешь. У меня в комнате... Джисону обожгло губы. Он зажмурился, чтобы не умереть со стыда, не стал напирать, испугался, что Сынмин оттолкнëт. И ощутил тëплые ладони на своей талии. Сынмин мягко приблизился, согревая плечи полотенцем, и ответил на робкий поцелуй. Джисон почувствовал, что те места, к которым прикасался Сынмин, остались в ожогах. Мурашки прошлись по всему телу, а от сильного удара в голову сознание протрезвело окончательно. Он поцеловал Сынмина. Он, блять, поцеловал Сынмина! — Теперь ты меня послушаешь? — Ким поднял глаза от полуоткрытых губ. — Я не хочу домой! — пискнул Джисон. — Я не... — Я не выгоняю тебя, ромашка, — Сынмин аккуратно убрал пряди с мокрого лица. — Ты не вызовешь мне такси? — Только если ты попросишь. — Ты поцеловал меня. — А ты поцеловал меня, — кивнул Сынмин, бледно улыбнувшись. — Тебе пришлось или ты... — Джисон, — Ким устало провëл ладонью по розовой щеке и потрепал её. С неистовой нежностью, от которой внутри проснулась новая волна. — Ты тоже мне нравишься. — Я тебе тож... — Очень, — подчеркнул Сынмин и подхватил Джисона двумя руками. Тонкие ноги сомкнулись вокруг талии. Они встретились глазами, и у Джисона сбилось дыхание. Сотня стлевших бабочек внутри распустили крылья и готовы были вырваться в любой момент. Джисон убедился, что ещё жив, когда спина утонула в мягком одеяле. Сынмин, расцепив руки, хотел было отстраниться, но басист резко выпал вперёд. — Что такое? — Не уходи. — Ты не хочешь спать? — Я хочу... я хочу... — Джисон быстро лизнул губы. — Я хочу тебя. Сынмин замер. — Если... если ты хочешь меня, — робко добавил он и укусил себя за внутреннюю сторону щеки. — Дашь мне запереть дверь? — Кто-то должен прийти? — Не хочу ломать психику Касперу, — усмехнулся Ким, стягивая с себя футболку. Джисон загорелся от вида чужих ключиц. Сынмин лëг рядом, оставшись в одних домашних брюках. Он подложил кулак под голову, улыбнулся тому, как порозовел нос Джисона. Свободная рука мягко погладила бледный бок. — У тебя уже был секс? Джисон залился краской. Чуть не всхлипнул от смущения. — Всё в порядке, — Сынмин аккуратно приподнял его подбородок. — Слышишь, ромашка? — А у тебя был? — Джисону казалось, что глупее него в мире не существует человека. Сынмин улыбнулся и кивнул. — Мне же надо соответствовать статусу. — И мне, — вздохнул Джисон убито. — С тобой проще, — Сынмин приподнялся, переместившись на Джисона сверху. — Ты — мой талантливый басист. Уже давно соответствуешь. Джисон ощутил, как внутри всё скрутило. Что-то смертельное коснулось его, что захотелось провалиться сквозь толстое одеяло. Сынмин не впервые видел его голым, но впервые смотрел на него так. — Последний вопрос, — Сынмин раскрыл полотенце. Джисон, обнажëнный и трепетный, был готов уже ко всему на свете. — Тебе когда-нибудь отсасывали? Вопрос встал поперëк горла и остался неотвеченным. Сынмин проследил за его реакцией, осторожно спустился. Джисон нашёл прохладные руки на бëдрах, стыд пронзил лëгкие. — Сынмин... — Не хочешь? — он поднял голову, и у Джисона началась лихорадка. Она выбила из слабого тела остатки алкоголя. — Мне никогда... но я очень... прости, я... — Я остановлюсь, если попросишь. Ким погладил около промежности. Внутри сплëлся узелок, очень сладко потянуло. Возбуждение. Джисон хотел его так сильно, что не мог говорить. Мог только встретить взгляд Сынмина с немой мольбой на дрожащих губах. Сынмин поцеловал напуганные губы, а ладонь накрыла член, согревая и массируя. Кровь забурлила. Она пульсировала там, внизу. Никогда прежде Джисон не чувствовал ничего подобного, даже когда запирался в тесной ванной гримëрки, даже когда представлял Сынмина, лаская себя и сгибаясь от оргазма в три погибели — было хорошо, но никогда так хорошо. Джисон запищал, когда губы Сынмина прикоснулись к головке. Негромко, почти что беззвучно. В глазах рассыпались искры, всё стало натягиваться со страшной силой. Губы дразнили ствол от самого основания, а возле головки появился язык, очерчивая её по кругу. — Сынмин! — Джисон вспыхнул, закрылся руками. Ноги свело страшно, он задрожал, тепло его обволокло. — Ах! Сынмин взял неглубоко. Джисону уже этого хватило — тело вздрогнуло стрункой, издало тонкий звук. Затем Сынмин опустился ниже. Мир расплылся в чувствах и ощущениях. В голове било кровью, по всему телу она разбежалась, как табун, стуча и концентрируясь внизу живота. Напряжение росло с каждым кивком, Джисон схватился одной рукой за одеяло, а второй держал себе рот, чтобы не застонать. А стонать хотелось страшно. Особенно — чужое имя. — Всё хорошо? — Ким плавно провёл по скользкому члену. Играючи, без смущения и брезгливости. Джисон хотел ответить, а лëгкие наполнило жаром. Он мог только дышать и кивать. — Не сдерживайся, — увидел это Сынмин и мягко улыбнулся. — Нас здесь никто не услышит. Джисон осторожно всхлипнул, выгнувшись в спине. Сынмин снова прикоснулся губами. Язык ласкал уздечку, пальцы давили у основания, а Джисон был уже давно не в комнате. Он был на седьмом небе от удовольствия, сжавшего всё его тощее тело. Сынмин продолжал водить рукой, уже не держа Джисона во рту, но медленно и осторожно облизывая всю его длину. Касался иногда головки, у самого чувствительного места, заставляя вздрагивать и пускаться скулежом. — Знаешь, — Сынмин перевёл взгляд с живота на глаза, наращивая темп быстрой рукой, — ты очень красивый, новенький. Джисон потерялся. Вспышка и последующие за ней — он уже не мог держать себя в руках. Комнату заслонил тонкий плач, мягкое худое тело затряслось в оргазме. — Боже, Сынмин, твоя постель, прости меня, я... — Джисон не знал, куда деться от смущения. В глазах блестели слёзы, а тело всё ещё трясло от разрядки. — Я всё уберу, — Сынмин нежно прикоснулся к его животу. Там бабочки уже не порхали, а валялись в нокауте лапки кверху. — Но тебе нужно снова принять душ. Я отнесу тебя, хорошо? Квартира Сынмина напоминала светлый номер в дорогом отеле. Нельзя было сказать, что здесь живёт малоизвестный панк-гитарист со своей собакой. Каспер искоса поглядывал на Джисона, краснеющего в большом халате. А Джисон в свою очередь косился на него, дуя щëки. — Твой чай стынет, ромашка, — напомнил Сынмин, возвращаясь из ванной. Он закурил в открытое окошко. — Ты долго... — Стоило, наверное, тебе сказать, — кивнул Ким и сдержанно усмехнулся, стуча пальцем по сигарете. На щеках показался бледный румянец. — Но это дело двух минут, Джисон, а тормошить тебя ради пустяка кощунственно. Сынмин опустил ресницы. Джисона осенило вместе с проснувшимся запахом малины. — Ты... — Не осуждай меня. Ты был очень красивым. — Я мог бы... я... — Джисон растерялся. — Было бы неправильно с моей стороны, ты выдохся. Вот когда ты спал в последний раз, мой талантливый басист? — Сынмин умело сместил фокус, отсыпав пепел в небольшое блюдце с золотистыми краями. Ким опустил подбородок на кулак, с интересом и спокойной улыбкой наблюдая за тушующимся под его взглядом новеньким. Джисон уклончиво повëл плечом, отворачиваясь. — Я бы хотел пойти с тобой. Сынмин положил ладонь на его пальцы, сжал, чуть-чуть поглаживая. — Я знаю. В следующий раз, хорошо? — В следующий раз? — Джисон поднял глаза. Неверие слилось с необъяснимой радостью. Он ослышался? Каспер, лежавший у кухонной тумбы, вскочил с места. Старый доберман с опаской взглянул на хозяина. — Место, Каспер, — негромко произнëс Сынмин, продолжая рассматривать Джисона. Собака вопросительно повернула морду, а глаза Кима наполнялись непреодолимой нежностью. — Это Джисон, он нам не чужой. Он нам не чужой. Джисон вполне смог бы поверить, что всё это было сном, плодом его больных страдальческих фантазий. Если бы губы Сынмина, отпечатавшиеся вкусом малины на его губах, не были такими реальными.