Каникулы

Небо всегда оставалось красным. Пылевые бури каждое лето засыпали посевы и скрипели песком на зубах. Вкуснее всего была та еда, что из жестяных банок. Куда бы они с мамой не пришли, Джордж оказывался самым маленьким, а чаще и вовсе единственным ребёнком. Его маме говорили: «Господь тебя наградил!» Или: «Да провались ты, шалава!» Мама пояснила как-то: это от того, что многие хотели заполучить себе такого маленького мальчика, но у них ничего не вышло. Но с самим Джорджем все бывали добры. «Джорджи, ты так на него похож», — говорила мама и со слезами покрывала поцелуями его лицо. «Бедный малыш», — жалели его женщины всех возрастов и так и норовили подарить пуговицу, открытку с ярким рисунком или галету. «Кем ты хочешь стать, когда вырастешь, малыш?» — спрашивали мужчины. «Солдатом!» — вытягивался Джордж в струнку и тут же получал в награду полупени, а то и целый шиллинг. И даже отец Джонатан, сердитый и суровый со всеми прихожанами, подхватывал Джорджа подмышки, называл «Божьим благословением» и давал ему капельку вина. Только один мистер Огилви сказал Джорджу: «Ну, здравствуйте, молодой человек. Надеюсь, мы уживёмся», — и кивнул сдержанно, точно взрослому. Мистер Огилви пришёл в гости, да так и остался жить в закутке за занавесью. Поставил топчан, соорудил стол и целыми днями не выходил из своего угла. Точно забыл, что под боком у него Божье благословение, чудесный малыш, которого можно щипать за щёки и осыпать монетками. А когда мистеру Огилви удавалось раздобыть еды, и они — Джордж, мама и мистер Огилви — садились ужинать вместе, мистер Огилви ни разу не предложил ему положить себе побольше и не умилился его аппетиту. Даже вечно мрачный отец Джонотан, который, по словам мамы, вообще не умел бывать любезным, бывало приговаривал с нежностью: «Ну, кушай, кушай, маленький». Мистер же Огилви ограничивался вопросом: «У вас чистые руки, молодой человек? Покажите-ка!» Иногда Джорджу казалось, что мистер Огилви тоже завидует маме из-за того, что у него самого никогда не будет такого малыша. После войны с марсианами капуста перестала расти, и у мистера Огилви не было ни малейшего шанса найти в ней ребёнка. Это Джордж понимал. Он и сам немного завидовал мистеру Огилви, потому что у него были очки с блестящими металлическими дужками, полумаска, закрывающая левую щёку, большие металлические трубки, чтобы смотреть на небо. И маленькие, чтобы видеть крошечных существ, которых без того не разглядеть. Джордж так хотел это всё себе, а мистер Огилви даже трогать не разрешал. Когда Джорджу исполнилось восемь, мистер Огилви не подарил ему ни шиллинга, ни пуговицы, ни игрушки, ни книжки с картинками, ни открытки с пасхальным зайцем, ни стеклянного шарика, ни кусочка сахара. Он погладил Джорджа по кудрявым вихрам, положил перед ним стопку писчей бумаги с набором грифелей и сказал: — Вам предстоит сшить из этого тетради, молодой человек. Джорджу вовсе не хотелось работать в его собственный день рождения, о чём он тут же и сообщил. — Эми, милая, — мистер Огилви тронул маму за рукав, — пришла пора дать Джорджу-младшему систематическое образование. — Зачем? — сказала мама, и не добавила ни «доктор», ни «мистер Огилви». Но мистер Огилви не стал корить её за невежливость, а погладил её по плечу — ласково, совсем так как мама обычно гладила самого Джорджа. — Джордж не может быть вечно твоим милым малышом. Ему нужно подготовится к будущему. — К будущему, среди дряхлых стариков, а потом в полном одиночестве? — Мамины глаза мокро заблестели. — Пусть радуется, пока может. — Поверьте мне, Эми, даже в такой ситуации дисциплина и образование ему не навредят. И, — мистер Огилви ободряюще улыбнулся, — я ищу причину бесплодия, и есть люди, готовые мне помочь в этих поисках. Мы заселим этот мир заново, оглянуться не успеете. — Пусть так, — мама рассмеялась сухим, похожим на кашель смехом. — Что же вы собираетесь делать? Продадите последний сюртук и отправите Джорджи в школу с новенькой азбукой? — Я научу его всему, что знаю сам, — сказал мистер Огилви очень серьёзно. Вот с этого-то разговора и началась у Джорджа новая, несчастная жизнь. Джордж больше не мог вставать, когда захочет и засыпать, когда ему вздумается. Ему запретили гулять, ходить в гости и бегать от хижины к хижине в поисках ласки и подарков. Теперь мистер Огилви будил его до рассвета и лично следил за тем, чтобы Джордж умылся «как следует», хотя вода всегда была мокрой, а иногда такой холодной, что приходилось сбивать с неё ледяную корку. — Скоро вы уясните, почему гигиена так необходима, молодой человек, — приговаривал мистер Огилви. Он всегда успевал подняться. переодеться и побриться прежде, чем Джордж просыпался. Джорджи пришлось запомнить десять цифр и научиться соединять их в числа. Делить эти числа на разряды, складывать, вычитать, зубрить наизусть таблицы умножения и деления и рисовать системы координат. Но и этого беспощадному мистеру Огилви было мало. Он заставлял Джорджи затвердить названия всех растениях от крошечных водорослей до елей в ржавых иголках, и тут тоже были свои разряды и схемы в тетрадках. Иногда Джордж плакал или нарочно отвечал неправильно, чтобы мистер Огилви счёл его дурачком и отстал наконец. Но и это не помогало. Мистер Огилви всё приставал и приставал. Как-то перед сном Джордж спросил маму, за что мистер Огилви так его ненавидит. — Ты что, сынок, — возразила мама, целуя Джорджа в лоб. — Это вовсе не так. Мистер Огилви спас тебя, когда ты ужасно болел. Он доктор и учёный человек. Все его уважают. Тебя тоже будут уважать, если ты будешь его слушать. Джордж не стал спорить, но не поверил. Мистера Огилви уважали вовсе не все. Вот отец Джонатан даже плевался ему вслед и говорил на проповедях, что доктор Огилви — «дитя погибели», как все, кто ставят во главу угла тело, а не дух. Отец Джонатан точно не стал бы заставлять Джорджи решать задачи на теорию множеств (хотя надо признать, некоторые из них были даже забавными) или заставлять запоминать химический состав воздуха. Мама этого почему-то не понимала, и Джорджу-младшему никуда было не спрятаться ни от учёбы, ни от ненавистного мытья. Мистер Огилви занимал его до самого ужина, а если и давал отдохнуть, то ненадолго. Стоило Джорджу разложить по столу свои сокровища или простроить домик из костяшек старого домино, как мистер Огилви брал в руки стеклянную палочку и стучал ей по стакану с чаем. Это обозначало, что сейчас Джорджа ждёт ещё один урок. И пока Джордж, пыхтя от напряжения и высунув язык, чертил в тетради план их улицы в масштабе один к десяти тысячам, мистер Огилви смотрел через трубку своего мелкоскопа на стёкла с красными одноклеточными водорослями и зловредными бактериями. Мистер Огилви выращивал их в стеклянных чашечках, что стояли на полках шкафа в его каморке. Как-то раз Джордж так разозлился, что разбил и стеклянную палочку, и стакан. Джордж думал, что мистер Огилви будет плакать, как плакала мама, когда Джорджи случайно залил чернилами её старые бумажки. Или что он начнёт кричать и потрясать руками в воздухе, как отец Джонотан, когда был чем-то недоволен. Но мистер Огилви лишь собрал все осколки в совок для золы и спросил: — Вы сделали это намеренно, молодой человек? Когда мама спрашивала его о таком, Джордж всегда говорил, что он ненарочно. Расстраивать маму ему совсем не нравилось. А вот мистера Огилви — другое дело. — Вполне, доктор, — ответил Джордж. Ему хотелось посмотреть, как мистер Огилви злится. — Вы понимаете, что могли бы пораниться? — Ещё бы. — В таком случае, — и тут мистер Огилви действительно показался огорчённым, — я вынужден подвергнуть вас наказанию. Мистер Огилви вышел из дому, и вернулся уже с высохшей длинной лозой девичьего винограда. — Джордж, — проговорил мистер Огилви так же вежливо как и всегда, — вытяните вперёд руки. Джордж и сам не знал, почему послушался. Мистер Огилви, примериваясь, замахнулся. И Джордж зажмурил глаза, но руки не убрал. Первый раз лоза со свистом рассекла воздух, так и не задев Джорджа. Он уже решил, что бояться нечего — у мистера Огилви всё равно не хватит духу его ударить, как лоза свистнула снова и на этот раз ожгла кончики пальцев. — Ой! Джордж открыл глаза и посмотрел на вспухающие розовые рубцы. — Ну и хватит с вас, молодой человек, — сказал мистер Огилви как-то смущённо и бросил лозу в очаг. — Надеюсь, вы усвоили урок. — Мистер Огилви, — проговорил Джордж пряча пострадавшие ладошки подмышками, — я пожалуюсь на вас маме. — Извольте. Если считаете нужным. В этот день мистер Огилви больше не задавал Джорджу уроков. Сидел в закутке у мелкоскопа, чертил что-то на грифельной доске, переносил записи в тетради. А когда к вечеру мама вернулась, нагруженная корзиной речных устриц, и спросила, чему сегодня научился Джордж, мистер Огилви только ниже склонился к своим бумагам и трубкам. — Эми… Поинтересуйтесь лучше у него самого. — Много чему, — ответил Джордж быстро. И жаловаться не стал. На следующее утро никто не поднял Джорджа ни свет, ни заря. Он проснулся сам и увидел, что мама уже ушла, а мистер Огилви пишет что-то на грифельной доске. — Завтрак на столе, — сообщил мистер Огилви, не поднимая головы. Джордж ополоснул руки, а после плеснул себе в лицо водой из умывальника и долго тёр щёткой щёки и шею, и только после принялся за еду. — Какой у нас первый урок, мистер Огилви? — спросил он, когда его плошка опустела. — Вы уверены, что сможете писать? — мистер Огилви наконец оторвался от своего занятия и подошёл к Джорджу. Он разглядывал его так пристально, что Джорджу стало не по себе. — Да. Ещё как. Совершенно, — ответил Джордж хотя пальцы у него ещё немного болели после вчерашней экзекуции. — Это хорошо, молодой человек, — повеселел мистер Огилви. — Дело в том, что скоро я уже не смогу учить вас. Нам придётся сделать перерыв. — Перерыв? — переспросил Джордж. Джордж так долго мечтал об этом, но теперь ему стало обидно. Он не пожаловался маме, с самого утра вёл себя очень хорошо и даже первый заговорил об учёбе. Неужели мистер Огилви всё ещё сердится на него? — Ну да. Перерыв, — подтвердил мистер Огилви. — Раньше это время называлось каникулы. Наступает благоприятное время для посадок, и мне придётся потрудиться на грядках. А вы, молодой человек, сможете отдохнуть. Но это спустя пару недель, а сейчас, — мистер Огилви потёр руки, — не будем терять время. Кажется, я слишком увлёкся точными науками. И забыл о том, что вам давно пора познакомиться с этикой. С неё сегодня и начнём. Пару недель прошли вовсе не так быстро, как Джордж думал. Этика оказалось очень странной наукой, чем-то похожей на проповеди отца Джонатана. Только скучнее, потому что на ней нельзя было никого проклинать или грозить Божьими карами. По естествознанию Джордж изучал положительно и отрицательно заряженные элементы. Это было интереснее, но какие из них какие, никак не желало укладываться в голове. — Вы поняли тему, молодой человек, — безжалостно заключал Огилви, — остальное решается простым заучиванием. Джорджу уже начало казаться, что каникулы не настанут никогда, но всё же в одно прекрасное утро он обнаружил, что дома никого нет. Мама ушла наниматься на подённую работу, мистер Огилви отправился на грядки. Джордж оказался предоставлен сам себе. Он переиграл во все игры, которые ему пришлось откладывать на потом. Обошёл всех соседей, с удовольствием собирая дань из ласки, лакомств и шиллингов. Сбегал на реку и вернулся с набитыми устрицами карманами и целой шапкой жуков-плавунцов. Жуков он тут же запустил в умывальник. Правда, оказалось, что половина сдохла ещё по дороге, но мистер Огилви заявил, что будет их препарировать, и Джордж, сам того не желая, внёс свой вклад в науку. Прошла неделя, началась другая, а каникулы всё ещё не кончались. Джордж поймал себя на том, что машинально раскладывает найденные у речки и на заднем дворе камушки по плотности и минеральному виду, и совсем не прочь разбить коллекцию на несколько подмножеств. Джордж даже предложил мистеру Огилви помочь на грядках. Но тот неожиданно отказался. — Очень щедро с вашей стороны, молодой человек. Однако… не в этот раз. Я обрабатываю почву экспериментальным составом, и соприкосновение с ним может оказаться опасным. Поймите, я не могу позволить себе рисковать вашим здоровьем. Джордж успел убедиться: если мистер Огилви чего решил, то от намерений своих не отступится. Хоть что ему говори — слушать не будет. Это предопределено так же как песчаные бури в июне или алый оттенок полуденного неба. Поэтому когда несколько утр спустя Джордж проснулся от негромкого и настойчивого: «Собирайтесь, молодой человек!» — он не поверил своим ушам. — На грядки? — спросил Джордж, садясь на постели. — На море, — решительно заявил мистер Огилви. — А как же ваша работа? — Новая порция субстрата будет ферментироваться ещё двадцать часов. Так что у меня есть денёк в запасе. Как часто бывало и раньше, после объяснений мистера Огилви всё стало ещё запутанней, чем до них. Но главное Джордж понял. Они идут на море! Джордж слышал о море тысячу раз, но никогда не бывал там прежде. Море находилось слишком далеко, так что сбегать на него и вернуться домой к ужину было попросту невозможно. — Мы будем там отдыхать? — спросил Джордж, надраивая успевшую почернеть от загара шею. Лицо мистера Огилви разрезала половинчатая улыбка. — Учиться, молодой человек. Когда-то я обещал вашей маме, что научу вас плавать. — А это сложно? — Кому как, — мистер Огилви опустил ладонь Джорджу на макушку и провёл по волосам в безуспешной попытке немного пригладить торчащие во все стороны вихры. — Когда я был маленьким, отец просто отнёс меня в место поглубже и бросил в воду. Я по горло нахлебался, но это сработало. По спине Джорджа пробежал неприятный холодок. — И теперь вы бросите в воду меня? — поинтересовался он. — Брошу? — повторил мистер Огилви с рассеянным недоумением и минуту спустя добавил уже обычным сдержанным тоном: — С вами, молодой человек, мы поступим как-нибудь иначе.