we just keep on doing this, doing this, don't we?
Всё как-то не так. Кровать слишком мягкая, и Алекс встает. Часы слишком громкие, и он прячется за наушниками. Музыка отвлекает, и он выдирает их из ушей, чтобы тщательно сходить с ума в тишине. Падает обратно, но кровать слишком мягкая. Часы слишком громкие. Музыка-хуюзыка. Вместо сна он пытает себя гадким остывшим кофе и спускается вниз, чтобы налить себе ещё такого же, и снова про него забыть. Открытая планировка делает первый этаж плоским и игрушечным. Вырезка из картона, скульптура изо льда, но не жилое помещение. Скользкие прямоугольники вместо мебели. Холодный, почти синий свет от садовых ламп бьется через панорамные двери и разрезает темноту на острые фрагменты. Собственный дом враждебно замер и готов напасть в любую секунду. Кухня, переходящая в гостиную (или это гостиная переходит в кухню), кажется единственным безопасным островком. Свет там желтый, Алекс снова забыл отключить подсветку. Теперь бредет к ней сквозь темноту как мотылек: бледный, мохнатый, с чернющими провалами вместо глаз. Спиной к кухне и лицом к гостиной растянут диван. Из-за полумрака вокруг и в собственной голове Алекс не замечает лежащего человека. Длинного, тощего и прямо в обуви. — Там мармеладки были, я доел. Алекс вздрагивает и выпускает любимую кружку из пальцев, та встречается с полом и проигрывает. Из-за спинки дивана тут же высовывается любопытная голова. Алекс с досадой смотрит сначала на осколки, затем на гостя, у которого стоило бы изъять ключи, а лучше переехать на другой конец страны и не сообщать ему новый адрес. Джек чересчур свободно заходит к Алексу в дом (в голову) и утилизирует его еду, поэтому вместо приветствия хочется лишь язвить. — Они были с цианидом. Джек кивает. — То-то вкус странный. Алекс резко устаёт. Со вздохом, не соответствующим ситуации, он усаживается на корточки и разглядывает осколки, осторожно подбирает их кончиками пальцев. Достаточно крупные, можно попытаться склеить. Джек садится уже в полный рост, укладывает подбородок на спинку дивана и наблюдает, посасывая пиво. Известно, из чьего холодильника. — Извини? Алекс качает головой и встаёт. — Она всё равно мне не нравилась. Осколки зачёсываются в совок и летят в мусорку. — Вся наша жизнь — одна сплошная неизбежность. По нелепости этого предложения и тому, с каким трудом Джек произнес слово «неизбежность», Алекс понимает, что пиво в его длинных пальцах — не первое. — Где был? От Джека пахнет людьми. За километр несет музыкой, алкоголем и плохими решениями. Алекс мог бы и не спрашивать, потому что уже видел его размытую счастливую физиономию в сторис общих знакомых. Даже огонечки ставил. Но это вовсе не отменяет раздражения от того, что Джек сейчас сидит и нарочно игнорирует его вопрос. — С кем? Джек молчит, улыбается и искрит черными глазюками. Ему нечего скрывать, но приятно представлять, что есть. Приятно заставлять Алекса нервничать. Совсем немного, чтобы не чувствовать себя из-за этого мудаком. А Джек не мудак. Джек влюблен. Когда-нибудь это пройдет. Однажды он просто проснется с неожиданно свежей и легкой головой и поймет, что выздоровел. Даже если этого придется ждать еще двадцать лет. Только ждать. Другие тактики он уже пробовал. Пробовал скрывать, пробовал признаваться; пробовал не разговаривать вообще, пробовал разговаривать как можно больше, чтобы затошнило. Пробовал ругаться, отчаянно искать замену, теряться в других людях, сбегать, ненавидеть, заставлять ненавидеть себя. Добрая половина таких попыток заканчивалась тем, что Алекс оказывался под ним, и всё становилось безнадежно хуже. — Будешь? У Алекса в руках запотевший френч-пресс. На вторую чашку там едва хватит, зачем спросил — не понятно. Джек уверен, что никто в здравом уме и кроме европейцев не использует френч-пресс всерьёз. — Ты похож на сову. Алекс кивает, будто понял, и выливает остатки в свою кружку. Влюбленность не мешает, убеждает Джек сам себя. Она просто есть. Тем более, что Алекс полностью её заслуживает. Ведь он такой талантливый, добрый, красивый, смешной, умный, талантливый уже было, интересный, внимательный, к тому же понимает Джека так, как не понимает даже он сам. Джек не виноват, что однажды влюбился во всё это. Другого выхода просто не было. Алекс открывает холодильник и смотрит в него так долго, что забывает, зачем открыл. — Жарко? — интересуется Джек. — Молока нет. — У тебя там вообще ничего нет. Дверца холодильника хлопает уязвленно. — Где Лиза? Наступает черед Алекса уперто молчать. Иногда накатывает. Тогда Джек либо напивается до отключки, либо бежит к Заку и напивается уже там. При Заке не стыдно плакать. Он большой и сильный, гораздо сильнее Джека и любого из них, устойчив к непогоде и душевным невзгодам. Джек не называет имен, а Зак делает вид, что не понимает, и что ему вовсе не больно на это смотреть. Кофе так и забывается на кухонной столешнице. Алекс обходит диван по левой стороне и с размаха плюхается рядом с Джеком. Тут же тихо ойкает и нелепо выворачивается, чтобы выковырять из кармана впившийся в ногу телефон. Проверяет несуществующие уведомления и кладет на столик экраном вверх. Джек мог бы предсказать каждое из этих мелких движений со стопроцентной точностью, и от этого ему хочется кричать или просто без предупреждения пнуть Алекса по яйцам.a drop of bleach on my favorite tee
Зак хлопает по плечу и говорит, что он просто слишком чувствительный. Джек не хочет это слышать. Пассии хлопают дверьми и говорят, что он бессердечное чудовище, не способное любить. Это Джеку нравится. Это означает, что он на верном пути. Научился ведь не привязываться к другим людям, научится и с ним. Когда-нибудь. Алекс откидывает голову на спинку дивана и закрывает глаза. Озлобленность и холодность дома начинают медленно отступать. Есть у Джека такой эффект. Терафлюшный, снимающий симптомы. — Как дела? — М-м, — отвечает Алекс, не открывая глаз. Джек ставит пустую бутылку на столик, подтягивает к себе ноги и берет пульт от телевизора. — Обязательно? Алекс звучит раздраженно, а смотрит устало. Джек пожимает плечами и позволяет отобрать у себя пульт. — Тогда… Набухаемся? — Я отвратительный человек? — вдруг спрашивает Алекс, изучая потолок. Джек не раздумывает: — Да. — Ты тоже. — Да? — Да. — Пизда. Джек не выносит серьезных разговоров. Алекс знает, поэтому просто молчит. Тишину Джек выносит еще хуже. Алекс не удивляется и даже не двигается, когда чувствует чужие губы в уголке своих. Едва оборачивается, как сразу же оказывается втянут полностью: настойчиво, но аккуратно, чтобы не спугнуть, и это просто смешно. Алекс не представляет, что такого Джек должен сотворить, чтобы его это напугало или оказалось сюрпризом. Знает, видел, пересматривал так часто, что потерял суть. Это от скуки. Это просто чтоб было, чем себя занять. Алекс закрывает глаза и лениво отвечает, пока Джек не отстраняется сам, зависнув в миллиметрах от его лица. — Что ты делаешь? — Целую тебя. «Это не то, что я имел в виду», — вздыхает Алекс, но тащит его обратно на себя. — А, тогда ладно. — Ладно, — эхом отзывается Джек, ведет по щеке и едва задевает большим пальцем нижнюю губу. Чтобы затем сразу же склониться, подцепить зубами и вовлечь в уже полномасштабный поцелуй. Алекс не успевает нормально вдохнуть и на секунду теряется в пространстве. Ладонь переходит на шею и затылок, вторая ложится на бедро. Жмет и тянет на себя, потому что Алекс тупит и до сих пор неудобно сидит вполоборота, коленочками вперед, как девственник. Не разрывая поцелуя, он ерзает, пытается сесть удобнее (ближе) и подтягивает одно колено на диван. Ладонь тут же скатывается на внутреннюю сторону бедра и ведет большим пальцем по шву джинс. Без слов, слаженно, отрепетировано сотню раз. Это от скуки (одиночества). Если Джек и умеет хоть что-то в совершенстве, то это целоваться. Так, что мозг плавится, растекается кипящим по всему телу и снова собирается уже где-то внизу, где ему анатомически быть не положено, и не поймешь, в какой момент это произошло и когда закончится, но лучше бы не заканчивалось. Гордость Алекса (единственное, что еще не утекло из головы) не желает этого признавать. — Эгоист, — выдыхает он, когда языка Джека становится слишком много слишком везде, и приходится тормозить этого безумца. — Только с тобой. Еще Джек умеет говорить то, что Алекс хочет слышать. Только с тобой, только тебя, только твой, только ты, ты, ты. Почти не врет. Оба знают, что Джек давно на короткой привязи, но приятно получить подтверждение время от времени. Телефон на столике, весь вечер пустой и безжизненный, вдруг загорается и начинает вибрировать. Алекс бы цыкнул вслух, если бы его рот не был занят Джеком. Сегодня он мертв для общества, обижен на весь мир и отрицает цивилизацию как концепт. И вообще давно спит, хотя в это никто не поверит. Алекс приоткрывает глаза и косится на фото контакта. И тут же дергается ответить, когда видит, кто звонит. Джек тоже видит. — Нет. Слишком резко. От растерянности Алекс не сопротивляется, когда его просто цапают за талию и продолжают целовать, наплевав на звонок. — Дж… — Потом, — отмахивается Джек. Телефон настойчиво жужжит вместе со столешницей. Алекс весь вибрирует тоже, нервничает, ерзает, и приходится повалить его на спину. Зафиксировать. — Перезвонит. Алекс легко может скинуть Джека с себя: много сил для этого не нужно. Послать подальше, отчитать, выставить из дома за такое поведение. За то, что заставляет выбирать. — Дай мне ответить. Просьба отклоняется. — Джек. Алекс не уворачивается и не борется, пока его пытаются дезориентировать поцелуями в шею. Лишь стремительно раздражается. — Джек. Телефон жужжит. Еще немного — и перестанет. И Алекс будет знать, что успел бы ответить, но почему-то сам решил этого не делать. Только виноват, конечно же, не он. — Джек, блять! Алекс толкает его в плечо и спихивает в спинку дивана. Строго пялится в глаза, чтобы убедиться, что в этот раз до Джека дойдет. Чеканит по-учительски, стыдит: — Мне звонит. Моя. Жена. Акцент на слове «жена» колко и холодно возвращает в реальность. Где-то в этом мире (почему-то не здесь) всё ещё существует Лиза. Которая не Джек, и этим, видимо, лучше. Она — хэппи-энд, который Алекс заслуживает, пресловутый закат, в который уезжают влюбленные. Дом, где ждут. От главной парочки школы до семейной жизни с конями — очень красиво и по-диснеевски. Джек в этой сказке всегда был и будет вторым, потому что девочкам нужно уступать. Потому что он не «жена», даже не «любовница». Он — кто? Алекс подскакивает к телефону, а Джек перекатывается на бок и вытягивается во всю длину дивана так, словно не пытался только что разрушить чужую семью: демонстративно лениво. — Ты обещал. Алекс не слышит ни Джека, ни иронии в его голосе, которая застряла там еще с шестнадцатого года. — Что «ничего не изменится». — Черт! Вызов сбрасывается в последний момент. Алекс тут же перезванивает, потому что правило пяти секунд действует не только на упавшую еду. Джек подпирает щеку и скучает. Щелчком скидывает с дивана какую-то крошку. — Алло? Извини, забыл телефон в другой комнате. Привет. Голос Алекса быстро удаляется от дивана, потому что Джек лежит как француженка и выглядит так, будто сейчас обязательно крикнет в трубку что-нибудь неудобное. — Нет-нет, не занят. Джека каждый раз выкручивает из кожи, когда в разговоре с Лизой Алекс вдруг начинает звучать на полутон бодрее. Ровно на полутон: недостаточно, чтобы обвинить в лицемерии, но всё еще заметно и неудобно, как впившиеся трусы, которые нельзя поправить на приличном мероприятии. Алекс отходит как можно дальше в темные углы дома, чтобы между ним и Джеком присутствовала хотя бы одна стена. — Что-то случилось? — Просто хотела узнать, как ты. Лиза бодрится точно так же — это у неё Алекс нахватался, — но звучит заметно неуверенно. Осторожно. Будто вместо мужа у неё хрустальная ваза. Хрустальная ваза с бензином, и всё вокруг горит, и ваза тоже горит. — Всё хорошо, — Алекс врет так быстро, что сам не замечает, — А у тебя? — Тоже. Неловкий обмен любезностями заходит в тупик. Оба не знают, что говорить, и откуда начинать. — Как ребята? — Лиза выбирает безопасный вопрос. Если сейчас продолжить спрашивать Алекса про Алекса, то у него полетит операционная система. — Зак… Где-то. Райан звонил днем, — отчитывается, — Джек вот зашел только что. Лиза надолго замолкает. — Понятно. Ничего не понятно. Всё, что касается Джека — не понятно. — Ты позвонила, чтобы надо мной поиздеваться? Конечно же, он не говорит этого вслух. И даже подумать боится. Будто телефонные вышки тут же подхватят его мысли, передадут в точности, и Лиза узнает, что он не спал с того дня, как сам же (снова) послал её прочь. Тестовый, прощупывающий звонок дал отрицательный результат: Алекс не готов разговаривать. Лиза не готова (снова) тащить его на себе. — Тогда… Спокойной ночи. — Спокойной ночи. Алекс слышит гудки и выдыхает.and for all this pain that I can't explain
А диван пуст. Внутри головы зарождается тихий-тихий звон. Джек, скорее всего, еще здесь, банально отошел отлить, но звон предательски усиливается. Мог ведь уйти? Мог. Он — точно мог. Дом снова заостряется и покрывается инеем. Стены растут бесконечно вверх, громадные, опасные, у Алекса нет шанса против них. Звон оглушает и дезориентирует. Мог уйти. И это почему-то хуже, чем если бы не приходил вообще. Когда мы говорим «все меня бросили», мы всегда имеем в виду только одного человека. Щеки касается сквозняк, и Алекс замечает, что дверь в сад открыта. А на пороге комком лежит скинутая футболка. Чуть дальше — кроссовок. Стены встают на место. «Если он опять голый, я выставляю его на дорогу прямо так», — обещает себе Алекс, пока двигается по следу, — «И звоню его сестре. Пусть забирает». Он с душой пинает второй кроссовок, и тот отлетает в кусты. Приходится аккуратно тянуться туда носком и выпинывать обратно. «Пусть ему станет стыдно. Хоть раз в жизни». Шорты он подбирает уже совсем рядом с бассейном. Подсвеченная вода мерцает химозно-голубым и слабо спасает от темноты. Кажется гладкой, хочется опустить руку и проверить. — У меня от дома в сад только одна дорожка. Зачем этот квест? Джек игнорирует и Алекса, и то, что сейчас ночь. В солнцезащитных очках и плетеной летней шляпе он выглядит крайне нелепо, но, надо признать, очень уверенно. Шляпа прикрывает не голову. — Что за представление? Джек дрейфует по бассейну, развалившись в своем (чужом) любимом надувном кресле. Алекс сотню раз порывался выбросить этого уродливого фламинго, уже белого от солнца, но Джек всегда начинал орать. Теперь, Алекс клянется, фламинго точно окажется в мусорке. — Ты не уделяешь внимание гостям. Поэтому я развлекаю себя сам. Алекс ясно видит скрученное развлечение, дымящееся у него между пальцев. И как-то сразу смягчается: то ли от того, что Джек всё ещё здесь, то ли от того, что без весомой причины тот к траве не тянется. Только из лечебных соображений. А значит, Джек ранен. — Нашел заначку? — Я не искал. Я знал, где она, — гордится Джек, пока легкая волна медленно поворачивает его вместе с фламинго по часовой, — Я знаю о тебе всё, Александр Уильям Гаскарт, восемьдесят седьмой год рождения, графство Э Секс. — Эссекс, — зачем-то по привычке поправляет Алекс, хотя это сейчас совсем не важно, — И что же ещё ты обо мне знаешь? Он бросает его шмотки на сложенный сутулый шезлонг, а сам подходит к краю бассейна и опускается на корточки. Смотрит на Джека и ждет шутку про член. Длину, кривизну, цвет, что-нибудь в этом духе. — Ты не любишь её. Бирюзовая вода тихо шлепает по стенкам бассейна. — Бип, — Алекс изображает звук из викторины, — Неправильно. — Тогда что? Из-за черных очков сложно понять, куда Джек смотрит. Алексу кажется, что куда-то прямиком в центр его головы, в сжатый комок нервов, который заменяет ему мозг. — Ну? Вместо ответа Алекс цепляет фламинго и подтягивает Джека к себе, чтобы украсть (свой же) косяк. Затягивается и долго молчит, но не придумывает ничего лучше, чем: — Всё сложно. Джек запрокидывает голову и протяжно взвывает от такого ответа. Алекс тут же защищается: — Ну что ты хочешь от меня услышать? Фламинго зигзагами пересекает бассейн: Джек толкается ногами о бортики. — Кого больше любишь, маму или папу? Алекс качает головой. Джек обиделся. Если это не было понятно по его перформансу, то очевидно сейчас. — Я не знаю. — У тебя было охуенно много времени, чтобы узнать. Джек любит всех. Женщин, мужчин, бабушек, дедушек, собак, кошек чуть меньше. Вино, водку, хлопья на завтрак, обед, ужин, двойные порции сыра везде, где можно и нельзя. Зака, Райана, Дэна, весь концертный состав, Хоппуса просто обожает. Джек любит всех, а любит-любит только Алекса. У Алекса это «любит-любит» разделилось на два, и страдают от этого все трое. Такая математика. — Почему она не здесь? Алекс тянется к воде и опускает руку, плескает без цели. Джек курсирует по бассейну и переходит к следующему вопросу. — Почему я здесь? — Я наговорил ей… всякого, — Алекс качает головой, — Неважно. — Ты не умеешь быть счастливым, да? Колючее кольцо сдавливает горло, пока Алекс пялится в воду и пытается собрать в ряби бассейна свое разбитое на куски лицо. Фламинго возвращается на исходную и мягко амортизирует в бортик. — Выходи за меня. Алекс качает головой и со вздохом поднимается на ноги. Обтирает мокрую ладонь о джинсы. — Ага. Не в первый раз, и не в последний, но вот так: нелепо развалившись на надувном фламинго — ещё не было. У Алекса есть воображаемая коллекция ситуаций, в которых Джек пытался делать ему предложение. В большинстве из них тот был голый. Пьяный — во всех. — Дурь у тебя отвратительная. Только грустнее стало. — Мне так нравится. Алекс подходит совсем близко к краю бассейна и стоит над душой. — Тебе чистое полотенце принести или мое пойдет? Полностью сухой Джек косится на него поверх очков. — Зачем? Алекс хватает фламинго за шею и выдергивает. Джек не успевает сообразить, промахивается руками мимо гладкого пластика и соскальзывает в воду: стремительно и неизбежно. — Су… Громкий всплеск. Побеспокоенная вода бьётся через бортики и заливает решетки в полу. Очки медленно и грациозно уходят на дно, а шляпа всплывает. Джек агрессивно выныривает, по-собачьи встряхивает мокрой головой и трет глаза, чтобы разглядеть предателя. — Ты злишься, потому что я прав! Алекс лишь устало качает головой и бросает полотенце поверх кучки с одеждой. Не имеет значения, кто прав, а кто нет. Важно лишь то, что Алексу жизненно необходимо выпить.you say this happens all the time yeah, that's kinda the point
Кухня существует словно отдельно от всего дома, как единственная прогрузившаяся локация в углу черной-черной карты. Шлюпка, которая вот-вот оторвется от корабля и утащит вместе с собой тех, кто в ней остался. Отход в открытое море через три, два… У Джека есть целый гардероб алкоголя и отдельный холодильник для пива. У Алекса есть одна полочка. Крайне плотно забитая полочка. Перед ней он и застревает, пытаясь выбрать то, что Джеку либо очень понравится, либо очень нет. Что-то нейтральное — ни за что. Шорох раздвижной двери Алекс встречает спиной и не спешит оборачиваться. Ему смотреть на это лицо еще всю ночь. Теперь, Алекс уверен, Джек уже не уйдет. Даже если попытаться его выгнать. Даже если они разругаются, Джек просто будет хмуро кукожиться в углу дивана, но не уйдет. По собственному решению (собственной глупости) они обречены на компанию друг друга до утра. Весь мир за пределами кухни стоит на паузе, уведомления и звонки заглушены. Джек падает на барный стул и растекается по всей стойке, пахнет хлоркой и летней ночью. Алекс ставит рядом с ним два пустых бокала. — Удивлен, что ты оделся обратно. Джек тут же подцепляет на себе футболку и тянет вверх. — Ш-ш, — предупредительный жест, — Спокойно. — Еще рано? Алекс пропускает это мимо ушей и разливает по бокалам внезапное красное вино. Джек присвистывает. — У нас свидание? С противоположной стороны стойки на него косятся иронично. — Закончил с вопросами? Джек скрадывает улыбку за бокалом. Но тут же отрывает его от себя, пока не успел глотнуть, и тянется за пультом от подсветки. Кухня проваливается в приглушенный розовый. — Теперь точно свидание. Алекса передергивает. Через секунду Джека передергивает тоже. — Не люблю красное. Он делает еще один глубокий глоток, не переставая морщиться и кряхтеть. От кислоты и терпкости всё во рту сворачивается в одну точку. — Но ценю жест. Алекс выдувает бокал залпом. Джек завороженно глядит на это и забывает про свой. — Нормально всё? Тот кивает и торопится налить себе еще, пока не ударило головокружение. — Да сразу из горла хуячь уже, какая разница. С внутренней стороны стойки Алексу негде сесть, и это огромное упущение. Приходится облокотиться на кухонную столешницу позади себя. И стоять преступно далеко от Джека. Хотя, возможно, это к лучшему. Они напьются и потрахаются. Всё всегда заканчивается именно так. С пузатым бокалом в руке Джек чувствует себя интеллигентом. Алекс елозит вином по стенкам, будто что-то в этом понимает. Первая бутылка уходит почти в полной тишине. Тишина, как известно, не сильная сторона Джека. — Почему мы не можем быть вместе? Алекс смотрит на него попьяневшими глазами поверх бокала. Джек тут же уточняет: — Ну, кроме очевидных причин. — А их тебе не достаточно? Джек живет в своем воображаемом мире, где ничего не имеет значения. У Алекса тоже свой мир, но там все значения преувеличены. — Если бы их не было. Алекс отставляет бокал и выдыхает, кажется, весь воздух из легких. — Потому что я не хочу. Постукивает по стеклянной ножке. — Снова проходить через это. Молодость, глупость, Джек. Много Джека. Настолько, что зрение замыливается, и Алекс не видит никого, кроме него. Со зрением Джека, к сожалению, такого не происходит. — Я изменился. — Рад. Не хочу проверять. Алексу не западло признаться, что это всё он сам. Это он начал, это он виноват, это именно он влюбился еще тогда, — много лет назад, будто в прошлой жизни, — когда считался в школе новеньким, а странный дрыщ почему-то уже сидел на полу в его комнате с гитарой в руках. Не стремно взять ответственность за их первый неуклюжий поцелуй на задворках особо унылой тусовки, за третий тоже. Не стыдно заявить, что он ошибся ровно в тот момент, когда предложил встречаться, и этим обрек обоих на катастрофу. Да, виноват Алекс, но впервые за всю историю самосаботажа уничтожил всё не он. — Ты, — судорожный вдох, — Зачем это начинаешь? Опять. Вино давит на голову. Алекс поддается гравитации и сползает по кухонным шкафчикам на пол. Отсюда Джека почти не видно, и это, наверное, хорошо. Значит, Алекса тоже не видно. — Что за внезапная потребность. В конкретике? У тебя-то? Алкоголь перемешивается с чувствами, щиплет и сдавливает легкие. Нет, он не разревется тут снова. — Не молчи, сука. Джек бы ответил, но его совершенно не устраивает их текущее расположение в пространстве. Поэтому он привстает со стула, чтобы влезть на барную стойку и перекинуть свои длинные нелепые ноги на другую её сторону. Предсказуемо сбивает свой же бокал. — Давай, рушь мой дом, вперед. Бокал скромно катится к краю, и Джек успевает его поймать. Победно встряхивает им в воздухе. — Видишь? Всё цело. — Чего ты хочешь? Алекса размазывает по пересечению шкафчиков и пола, но теперь он в поле зрения Джека, и приходится подсобраться. Тот сидит на барной стойке и болтает ногами. — Быть с тобой. — Нет. Джек знает Алекса достаточно, чтобы понимать, когда его «нет» означает «нет». А когда — «мне страшно». — Почему? — Ты разобьешь мне сердце. — Я изменился. — Ты уже это делал. — Алекс, я клянусь… — Запасного у меня нет. Алекс — поэт. Драматизирует, переоценивает важность, чувствует всё так, будто на нем совсем нет кожи, лишь оголенные нервы. Влюбляется исключительно навсегда, а на каждое предательство пишет по песне. Но одно вытерпит. Возможно, два. Даже три. Четыре? Дальше Алекс перестал считать. Джек — инопланетянин, присланный на Землю, чтобы кайфовать. Человеческие чувства кроме жрать! трахаться! доходят до него с опозданием. Но доходят. — Я люблю тебя. Алекс ожесточенно мотает головой. — Не-а. Нет. Нетушки. Я не стану потакать твоему внезапному желанию заиметь серьезные отношения. Оно может закончиться вот так, — щелчок пальцами, — И что мне делать с этим? Он упирается ладонями в холодный пол, пытается поднять себя, взбирается по ящичкам наверх. Наверху ждут головокружение и короткий хитрый приступ тошноты. — Это пройдет, — хрипло обещает Алекс. Джек перестает болтать ногами. Складка на лбу темнеет. — Ты найдешь кого-нибудь. Я же нашел. Алекс держится одной рукой за кухонную стойку, а другой за пустую бутылку вина. В бокал падает крохотная лужица. Алекс долго и хмуро смотрит на неё и отставляет бутылку. Качает головой. — Надо спать. Джек спрыгивает с бара и крепко хватает Алекса за локоть, вырывает из реальности к себе лицом. Тот безвольно летит куда-то в него и впечатывается губами в губы, а поясницей — больно в край стойки. «Такой себе аргумент», — думает Алекс. Мир сужается в настолько плотную точку, что он забывает все свои познания о космосе и не может придумать аналогию. Что-то там точно должно взорваться. Джек вжимается так, будто можно не опираться на размякшие ноги и просто повиснуть где-то между, но Алекс (пока) стоит и цепляется ладонями за холодную столешницу позади себя, чтобы заземлиться. Джек взбешен, так что в этот раз без прелюдий. Сразу языком до мозга, неаккуратно, некачественно, ноль клиентоориентированности. Алекс послушно ведет головой, пока ему выкручивают челюсть и ссаживают губы, и позволяет себе лишь тревожно сжать чужое предплечье. Если он сейчас влезет против течения, его просто снесет. Наверное, это означает, что Алекс выиграл, хотя всё выглядит так, будто проиграл. По крайней мере, решает за двоих сейчас точно не он. И это осознание разливается и ошпаривает низ живота даже сильнее, чем то, как Джек путает пальцы в его волосах, или обхватывает основание шеи, или царапает позвонки. Или разрывает поцелуй, чтобы рассмотреть лицо и плывущий взгляд. Алекс по инерции тянется обратно, вязнет в жарком воздухе и лишь невесомо цепляется губами. А Джек бросает руки вниз, к поясу джинс. Дергает на себя, вырывает вздох. Расстегивает сухо, со злостью. Будто его кто-то вынуждает всё это делать, что, конечно же, ложь. Джек пялится неотрывно, будто пытается выжечь Алекса на своей сетчатке, а в чернющих глазах столько похоти, что пальцы ног закручиваются сильно заранее. Алекс выбирает не смотреть никуда. Он знает лишь, что где-то перед ним лицо Джека, где-то внизу — руки, и что его, серьезного женатого мужчину, сейчас разложат между плитой и раковиной.use my body against me and all of our history
Алекс хочет Джека почти всегда, и почти всегда это оказывается сюрпризом для него самого. Как терморисунок, проявляющийся от тепла: надпись «Выебите меня, умоляю» видно только если приложить руки. Джек хочет Алекса всегда и не стесняется заявлять об этом прямо и в самые неподходящие моменты. Сейчас молчит. То ли слишком занят, то ли слишком зол. Алекс даже не пытается заниматься психоанализом человека, чья рука в данный момент у него в штанах. Его вообще хватает лишь на то, чтобы дышать куда-то Джеку в щеку и голодно, позорно толкаться каждый раз, когда тот издевается и тормозит. Он сейчас так идиотски пьян, бесполезен и зависим, и почти готов забрать назад всё, что говорил (и думал, и делал) до этого. Почти готов признать, что Джек нужен ему точно так же, как он Джеку, и что это не просто пугает — парализует. Джек методично выпытывает показания, склоняется губами к шее, и Алекс тут же судорожно тянет воздух и скручивает в пальцах его футболку. Как круги на воде, по всему телу волнами перекатываются мурашки, расходятся эхом от каждого соприкосновения с кожей. — Не перестарайся, — на выдохе напоминает Алекс. Джек слышит и делает все строго наоборот. Ему кажется это уморительным. Алекс морщится от боли и пытается оторвать его от себя, предупреждающе хватает свободную ладонь, но вторая набирает темп. И всё. И тут же больше ничего не работает. Получается только хаотично, исступленно хвататься за плечи, спину, руки, что угодно, да мычать Джеку в ключицу, потому что стона он от него не дождется, это Алекс так решил. — Пиздец. Алекс не помнит, чтоб произносил это вслух. Вместо собственного голоса лишь глухая статика, вместо кухни — мутные цветные пятна, и во всем мире существует лишь пульсирующий жар, и россыпь кипящих иголок по всему телу, и Джек. И отупляющий холод, когда Джека рядом больше нет. Пустота. Где? Почему так далеко? — Пока. «А?» — глупо выдыхает Алекс, потому что Джек действительно делает шаг, два назад, разворачивается и уходит в темноту дома. И это просто неправильно, потому что там Алекса нет, там нечего делать, так не должно быть, он ведь остался здесь, совсем один, неужели Джек не видит? — В смысле? Голова коротнула и отключилась минут десять назад, включиться еще не успела. — В прямом. Я домой. Джек отвечает так, будто это что-то очевидное и было обговорено заранее. — Почему? — Почему — что? Алекс почти готов поверить, что сошел с ума, что вино паленое, что он где-то споткнулся и упал в кому, замечтался, заработался, что всё-таки уснул под оглушительное тиканье тишины, и Джек пришел терзать его в кошмарах. Настолько обыденно тот сейчас стоит (ровно на шве между кухонной плиткой и остальным миром) и вызывает такси. Будто Алекс не плывет пьяной, доведенной до грани размазней по столешнице из-за него. — Ты не можешь вот так меня бросить. Джек щурится в потолок, задумывается, рассчитывает, затем кивает. — Могу. Мог прийти, мог не приходить, может остаться, может уйти. Потому что за всеми улыбками, глупыми танцами, пошлыми шутками у Джека (вот это да!) тоже есть чувства. Ему тоже (ого!) бывает больно. Он тоже устал прокручивать одну и ту же закольцованную трагедию и читать выделенную Алексом роль, в которой уже давно не помещается. И смотреть, как Алекс не помещается в своей. — Не уходи. Ты не можешь… — Потому что не выполнил свою единственную функцию? Алекс со свистом втягивает воздух, будто его полоснули по ребрам. И чувствует себя полным идиотом, когда торопится как можно незаметнее застегнуть штаны. Почти слышит, как Джек смеется над этим, но Джек не поднимает лица от телефона и не улыбается. Сколько времени нужно, чтобы вызвать такси? Сколько еще осталось? Джек умеет разыгрывать сцены, где Алекс вынужден говорить правду. В них всегда замешаны алкоголь и секс, поэтому они обычно удаются. Алекс боится, что это одна из них. — Не в этом же дело, — пересохшее горло мешает оправдываться, — Зачем ты… — Почему я здесь? Вопрос, на который Алекс так и не ответил. И не вопрос вовсе. Напоминание, откат назад, отрезвляющая пощечина.I guess you figured me out now here's a taste of my own medicine
Джек знает. И Алекс знает, что Джек знает. И Джек знает, что Алекс знает. Но вслух это пока не прозвучало ни разу. — Потому что, — он крепко зажмуривается, чтобы не было так страшно, — Я хочу. Чтобы ты здесь был. Потому что стены душат и сводят с ума. Потому что одиночество — это хроническое. Потому что только Джек может его спасти. И потому что это именно Алекс — не Джек, — несколько часов назад в каком-то припадке строчил десятки сообщений, суть которых можно свести к одному: — Ты мне нужен. «Приедь» «Пожалуйста» Вероятно, в прошлой жизни Джек был санитаром скорой помощи. «Джек» «Пожалуйста» «Я не вывожу» Неудачная попытка остановить собственное сердце, несите дефибрилятор. «Ты мне нужен» — Повтори. Со слухом у Джека всё в порядке. Алекс сжимает зубы так сильно, что они рискуют вылезти с другой стороны головы. — Ты. Мне. Нужен, — проговаривает он, каждое слово как отдельный прыжок с обрыва, — Я без тебя не могу, я был не прав, ты прав, я лох, ты мне нужен. — Ещё раз. Лицо Алекса трескается в кривой, неправильной усмешке. — Пошел ты. Он отворачивается к столешнице — рвано, дёргано, — упирается руками в края и отгораживается спиной от всего мира, защищается: был бы черепахой, втянул бы голову полностью. Джек видит подрагивающие плечи и виновато косится в пол. Передавил. Алекс беззвучно рыдает посреди своей кухни, как делает каждые выходные вне зависимости от ситуации, настроения и наличия людей вокруг, и у Джека хватает такта заткнуться. Минут на пять. — Знаешь, что я делаю, когда мне грустно? Шмыганье, кашель, шмыганье покороче. Плечи выравниваются. — Да. — Нажираюсь. — Я знаю. — И смотрю «Приключения Тинтина». — Мы дружим двадцать лет. Джек делает осторожный шаг обратно на кухню. — Мы ещё друзья? Алекс обреченно взмахивает руками, что означает «да» или «да, к сожалению». С этим-то проблем никогда не было. Быть друзьями у них всегда получалось замечательно. Ходить в гости, слушать музыку, делить воспоминания: хорошие и плохие, угадывать мысли, придумывать шутки, которые больше никому не кажутся смешными. Пить, смотреть второсортные шоу, громко спорить, тут же соглашаться, пить ещё. Найти в шкафу пачку уже размякших крекеров, назвать это ужином.we were bound to make a mess of things
Тащить друг друга на второй этаж, обтирая все стены и спотыкаясь на ступеньках. Искать в темноте выключатель, забить на выключатель, искать губы, искать молнию на джинсах, запутаться в рукавах, руках, где верх, где низ.all that I know is I just can't say no to you funny how things never change
Джек просыпается первым, потому что Алекс выработал иммунитет к звуку своего будильника. Приходится тянуться до его тумбочки и наугад молотить пальцами по экрану, пока не затихнет. И быстрее — на исходную, потому что Алекс теплый и мягкий, как плюшевый медведь, и было бы в высшей степени расточительно не обвивать его всеми руками и ногами, пока есть возможность. Будильник издевается каждые пять минут, и Джек кладет его Алексу на лоб. Рыщет ладонью по кровати, находит собственный телефон и узнает, что поставил калькулятор на десять утра, а заряда осталось три процента. Хочется либо пить, либо умереть. Под боком наконец-то зарождается шевеление. — Добро пожаловать в бренный мир. В ответ раздается лишь измученный стон: Алекс просыпается окончательно и тут же об этом жалеет. — Как себя чувствуешь? — наиглупейший вопрос. Джек распутывает ноги и даёт Алексу пространство для потягушек. Тот щурится, как только что родившаяся мышь, и с силой втирает глаза в череп. — Ну, я могу слышать свет. И мне не нравится, как он звучит. Джек кивает очень участливо и очень неискренне. — Я почему спрашиваю: кому-то придется спуститься за водой. И это буду не я. — Ну не джентльмен ли? Алекс бы в любом случае не пустил его на свою кухню в одиночку, но Джек все равно получает вполне заслуженный шлепок по титьке. — Отвернись. Джек пялится в упор, пока Алекс промахивается мимо штанин, придирчиво обнюхивает футболку, комкает её обратно и, шатаясь, идёт добывать воду. Не вписывается в дверной проем. Джек скучает от силы минуту и всё равно спускается за ним, потому что Джек всегда спустится за ним. Снова. И снова. И снова.